Языческая Русь

Сейчас идут срочные поиски российской идентичности. Вытащен и этнический компонент — «русский мир», и идеология — «консерватизм», и принципиальное антизападничество — «Россия не Европа». Однако что-то «русский мир» сбоит: Украина (по крайней мере большая ее часть) рвется в Европу, Беларусь тоже посматривает «налево». С «консерватизмом» тоже как-то всё наперекосяк: ссылки на жившего в первой половине прошлого века Ивана Ильина безнадежно устарели, а некто «профессор» Дугин совсем уж диковат. Вот только антизападничество процветает. Но отрицание чего-то никак не заменяет позитивный выбор. Поэтому пока ассоциировать Россию не с чем, кроме ее огромных просторов и мощного ядерного потенциала.

Конечно, с нами остается великая культура Пушкина и Толстого, Достоевского и Чехова. Но давайте скажем честно: не читаем, не обсуждаем это бесценное наследие. Эти фамилии в лучшем случае используются в телевизионных сериалах, зачастую в полном отрыве от первоисточника. Да и новых отечественных бессмертных — уровня Габриэля Гарсиа Маркеса или Умберто Эко — почему-то нет. Может быть, как раз из-за выпадения нас из мирового цивилизационного мейнстрима?

И тут я хочу сразу же сделать жесткое утверждение: Россия быстро погружается в язычество — и именно поэтому мы никак не можем понять «кто мы?».

А теперь объяснюсь.

Я ничего не имею против язычества в традиционном понимании этого явления. Предки народов, населяющих нынешнюю Россию, когда-то поклонялись идолам, силам природы и т.п. Это был вполне естественный этап человеческой истории, который проходили везде. Потом произошло то, что практически всеми признается как колоссальное продвижение, — принятие христианства, ислама, буддизма, что принесло людям новые, гуманистические ценности (которыми они, впрочем, далеко не всегда руководствовались), грамотность, внесло огромный вклад в формирование культуры россиян. Именно поэтому возвращение язычества — это не просто регресс, но и в условиях нынешнего конкурентного мира — поражение страны, которое может иметь гибельные для нее последствия.

Речь, конечно, не идет о сносе храмов и запрете традиционной религиозной деятельности, не о возвращении идолов, которым обязательно надо поклоняться. Всё намного хуже: рушатся те гуманитарные основы общественной жизни, которые еще недавно казались незыблемыми.

Мне уже довелось писать на страницах «МК» (30.03.2014) о распаде межличностных отношений, что делает наше общество похожим на хаотическое движение 143 миллионов экстремальных индивидуалов, которые утеряли всякую способность самоорганизоваться. Единственное оставшееся управленческое начало — «ручной режим», когда сверху подается команда (многократно усиливаемая пропагандистской машиной) «что делать» и «кто виноват». Очень напоминает отношения вожака-вождя первобытного племени со своими сородичами.

А теперь хотелось бы проиллюстрировать деградацию общества и его впадение в язычество на другом, может быть, неожиданном примере: на судьбе российской науки.

Как известно, феномен современной науки родился именно после отказа от язычества. Именно тогда появилась возможность объяснять природные явления не милостью или гневом одного из богов, а вполне рациональными причинами. Исаак Ньютон, будучи верующим христианином, тем не менее открыл и объяснил закон всемирного тяготения благодаря не мистическому, а научному взгляду. Если обратиться к гуманитарным наукам, то это в точности подходит и в отношении философа Джона Локка, экономиста Адама Смита, социолога Питирима Сорокина.

Если возвратиться к современной России, то на поверхности вроде бы всё, что связано с наукой, работает: сотни академических институтов, университеты. Оставшиеся еще ученые продолжают эксперименты, пишут статьи, книги. Но проблема в другом: в том, как относятся к науке люди, принимающие решения в России.

Тут есть два аспекта.

Первый из них — собственно управление наукой. Как известно, год назад внезапно произошла кардинальная реформа РАН и других государственных академий. Создано Федеральное агентство научных организаций (ФАНО), которое уполномочено не только распоряжаться собственностью сотен академических институтов, но и фактически определять направления их содержательной работы.

