Сын просился ко мне в подразделение, но я категорически против –

Замкомандира 518-го батальона Алмазова: Сын просился ко мне в подразделение, но я категорически против – мое внимание сместилось бы в сторону его безопасности


Алмазова: В этом периоде войны – после 24 февраля – все абсолютно тяжело
Фото: Galina Almazova / Facebook
Елена ПОСКАННАЯ
журналист, редактор
Галина Алмазова до российско-украинской войны занималась бизнесом и автоспортом. Во время Евромайдана поддерживала протестующих, прошла курсы экстренной помощи и помогала врачам. А когда в 2014 году Россия напала на Украину, стала развозить волонтерскую помощь и вскоре оказалась в группе волонтеров-парамедиков, которые занимались эвакуацией раненых с мест боевых действий. 24 февраля ее команда "Ветерок" развернула медпункт в районе Гостомеля, где шли горячие бои с российскими оккупантами. Потом их перебросили в аэропорт в Жулянах. Волонтерить дальше было невозможно. Алмазова пошла в военкомат и после мобилизации стала замкомандира 518-го батальона 1-й отдельной бригады специального назначения имени Ивана Богуна и продолжает заниматься медицинской эвакуацией. Бригада принимала активное участие в освобождении Харьковской области. В интервью изданию "ГОРДОН" Алмазова рассказала, в каких условиях приходится спасать жизни защитников Украины, о самых страшных моментах войны, о героизме парамедиков и бесстрашии украинских военных.
У нас на глазах происходила атака – мы видели, как сбивали вертолеты, как разбомбили гостомельский аэропорт
– Помните, что с вами происходило 24 февраля?

– Утром мы уже были под гостомельским аэропортом и организовывали медицинскую эвакуацию. Буквально за пару дней до этого мы с командой оговорили, где встречаемся, если вдруг пропадет связь. Наша машина провела восемь лет на фронте, и мы только успели отремонтировать ее, полностью подготовили, загрузили медикаменты. Мы уже знали, что готовится наступление. Как человек интуитивный я подготовила несколько вариантов. Изначально сбор планировался в Черниговской области, в Белой церкви и Гостомеле.

Но, когда началось российское вторжение, все пошло не так. Киев изолировался, и никто не смог въехать. У нас команда по всей Украине разбросана – Одесса, Донецкая область, Львов, Харьков, Житомир. Люди пытались, но не смогли приехать. Мы остались только с теми, кто был Киеве. Кроме того, медики нашей команды сразу же пошли в военкомат. Те, кто подтянулся, те и остались. В пять утра я всех обзвонила, села в машину и поехала в Гостомель. Мы собрались у наших друзей, подтянулась команда, и вот у нас на глазах происходила атака – мы видели, как сбивали вертолеты, как разбомбили гостомельский аэропорт.

Мы вышли на перекресток на Пуща-Водицу и двое суток то подходили, то отходили – нас обстреливали, танки ездили, самолеты летали. Постоянно давали команду – разворачивать госпиталь, потом – сворачивать и отходить. Наша задача была – принимать раненых.

– Много тогда ребят получили ранения?

– Слава богу, нет. После выхода из Гостомеля в спецподразделении был только один легкораненый. Остальное – ушибы, порезы, как мы говорим, бытовые травмы. После этого сказали, что туда зашла поддержка, и нам поступило предложение пойти на оборону аэропорта в Жулянах. И мы с командой туда выдвинулись.

– Сложно было в Жулянах в те дни?

– Мы больше месяца там провели. Нас вывели, когда напряг спал и зашли пограничники и Нацгвардия. Было достаточно напряженно, потому что очень много ДРГ пытались зайти в аэропорт. Наши эффективно их атаки отбивали. Постоянно были попытки обстрела. Отлично срабатывала наша ПВО – сбивала ракеты. Мы слышали, как на околицах шли какие-то бои.

