Ольга Кортунова: рабская психология

Сейчас очень много пишут и говорят о том, как так получилось, что в стране у нас возникла проблема таджикских мигрантов. Высказываются разные версии, прослеживаются коррупционные связи. Много рассуждений на тему того, как нам от них избавиться. В общем, горячий вопрос.

Конечно мне, как жительнице ближайшего Подмосковья, эта тема очень хорошо известна. У нас тут иной раз в последнее время выйдешь на улицу и с огромным трудом среди  работающих, убирающихся, болтающих по телефону, прогуливающихся и просто втыкающих в стену таджиков ни единого лица славянской да и вообще любой другой внешности не увидишь. Дорогу обычно спросить не у кого бывает, если куда-то в малознакомую местность попадаешь. Чувствуешь себя как в чужой стране – улицы народу полны, а ты у них узнать ничего не можешь – они тебя не понимают, а ты их. Это очень тяжело.

Но поговорить мне сегодня хочется немного о другом. О том, как произошло, что мы стали рабовладельческим государством и люди спокойно живут в этом всем в XXI веке? Существуют в рабовладельческой системе, поддерживают ее, обслуживают? Тема очень интересная – как мы себя уговорили сами на то, что ненавидели, читая в детстве «Хижину дяди Тома», «Приключения Гекельберифина» или смотря фильмы о ужасах американского рабства. Действительно как же так?

 Я в глубокие системные вопросы сейчас углубляться не хочу. Попробую просто напомнить как это все начиналось. Например, у нас в Подмосковном Голицыно. Дача у меня рядом с нашим местным рынком находится. И все как-то на моих глазах разворачивалось. Сначала владельцы этого рынка нанимали исключительно славян работать уборщиками и грузчиками. Шли на эту работу люди совсем маргинальные. Работа считалась неуважаемой. Соответственно, попадали видимо на нее люди от безысходности – не такой рисовалась им жизнь в мечтах о своем будущем. Работали очень плохо, лишь бы отделаться и ежедневно пили беспробудно и дрались. Грабили близлежащие дачи. И дело было не в зарплате и даже не в паршивых условиях их проживания, а именно в том, что мотивация самоуважения и уважения у них отсутствовала напрочь.

Справиться с ними не могли ни милиция, ни руководство наше рыночное (ребята, между прочим, не простые и не слабые). Это был какой-то реальный ад. Так продолжалось пару лет, если мне память не изменяет – грязь, пьяные бомжи и ежедневные буйные драки. Работники менялись, причем полностью, целыми бригадами, а ситуация повторялась все та же. Кончилось в один день, когда горе – работники спалили домик, в котором жили. Тогда начали появляться таджики. Открытые, улыбчивые, общительные, исполнительные и главное не пьющие и полностью бесправные. И прямо расцвела наша станция Голицыно на глазах – тихо, чисто, убрано. Просто не хотелось думать о цене расплаты в будущем за эту чистоту и покой. Хотелось отдохнуть.

Но самое отвратительное знаете в чем? В том, что когда сейчас я читаю о ужасах рабства на Дагестанских кирпичных заводах, то вижу, что точно так же ведут себя наши русские рабы там. Те же самые, которые тут у нас буянили, филонили и целыми днями пили и всю округу грабили. И я начинаю вдруг постепенно понимать, что дело то не в пьянстве. Алкоголь – это вторичное последствие полной неспособности себя контролировать самостоятельно. Без кнута. И так в том числе и наверху. Почему так начальники Путина уважают – он для них хозяин с плеткой. Они сознаются, что без нее совершенно сами не способны обуздать свои низменные порывы и инстинкты. Им нужен страх перед хозяином. Нормальная такая рабская психология. И чему тогда удивляться, что мы легко превратились в рабовладельческое государство? Мы им и были – никуда не уходили из него. Буквально Сталин тот же сделал под мнимыми предлогами из части нашего же народа рабов, в свое время. И потом освобожденные рабы наняли себе других рабов. Вот как-то так.

И каков выход? Само собой, визовый режим со странами Средней Азии. Но при этом придется полностью перестроить свои внутренние рабские установки самим. Пока в этой рабской пирамиде рабы будут управлять рабами и главный злой раб с кнутом будет сидеть сверху, мы, наверное, ничего не сможем изменить.