Для этого нужно отделить эффективные коллективы от неэффективных, что в принципе правильно. Но как это сделать на практике прежде всего по отношению к фундаментальным исследованиям?

Можно, следуя традициям не только российской, но и мировой науки (ничего страшного в этом нет: наука по определению космополитична), сохранить принципы академического саморегулирования. То есть сами же ученые (и отечественные, и зарубежные) по определенным публичным процедурам выявляют наиболее перспективные направления работы — и под них выделяется государственное финансирование. Точно так же оцениваются результаты этих исследований. Вероятность ошибок при этой схеме бесспорно есть. Академик Арцимович как-то пошутил, что наука — способ удовлетворить свое любопытство за счет государства. Говоря современным языком, фундаментальные исследования — высокорисковый венчур, вложения в который далеко не всегда дают результат, который можно пощупать. Но те случаи, которые приводят к удаче, сторицей окупают всё, что тратится на науку.

Есть и другой способ выявлять тех, кому нужно дать деньги. Он сводится к формальным цифровым параметрам. Например, опираться на индексы цитирования. Если научный коллектив А имеет больше публикаций, отмеченных в международных базах данных (например Scopus или Web of Science), чем коллектив Б, то это дает ему преимущество при получении государственного финансирования. На первый взгляд всё справедливо. Но почему-то в странах, которые имеют наиболее продвинутую науку, индекс цитирования не принимается в качестве аргумента при выделении грантов. А кое-где такой подход просто-напросто запрещен. Почему?

Всё просто: начинается гонка не за содержанием исследования, а за его как можно быстрым, поспешным опубличиванием. Есть даже такой термин — «салями-слайсинг», т.е. изготовление как можно большего количества публикаций на одном и том же материале. В результате происходит подмена научного процесса со всеми его трудностями и мучениями доведенным до высокого профессионализма вышибанием денег из государства.

Или еще одна модная в российской модели управления фишка: коммерциализация результатов исследований как важнейшее условие для получения финансирования. Если речь идет о прикладной науке, то такой подход обсуждаем. Но в отношении фундаментальных исследований это требование выглядит абсурдом. Как можно оценить в рублях вклад в экономику, к примеру, академических историков, философов или филологов? Хотя все развитие современной, послеязыческой цивилизации — от институтов организации общественной жизни до столь уже привычных технических гаджетов — было бы невозможным без успехов именно фундаментальной науки.

И вот на этом фоне мы в России, поклоняясь, как языческим идолам, индексу цитирования и фетишу коммерциализации, выглядим безнадежно отставшими. В результате те, кому еще хочется заниматься фундаментальными исследованиями, постепенно угасают как ученые или отправляются за рубеж, где получают без всякого бюрократического издевательства престижные лаборатории, щедрые гранты и Нобелевские премии.

Однако за всей этой управленческой мишурой скрываются намного более глубокие вещи. Языческое мышление признает, кроме заведомо непознаваемых сил природы и сакральных идолов, только то, что можно пощупать и тут же пустить в дело. Когда-то вершиной прогресса считались каменные топоры, лук со стрелами. А теперь в качестве желаемых плодов науки ценятся межконтинентальная баллистическая ракета, нефтяная скважина и газовая труба. Все остальные знания должны, как думают современные язычники, бесплатно свалиться с неба. Отсюда — разгул мистики и лженауки, которые, кстати, как оказывается, тоже претендуют (и часто небезуспешно) на бюджетное финансирование. И, конечно, упорное выталкивание настоящей фундаментальной науки в маргинальное поле хронического безденежья и бюрократического произвола.

Вот мы и получаем на выходе действительно низкую эффективность использования даже тех небольших денег, которые пока еще предназначены для финансирования научной деятельности. Выходов из ситуации, как всегда в современной России, два. Первый: продолжать в том же духе, лишая тем самым страну какой-либо достойной идентификации в мире. Второй: взяться за ум, опираясь на подлинно научное знание.