Казарменный менталитет крепких парней

Защитник христианства и традиционных ценностей, лидер неформального консервативного интернационала.

Такие определения все чаще звучат в адрес Владимира Путина. Для президента России в отличие от многих западных политиков это не просто эпитеты: он сознательно создает себе имидж борца с моральным разложением, разъедающим его страну посредством не только массовой культуры, но также феминисток, сексуальных меньшинств и прочих оппозиционных Кремлю и Русской православной церкви политических кругов.

Семья, патриотизм, традиция

Следует обратиться к посланию Путина Федеральному собранию (двум палатам российского парламента) 12 декабря 2013 года, в котором прозвучало своего рода политическое кредо российского президента. Общая идея этого выступления сводилась  к ключевой роли, которую должны играть в российском обществе семья, патриотизм и традиционные моральные нормы.

Путин поставил перед Россией также задачу мирового масштаба. Проанализируем тезисы на эту тему, которые прозвучали в упомянутом послании. Россия не претендует на роль сверхдержавы и не собирается учить другие страны, как им жить, при этом она считает необходимым встать во главе тех государств, которые, защищая мировое право, требуют уважения к суверенитету отдельных народов. К этой роли россиян предрасполагают их история, великая культура и многовековой опыт, но опыт «не так называемой толерантности, бесполой и бесплодной, а именно совместной жизни разных народов в рамках одного единого государства».

Путин с тревогой отмечает, что сегодня во многих странах происходит пересмотр моральных норм: необходимыми называются не только свобода совести, политических взглядов и частной жизни, но и равноценное восприятие добра и зла. А это чревато негативными последствиями не только для общества, но и для самой сути демократии, поскольку означает навязывание большинству жителей той или иной страны оторванных от действительности и абстрактных принципов.

Российский президент заявляет, что в мире растет поддержка консервативной позиции Москвы, опирающейся, в частности, на традиционную модель семьи и религиозную жизнь. Ссылаясь на слова известного российского философа Николая Бердяева (антикоммуниста и белоэмигранта), Путин подчеркивает, что «смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию».

По следам Сталина

Однако так глубоко и творчески понимаемый консерватизм должен подтверждаться реальностью. На первый взгляд, результат этой проверки кажется положительным. В июне 2013 года Путин подписал два закона: первый о запрете на «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних» и второй – о введении наказаний за оскорбление чувств верующих и осквернение святынь. В декабре к этому добавился закон о запрете рекламы абортов, который представляет собой один из элементов целого пакета законодательных инициатив, нацеленных на приостановление падения уровня рождаемости в России. И на этом стоит остановиться подробнее.

Отметим, что для Путина борьба с абортами - это в первую очередь забота о демографии (отсюда и высокие выплаты для женщин, родивших второго и следующего детей), а не попытка юридической защиты нерожденной человеческой жизни. В таком подходе для России нет ничего нового. В 1920 году при активном участии знаменитой коммунистической активистки, народного комиссара общественного призрения Александры Коллонтай Советская Россия стала первой страной мира, разрешившей аборты. Однако в 1936 году, в сталинскую эпоху, эта процедура вновь была запрещена. Сталина, конечно, интересовала не политика pro life, а решения, которые бы привели к росту силы его государства, выраженной, в частности, в увеличении численности населения. В 1956 году на волне приближающейся оттепели аборты разрешили. Путин, как кажется, идет по следам Сталина, который воспринимается сейчас во влиятельных российских кругах не только как кровавый диктатор, но и как эффективный государственный менеджер, победитель Великой отечественной войны и создатель сверхдержавы, каким стал при его правлении Советский Союз.

Обоих политиков объединяет не только внимание к демографическим проблемам.

Когда Путин заявил, что Россия не собирается учить другие страны, как им жить, он дал понять, что стоит у руля государства, не претендующего на роль третьего Рима. Сталин, в свою очередь, отверг теорию Троцкого о «перманентной революции» и сделал ставку на строительство социализма в отдельно взятой стране. На практике это означало превращение коммунистической идеологии в инструмент экспансивной политики СССР. Сталин руководствовался интересами Советского Союза, а не желанием экспортировать мировую коммунистическую революцию и осчастливить человечество. Роль консерватизма во внешней политике путинской России следует понимать точно так же.

Постсоветская ностальгия

Консерватизм Путина – это плод перемен, произошедших в мире после окончания холодной войны, которая разворачивалась на фоне (особенно ощущавшихся в Польше) иллюзий по поводу ценностей, лежащих в основе борьбы против коммунизма и «империи зла». Это были отнюдь не традиционные ценности христианской цивилизации, которых придерживался Рональд Рейган. По крайней мере, не они были связующим элементом сил «свободного мира». Основное послание антисоветского курса в международных отношениях (помимо, разумеется, геополитических вопросов) сводилось к таким понятиям, как демократия и свобода личности.

Неудивительно, что пропитанная аксиологическим релятивизмом политическая культура, которую элиты посткоммунистических стран начали импортировать с Запада, столкнулась с критикой сил, позиционирующих себя в качестве консервативных (как православная церковь). Оказалось, что западные страны не столько стремились провести в восточном блоке антикоммунистическую контрреволюцию, сколько навязать ему светскую либеральную демократию, которая не признавала не только коммунизм, но и любые религиозные «фундаментализмы».

Аргументы, использовавшиеся против советского коммунизма, оказались в равной степени подходящими в конфронтации с российским консерватизмом, который служит своеобразным наполнителем идеологической лакуны, оставшейся после краха СССР, а одновременно удобным средством для осуждения леволиберальных общественных экспериментов Запада.

В 1990-е годы команда Бориса Ельцина не смогла сформулировать идею новой России. Нуждаясь в западной помощи, она копировала, по сути, чуждые себе западные либерально-демократические образцы. Это совпало с болезненными для российского общества экономическими процессами. Путин пошел иным путем. Он перестал ориентироваться на западные политические и экономические концепции и стал все смелее обращаться к постсоветской ностальгии, переводя ее при этом на язык консерватизма (из уст кремлевских пропагандистов стали звучать идеи в духе того, что Запад не только эксплуатирует российскую экономику, но и деморализует верный христианству российский народ).

Извращенные уроки «толерантности»

Путина прежде всего интересует общественная поддержка, а поэтому ему приходится бороться с теми противоречиями, которые раздирают становящееся все более аполитичным и все меньше интересующееся общественной жизнью российское общество. В итоге мы сталкиваемся здесь со своего рода концом истории в российском варианте. Путинская политика заключается в диалектическом завершении драмы, каковой является история России: речь идет об окончательном примирении в массовом российском сознании царизма и диктатуры советской эпохи, традиционализма церкви и светской современности, духовности и потребительства, наконец, антикоммунистической диссидентской деятельности и службы в КГБ и т.д.

Таким образом, под путинским консерватизмом скрывается популизм, исходящий из убежденности, что подавляющая часть российского общества не способна «переварить» этические новинки вроде общественного одобрения гомосексуализма. Во всем этом недостает предъявления моральных требований, в связи с чем вместо серьезного выбора между добром и злом на первый план выходит биология: казарменный менталитет крепких парней, которые, руководствуясь инстинктами, не признают отклонения от нормы. Такой консерватизм можно назвать поверхностным и утилитарным. Поэтому у него нет будущего, а его движущей силой останутся извращенные уроки «толерантности», которые Россия дает Западу.