Раненых было немного. Один парень на растяжке подорвался – слава богу, отделался осколочными ранениями. В основном бытовые травмы. Но поскольку зима, невероятно холодно, то все переболели, температура, кашель, сопли. И "ковидом" тоже несколько раз болели, потому что и вкус, и нюх теряли бойцы, но продолжали делать свою работу. К счастью, обошлось без чего-то серьезного.

– Вам помогали в это время?

– Мы зашли в Жуляны с одной машиной "скорой", а через месяц вышли с шестью. Первую "скорую" нам собрала диаспора из Австралии, вторую — из Чехии привез наш друг, который с 2014 года нам помогает, третью машину привез благотворительный фонд из Белой Церкви, четвертую – пригнал председатель киевского автомотоклуба и пятую – актер Андрей Джеджула. Все необходимые потребности по медикаментам закрывались сразу же благодаря волонтерам.

Все мои друзья и знакомые помогали, чем могли – и едой, и медикаментами. Очень благодарна клинике "Добробут", которая очень выручила, когда я организовывала путь эвакуации из аэропорта – это первая точка, куда доставляли раненых. Они единственные, кто нас тогда принимал, – к ним близкий подскок, у них хорошая команда и есть возможность переливания крови. Все, что нужно, там было, а главное – люди, которые понимают, что такое боевая травма. Мы туда много больных отвезли. Еще была стоматология Family Dental Clinic, которая принимала всех наших бойцов бесплатно.

Эти ракетные обстрелы, когда стреляют с самолетов, с вертолетов – это реально страшно. До 24 февраля мы с таким не сталкивались
– Вы начинали волонтером, а когда решили пойти на военную службу официально?

– Когда нас вывели из Жулян, наш комбат (он тогда еще тоже был добровольцем) предложил мне возглавить медицинское направление. Сказал прямо: "Галя, ты уже не сможешь волонтерить. Мы пойдем воевать, поэтому принимай управление медподразделением и мобилизируйся". Тогда только открыли житомирскую трассу, мы поехали в Житомир в военкомат и ночью оформлялись. Теперь мы – 518-й батальон 1-й бригады специального назначения имени Ивана Богуна. А я – замкомандира батальона, руковожу медицинской эвакуацией.

– Если сравнить боевые действия в 2014 году и 2022 году, какой период стал самым тяжелым для вас?

– Самым тяжелым в первой части войны были Пески в Донецкой области, когда наши бойцы уже оставили донецкий аэропорт. Тогда было много раненых. Недавно смотрела наши бортовые тетради – был один день, когда вывезли 30 раненых... Иногда мы вывозили два-три человека в машине. Были разные ранения, тяжелые в том числе.

Нелегко пришлось в Дебальцево. Мы были в крайнем селе перед Дебальцево и принимали раненых ребят больше трех суток. Не спали, беспрерывно подъезжали, забирали бойцов и увозили. А еще было тяжело в Красногоровке в Донецкой области.

В этом периоде войны – после 24 февраля – все абсолютно тяжело. Когда мы еще под Гостомелем стояли, было страшно. Такое впечатление, что ты в каком-то экшене участвуешь. Невозможно было свое сознание привести в понимание, что это все – реальность. Казалось, все нереально. Даже когда над головой летят "сушки" и у тебя волосы дыбом встают, и ты понимаешь, что это – вражеский самолет. Я понимаю, что со своей "скорой" для них интереса не представляю, но... Танк туда-сюда носится по дороге, и ты не знаешь, чей это танк – он без опознавательных знаков... Эти ракетные обстрелы, когда стреляют с самолетов, с вертолетов – это реально страшно. До 24 февраля мы с таким не сталкивались.

