Госдума и мат

Из-за событий вокруг Крыма и Украины почти незамеченными остались инициативы Госдумы по улучшению нравственного облика народонаселения. Госдума желает искоренить мат в книгах, фильмах, на театральных подмостках. Книги, содержащие ругань (в том числе, надо полагать, романы Сорокина и Пелевина), предлагают продавать только в специальной пластиковой упаковке с пометкой типа «В руки брать с осторожностью! Источник заразы!». На прошлой неделе министр культуры Мединский, который цепляется за любую возможность превратить свое ведомство в цензурное, пообещал, что ни один фильм, содержащий непристойную лексику, не получит прокатного удостоверения.

У нас вообще-то есть строгий – самый строгий в мире – прокатный рейтинг «18+», означающий что лица до восемнадцати на просмотр не допускаются. В Америке абсолютный запретный максимум в кино NC-17 – никаких чилдрен до 17 лет. Но Мединскому и «18+» мало. Значит, мальчикам в 18 можно служить в армии и, если, не дай бог, начнется война, умирать за Родину. Можно при этом – кто же посмеет запретить? – в момент смерти отчаянно материться. Но увидеть фильм, в котором кто-то скажет «б…», для них ни-ни.

Граждане и ругань

То, что значительная часть наших сограждан изъясняется исключительно матом, – это, разумеется, национальное уродство. Выйдите из метро где-нибудь в «Текстильщиках» – послушайте, понаслаждайтесь. Но в каком чиновном мозгу могла зародиться мысль, что мату – причем столь примитивному, неинтеллигентному – эти люди, гопники и просто люди научились из книг? Они же не читают. А уж о Сорокине, который всегда использовал мат для социальной сатиры и адекватного отражения современной российской политики, и вовсе не слышали. Может, они научились из фильмов? Так те наши редкие фильмы, которые правдивы и где кто-то может ругнуться, и сегодня не доходят до экранов, потому что массовой матерящейся публике не нужны.

В конце перестройки, когда стали приоткрываться цензурные задвижки и интеллигенция – иногда зря и с последующим ущербом для самой себя – шла на штурм последних советских баррикад, чиновники, которым тоже важно было уцепиться за последнюю советскую пядь, рогом уперлись в землю, чтобы искоренить мат из финала классического теперь фильма Киры Муратовой «Астенический синдром». Там в вагоне метро сидит женщина, которая посреди толпы пассажиров с долгим остервенением громко повторяет примерно следующее: «Х...! А вот х...! Х...!»

Но тогда у нас была свобода. В защиту фильма вступились самые смелые из СМИ. И «Астенический синдром» вышел на экраны. Вы хотите доказать мне, что гопники обучились мату у Муратовой, чьи фильмы не видели даже три четверти из тех, кто с большей или меньшей справедливостью относит себя сейчас к интеллектуалам?

Не надо быть семи пядей во лбу для осознания очевидного: чтобы отучить народонаселение материться, властям следует (извините за банальность на уровне политпрограммы единороссов) повышать культурный уровень населения, ученость, образованность, интеллигентность. В моем советском детстве 1970-х так не матерились. Разве что мы, прыщавые старшеклассники, стремившиеся доказать свою взрослость. При женщинах вообще не ругались – а я не из Москвы, из Краснодара. Потому что все придерживались культурных норм.

Но культуру, как известно, власти как раз повышать не хотят, поскольку развитые и думающие непредсказуемы и неконтролируемы: уровень и доступность образования падают – и явно неслучайно, мысль в стране убивают планомерно, талантливых студентов по-прежнему намеренно забривают в армию – для отупляющей идеологической перековки, физики и математики валят за границу, интеллигенцию выжимают из всех сфер жизни. Тогда возникает вопрос: зачем, на самом деле, власти затеяли кампанию по искоренению мата в искусстве и СМИ? Не для улучшения же качества отечественного кино, в самом деле?

Чтобы ответить на вопрос, надо напомнить, что такое мат в русской жизни.

Мы крутые или закомплексованные?

С детства слышал, что русский мат – это нечто. Наше все. Ничего подобного нет ни в одном из языков. Во всех портах мира грузчики якобы ругаются по-русски. Мат – отражение нашей крутизны. Разве английские fuck и screw – чета нашим соответствующим выражениям? Это же словечки куда более мягкие, беззубые! Не зря их у нас часто переводят как «черт побери», «блин» и т.д.

Но почему, извините, это не то же самое, если английские слова означают в точности то же целенаправленное – активно сексуальное – действие или его процесс? Может, попросту потому, что англоязычные народы вкладывают в эти выражения куда менее агрессивное содержание? Может, крутизна русского мата сильно преувеличена? Может, русский мат запредельно неприличен лишь потому, что мы сами считаем его таковым?

