"Смелость промолчать"

Когда мне было четыре, кажется, года, меня отдали в детский сад. Какой-то очень хороший. По блату. Через неделю со мной там, видимо, случилось что-то неприятное, и я окосела. Ну то есть буквально. Глаза стали смотреть в разные стороны. Меня год лечили, таскали по врачам, потом чудом (по блату) отправили к светиле-профессору. Вылечил. И меня больше никогда не отдавали ни в какие коллективные секции. Школа не в счет, ее нельзя было избежать, да и мне там не было плохо. Там было никак.

Или, например, в деревне, летом. Чернозем, Тамбовская область, дети из хороших семей, наши бабушки дружили, наши мамы выпивают на терасске, наши старшие сестры делают абажуры и лоскутные одеяла. Согласное гуденье насекомых, антоновка с ветками до земли. Рай. Мы, десятилетние дети, ночуем у Сарабьяновых на сеновале. Нас человек пятнадцать. И мне не плохо, нет, мне отдельно. Я веселюсь, ругаюсь с младшим братом, влюбляюсь, и пою на два голоса с сестрой. Все хорошо. Я еще не понимаю, что отдельно. Я не понимаю, что слово «друзья» не синоним слова «единомышленники». Не понимаю, что не хватает мне только ощущения близости. А без него и рай не рай.

Мне уже двадцать, и кто-то говорит: «А у тебя есть ЖЖ»? Я втягиваюсь моментально, конечно. В эту самую близость, в иллюзию близости, тем более прекрасную, что решительно выдуманную. Случайную. Теряю голову от ощущения почти что масонской ложи: ЖЖ — это для немногих, для избранных, и все они прекрасны. Ой, у тебя что, тоже есть ЖЖ?! Да мы созданы друг для друга, это ж какое совпадение. Проходит два-три года, и вдруг в ЖЖ кто-то пишет гадость. Или, например, кто-то пишет гадость про тебя. «Варваратурова как обычно, в своем репертуаре, читал, блевал».

А ты, например, написала про то, что не представляло ценности в процессе, и было когда-то несравнимо с полуночным разговором в ЖЖ (казалось, нет в жизни ничего важнее, чем эти, до 5 утра с незнакомым человеком разговоры про «Возвращение в Брайдсхед» или «Весну в Фиальте»?) — про всего лишь деревню, антоновку, про то, как Коля Сарабьянов катал тебя на раме по улице Подлесной, или лучше по Бутыркам, потому что на Подлесной сплошные кочки. Написала, поделилась с далеким, незнакомым (и не факт, что существующим) другом. А он читал и блевал. Как это? Ведь это же масонская ложа. Ведь это только крутые прекрасные люди пишут в ЖЖ. Там же нет неприятных людей! Невозможно понять, зачем там кому-то понадобилось писать пост про «читал-блевал».

У меня много друзей-иностранцев. У каждого из них есть фейсбук. Каждый раз, когда я рассказываю им об очередном своем (и не своем) конфликте в фейсбуке, они страшно изумляются. Переспрашивают. Где-где вы поругались? Они не могут представить себе, что фейсбук может быть площадкой для серьезного/тяжелого/важного/пронзительного разговора. Они вешают в фейсбуке фотографии с Нью-Йоркского марафона, с отпуска на греческом острове или концерта. Я не могу себе представить, что можно ежедневно спускаться в «Азбуку вкуса», которая у меня внизу, под домом, только за тем, чтобы в очереди к кассе выяснять, на полном серьезе, основополагающие вопросы бытия.

Мои иностранные друзья не понимают, как можно поругаться в фейсбуке, точно так же как я не понимаю, зачем ругаться в очереди в «Азбуке вкуса». У моих иностранных друзей есть настоящая свобода, я полагаю. И нет необходимости отстаивать каждое мнение по каждому вопросу, как в первый раз. Как в последний раз.