Уже когда мы были в Жулянах, мы жили в несчастном маленьком подвальчике и понимали, что любой прилет не то что ракеты, а даже мины – и нас завалит. При ракетных ударах – мы уже видели последствия. Мы одними из первых подскочили, когда ракета попала в многоэтажку на проспекте Лобановского в Киеве. К счастью, она не разорвалась, иначе последствия могли быть намного хуже. И вот ты понимаешь, что все аэропорты разбиты вокруг, а ты – в эпицентре интересов той стороны… Каждый день, каждую ночь мы готовились к штурму. Страшно.

– Получается, этот этап войны более агрессивный?

– И намного более жестокий. За восемь лет мы привыкли, что есть линия фронта, на такой-то условной границе наши, а там – уже чужие. Ты знаешь, где блокпост, где орки, и идет пассивно-окопная война. А тут ты не понимаешь, где свои, а где чужие. Потому что ты в эпицентре событий. Когда был первый штурм под Гостомелем и последующие – мы впервые видели, как позиции наших ребят атаковали всеми видами вооружений.

Когда слышишь по рации: "Танки на Москву!" Это прямо на сердце ложилось... И мы взяли и "Питер", и "Москву", Новую Гусаровку, Байрак
– Освобождение Харьковской области происходило у вас на глазах?

– Более того, это наш батальон запустил каскадный процесс. В августе был первый штурм перед Балаклеей. В тот день у меня было много раненых, были и погибшие. Мы работали на износ, беспрерывно вывозили раненых, стабилизировали их и доставляли в госпиталь. Приходилось забирать бойцов прямо с поля боя.

Мы задействовали все наши машины, включая личные автомобили. Пять авто в тот день вышли из строя – повреждение осколками, пробиты радиаторы, уничтожены колеса и так далее. Хорошо, что мы накануне подтянули резерв. Эвакуация шла беспрерывно.

Мы даже придумали одну фишку – смена экипажей: по пути к стабпункту подъезжала машина, которая стояла в резерве, чтобы не перекладывать раненых, мы просто менялись рулями – забирали резервную машину и ехали за другими ранеными, а новый экипаж на нашей машине вез раненых дальше. Это было настолько быстро и эффективно.

Если был, например, очень тяжелый раненый, то менялся только водитель. Я выпрыгивала из-за руля и садилась в другое авто, мой медик сопровождал раненого до госпиталя, а со мной ехал другой медик. Был такой поток, что каждая секунда дорога. И все вокруг помогали оказывать помощь раненым – держать капельницы, разрезать одежду, подавать бинты и так далее. И так целый день.

Потом еще два штурма. И вот второй из них дал этот результат. Очень горжусь, что наш батальон был той первой фишкой домино, которая привела к падению обороны противника. Конечно, наши командиры – молодцы! Операция была настолько правильно спланирована, что дала потрясающий результат. Мы за одни сутки взяли 12 населенных пунктов. Через день снова бой, когда освобождали Ольховатку, и он запустил эффект домино.

– Как вы себя тогда чувствовали?

– Это было невероятно! Такая мотивация для бойцов. Очень много подразделений до нас пытались взять Балаклею. Она в выгодной позиции – на возвышении, оттуда хорошо просматривались украинские позиции. Мы же оккупантов фактически не видели. Правильно спланировали операцию и уничтожили два укреппункта, которые не давали нам жить. Им дали такие знаковые названия – "Питер" и "Москва". Когда слышишь по рации: "Танки на Москву!" Это прямо на сердце ложилось... И мы взяли и "Питер", и "Москву", Новую Гусаровку, Байрак.

Мы были очень удивлены, что русские бежали, когда зашли на эти укреппункты, – насколько они были мощные. У нас были неравные силы. А потом пошло... Когда мы стали каждый день продвигаться и каждый день ночевали уже в новом населенном пункте...

– Они драпали сломя голову?

– У наших бойцов была такая эйфория, что всю Харьковскую область освободили. Первые штурмы – это были контактные бои. Выбивали именно врага из населенного пункта. А когда пошла волна, оккупанты сами бежали так, что мы не успевали их догонять. И так мы оказались в Купянске.