Тут важно напомнить, что у нас практически нет нейтральных слов для обозначения тех объектов и действий, которые передаются матом.

А те как бы нейтральные, какие имеются (например, по поводу мужского детородного органа), настолько медицинские, порождавшие в юности анекдот, выраженный телодвижениями («я член кружка»), либо неблагозвучные, либо детские и при этом с детства стыдноватые, что употреблять их еще непристойнее, чем чистопородный мат.

О чем вообще говорить, если в русском языке, при всем его пушкинско-чеховско-бунинско-набоковском богатстве, нет обыденного слова для наименования той куда более бытовой части тела, на которой мы проводим значительную часть жизни – сидим? В академическом словаре синонимов упомянуты «зад», «ягодицы», «задница», «сиденье» (уточнение словаря: просторечное), «седалище» (устаревшее), «мягкое место», «пониже спины» (шутливое). И, как вы заметили, кое-что – даже «попка» – вовсе не упомянуто из-за стыдливости. Стыдимся сами себя – своего тела. Есть еще термин «пятая точка», но его и вовсе употребляют исключительно иронично.

Из всего перечисленного единственно нейтральным является «мягкое место» («задница» – это уже ругань). В итоге самым общеупотребимым в народе стало проигнорированное академиками едва ли не главное русское слово, в связи с которым вспоминается анекдот: «Почему мы, французы, называем нашу столицу Пари, а вы, русские, Парижжж?! – А потому что у нас все через ж…».

Национальная непристойность

Тут мы подходим к сути проблемы. Первое: феномен русского мата и его особая непристойность обусловлены прежде всего тем, что в России издревле табуировано и считается неприличным все, что касается интимной сферы. Второе: мат и прочая жесткая ругань (прежде всего «жопа» – раз это слово активно употребляли на «Первом канале» в замечательном сериале «Оттепель», то употребим и мы), как ничто другое, отражает отношение российской нации к собственной жизни.

Подробнее о первом. Мат – не слова. Мат – национальное отношение к определенным словам. Он в головах и душах. Слово становится неприличным, если нация считает, что оно неприлично. Если процесс деторождения (да и собственно любви) обозначается в России исключительно матерными словами, то нужно признать, что мы какие-то странные. И даже, возможно, больные (хорошо, если не на всю голову). А поскольку интимная сфера непристойна, то слова, связанные с нею, естественно становятся средством унижения, оскорбления, подавления слабых сильными, просто самцов – альфа-самцами. Лагерная жизнь в XX веке с ее основополагающим понятием «опустить» усилила это стократно. В конечном счете это логично оборачивается презрением к женщине. Она должна рожать, вступать в интимные отношения, но… Слово «кобель» по отношению к мужчине матом в России не считается. Оно всего лишь разговорное – со стилистический оттенком «неодобрительное». А вот слово «с.», хотя это тоже одновременно термин для обозначения пола собаки, тем более слово «б.» – это уже жесткая ругань.

Подробнее о втором. Поскольку мат в России – наиболее точный и экспрессивный способ выразить отношение к происходящему, в том числе к действиям властей, то возникает логичная версия, что Дума и Минкульт, начав борьбу с руганью, заботятся вовсе не о моральном облике народа. А о том, чтобы еще сильнее ограничить в высказываниях интеллигенцию и заставить заткнуться соцсети.

Интеллигенция и мат

Интеллигенция давно любила мат, изучала (см. раритетный двухтомный «Большой словарь мата» Алексея Плуцера-Сарно, выпущенный петербургским «Лимбус Пресс» в 2001 году, – в его создании поучаствовали филологи с мировым именем, ведущие писатели, поэты, культурологи), использовала его для создания неповторимой иронии (вспомним хотя бы «Тень Баркова»). Именно мат позволял интеллигенции выразить и истинную ярость. Ярость, которая иногда позволяла элементарно спастись.

Один из главных гениев русской литературы, Иван Бунин в автобиографических «Окаянных днях» про себя в ситуации 1917-го в деревне: «А в мае, в июне по улице было страшно пройти, каждую ночь то там, то здесь красное зарево пожара на черном горизонте. У нас зажгли однажды на рассвете гумно и, сбежавшись всей деревней, орали, что это мы сами зажгли, чтобы сжечь деревню. А в полдень в тот же день запылал скотный двор соседа, и опять сбежались со всего села, и хотели меня бросить в огонь, крича, что это я поджег, и меня спасло только бешенство, с которым я с матерными словами кинулся на орущую толпу».

Для современного русского интеллигента мат в очередной раз стал средством выразить отношение к несправедливости. А несправедливость – это прежде всего современная российская власть. Тут-то Дума и задумалась.