Недавно я устраивала в нашем клубе «Мастерская» встречу по итогам выборов мэра. Я звала туда людей с очень разными мнениями. Мне очень хотелось нормального обмена этими мнениями. Среди всех своих знакомых с большим трудом я отыскала одного человека, который голосовал за Собянина. Потому что ему нравится Собянин в качестве мэра. (Мне — нет, если что.) Этот человек пришел в абсолютно чужеродную для него среду, и некоторые женщины стали в первую же минуту кричать «как вам не стыдно».

И знаете что? Он был единственным, кто уступил место женщине, которая опоздала и осталась без стула. Так совпало, я понимаю. Но тем не менее. Он встал и предложил ей стул. Мои демократические друзья не пошевелились, конечно же. Я это не к тому, что мои друзья хуже него. У меня, кстати, лучшие друзья на свете. Или что Собянин лучше Навального. (В этом я не смыслю.) Не к тому я это говорю. Я всего лишь намекаю на этот удивительный факт, еще раз. Если человек не разделяет ваших взглядов, это не значит, что он — козел. Это не значит, что он — ничтожество. Или что он «не в своем уме». Это ничего не значит. Просто он не разделяет ваших взглядов.

Мне кажется, наступил конец света, все в курсе, а я что-то пропустила. Я пропустила момент, когда все договорились друг с другом: «Ребят, давайте теперь так, несогласие по ряду вопросов, автоматически означает отмену элементарных правил приличия». У людей вокруг не осталось никаких тормозящих механизмов. Чего тормозить-то, когда все равно катимся прямиком в преисподнюю? Конец света же. Иногда мне кажется, как жаль, что жизнь не пионерский лагерь (в котором я никогда в жизни не была). Как жаль, думаю я, что не существует общих правил поведения. Но на самом деле проблема не в отсутствии правил. Правил — море. Они преследуют нас на каждом углу, выскакивают из-за каждого поворота, не прислоняйтесь, не стой под стрелой, тяги нет — пользоваться прибором нельзя, не влезай — убьет, 10 заповедей, в конце концов (точнее, начале начал), а «Википедия» вообще говорит прямо: «Будьте объективны; в частности, не пишите о себе». Проблема не в том, что нет правил.

Проблема в том, что, когда летишь на санках с ледяной горки или катишься в преисподнюю, в гробу ты видал эти правила. Проблема в том, что, дорвавшись в 90-е до ощущения свободы (как когда-то до ощущения близости), так называемые «мы» вцепились в нее, в эту свободу, в этот, простите шершавый язык штампа, пьянящий шанс свободы, мертвой хваткой, и так и остались — в состоянии аффекта, пьяные, связанные по рукам и ногам, но зато со свободой в зубах.

Людей вокруг не останавливает, что человек, про которого они пишут гадости (или ставят лайк гадостям), — муж их подруги. Или брат. Или дочь. Что этот человек, например, только что чуть не умер. Или, наоборот, спас кому-то жизнь. Не останавливает ничего, гуляй, рванина, я думаю, что он говно, почему я должен сдерживаться, «не кривить же мне душой»!

Объяснений этому можно найти миллион. Почти все будут верными. Ну, в том смысле, что «как нас душат», а мы, пружинами, упираемся в стены руками, и пусть лучше хамство, чем несвобода. Про то, как все устали. Про то, как все не могут друг с другом договориться. Про то, что с 90-х прошло слишком мало времени, и мы еще не научились существовать так, чтобы действовать сообща, чтобы протестовать сообща. Чтобы иллюзорное ощущение близости заменить уже наконец близостью настоящей. Чтобы протрезветь.

Но вот какая штука. Моя старая и давно умершая учительница фортепиано, добиваясь от меня свободы мышечной, говорила: «Свобода и расхлябанность — это разные вещи, Варя». Свобода — это еще и обязательства. Свобода — это не только возможность говорить, что думаешь. Свобода — это еще и умение от свободы отказаться. Свобода слова — это в том числе умение промолчать.

Знаете, мир не рухнет, если вы просто один раз не напишете запредельное хамство, даже если пишете вы про самого неприятного человека во вселенной.

Windsor Castle will stay without you, мир не рухнет без вашего мнения, без вашего хамства, без вашей злобы и без вашей агрессии.

И без моей, да.