– Вы видели этих русских орков?

– Видели их много "200-х". Тела повсюду валялись и по колодцам, и по домам, и по дворам. Они своих не забирают с поля боя. Я звонила в местную администрацию, говорила, что надо убрать тела. Если мы за каждого бойца горой, то они – нет. Они даже раненых своих не всех забирают...

Пленных тоже видела, как брали. Наши парни задержали одного спеца. Он под местного жителя рядился, но ребята опытные, быстро его раскусили. По-украински спросили, на какой улице он живет, он даже не мог ответить. Потом привели местных, спросили, они сказали, что это чужой. А потом у него наколки рассмотрели – оказалось, непростая личность. Или не успел удрать, или хотел остаться в нашем тылу.

Правило такое у нашего командира, он всем новеньким говорит: "Есть возможность – спи, есть возможность – ешь". Потому что никто не знает, что будет дальше
– Железные нервы надо иметь, чтобы под обстрелами вывозить раненых…

– На это уже не отвлекаешься. Когда раненые стонут, а медик постоянно спрашивает: "Галя, когда приедем?" – ты понимаешь, что счет идет на минуты, и вообще не думаешь, что происходит вокруг. К сожалению (и это плохо), к обстрелам привыкаешь. Да, страшно. Но привыкание – это плохо. Потому что можно потерять бдительность. А это очень важно.

Когда был первый штурм в Херсонской области и мы освободили Ивановку (еще в июне) тогда случилось что-то мистическое. Мы с ребятами спрятались в лесочке, чтобы подскакивать в это село и забирать раненых. Слышим по рации: "Ветерок" на выезд, у нас тяжелый". Я лечу на запредельной скорости. Наши машут по пути рукой – туда, нам уже поворачивать на съезд в Ивановку и я вдруг торможу. Не знаю почему. Там застряла военная машина, просто сидела на пузе. Я спрашиваю бойца, правильно ли я заезжаю в Ивановку. И он говорит: "Едете правильно, но по дороге нельзя – она заминирована, там уже пару часов назад подорвался командир". Почему меня дернуло остановиться? Сейчас бы не разговаривала с вами… Взяли джип поехали по проселочной дороге, забрали раненого, правда, он уже оказался погибшим...

– Устали?

– Все устали физически. Но я не видела, чтобы кто-то падал духом, впадал в депрессию. У нас в батальоне практически все люди воевавшие, добровольцы, и даже люди с инвалидностью всеми правдами и неправдами вернулись в строй.

Конечно, бывает непросто. Первые полгода сон был по два или два с половиной часа, не всегда есть возможность поесть, принять душ даже нормально сходить в туалет. О горячей воде уже никто не думает. Мы, как говорится, подвальные люди. Ведь если нет необходимости в эвакуации, мы находимся в подвале. Наружу никто не выходит – это опасно.

– Как вы все это выносите?

– Это опыт восьми лет войны. Уже за это время и в блиндажах пожила, в окопах, подвалах, разрушенных домах. Адаптировалась. Намного легче, когда знаешь, как себя вести. Правила такое у нашего командира, он всем новеньким говорит: "Есть возможность – спи, есть возможность – ешь". Потому что никто не знает, что будет дальше. Сон на войне на вес золота. Но и к этому привыкаешь, при любой возможности стараешься поспать.


Алмазова: За восемь лет со мной работали хирурги, анестезиологи, акушеры, ветеринары, врачи скорой помощи, хирургические сестры и, конечно, парамедики. Все они волонтеры. Фото: Galina Almazova / Facebook

– Успеваете с семьей общаться?

– Редко. Там, где мы находимся, связи практически нет, не всегда есть возможность говорить. И ты никогда не остаешься один, всегда с кем-то, а так разговаривать не очень комфортно.

У меня есть сын. Он уже взрослый – 24 года. Первые два-три месяца служил добровольцем, а сейчас волонтер, отвозит помощь на фронт. Он просился ко мне в подразделение, но я категорически была против – мой акцент внимания был бы смещен в сторону его безопасности. Я понимаю, что сейчас нет безопасных мест. Когда обстреляли вокзал Киева, он оказался там, как раз выходил из поезда 10 октября. Но если бы он был рядом, мне было бы намного тяжелее.

– А родители?

– Мама умерла в 2016 году. Папа живет в Днепропетровской области. И там тоже неспокойно. Там же у меня сестра и брат. У сестры была возможность уехать, но она принимала беженцев с первого дня вторжения и уезжать категорически отказалась. То есть вся семья служит Украине, каждый по-своему. Папа переживает очень, что мы редко общаемся.

Под Ивановкой машина вывозила раненых на ободьях! Ни одно колесо не уцелело, все разбито осколками
– Сейчас у вас все потребности закрыты?

– Наш батальон снабжают очень хорошо, поскольку он вошел в историю как батальон, изменивший ход войны. В плане обеспечения проблем нет, волонтеры помогают. Единственное, что у нас огромный бюджет уходит на ремонт машин.


Галина Алмазова (в центе) удостоена негосударственной награды "Народный герой Украины", а сейчас она – замкомандира 518-го батальона 1-й бригады специального назначения имени Ивана Богуна. Фото: Galina Almazova / Facebook

– Сколько живет машина?

– Нам пригнали машину под Купянск в 20 часов. В 11 утра она уже была разбита – прилет. К счастью, экипаж не пострадал. При этом первая машина, которая уже восемь лет на фронте, продолжает служить. Она до сих пор с нами. Бывает, только зашел на позицию, прилетело – и машины нет. Плюс в тех местах, где наша линия обороны, на обычной машине не заедешь, нужен внедорожник. Они работают на износ. Под Ивановкой машина вывозила раненых на ободьях! Ни одно колесо не уцелело, все разбито осколками. Но за счет того, что хорошая машина, – она вытянула, а потом ушла на долгий ремонт.

Нужно учитывать, что к нам попадают машины списанные. Люди покупают их, приводят в порядок и доставляют на фронт. То есть ресурс уже подуставший, а на фронте в тех условиях его вообще не остается. По тем дорогам летят амортизаторы, колеса постоянно рвутся осколками – три – пять раз за день меняем колеса. Машины не только от обстрелов страдают, а от перегрузок. Наши медики шутят: "Везешь раненого, они стонут, просят обезболивающее, как только Галя за рулем, в салоне тишина – до самого приезда". Видимо, я несусь на такой скорости, что они забывают про боль.

– И кто оплачивает ремонт машин?

– Первые три свои зарплаты я отправила на ремонт "скорых", иначе мы не смогли бы спасать раненых. За свои деньги в основном. Часто помогают волонтеры. Но трудно объяснить людям, почему ты постоянно просишь средства на ремонт. Мне уже неудобно просить. К тому же у нас негде особо ремонтировать. Ближайшая точка за 70 км, где мы хоть как-то могли сделать ремонт, если он не сложный. Если нужно сложное вмешательство, надо везти машину в Харьков, Днепр за сотни километров.

От водителей многое зависит. Слава богу, у нас отличные водители. Да и с медиками очень повезло. За эти восемь лет со мной работали хирурги, анестезиологи, акушеры, ветеринары, врачи скорой помощи, хирургические сестры и, конечно, парамедики. Все они волонтеры: кто-то ехал в Киев, брал подряд много дежурств, чтобы потом вырваться на неделю, а кто-то даже уволился с работы, чтобы с нами дежурить и спасать раненых бойцов.
Больше читайте тут: https://gordonua.com/publications/zamkomandira-518-go-batalona-almazova-syn-prosilsya-ko-mne-v-podrazdelenie-no-ya-kategoricheski-protiv-moe-vnimaniya-smestilos-by-v-storonu-ego-bezopasnosti-1636863.html