Сланцевая революция: почему россияне раздеваются на улицах

Полуголые люди в центре Москвы - не символ свободы, а признак эгоизма и распада публичного пространства.

В столице в разгаре купальный сезон. Не в Серебряном бору, не на Химкинском водохранилище, а в самом сердце нашей родины, на Манежной площади, в затейливых фонтанах Церетели между бронзовых фигур купаются молодые люди, прыгают с гранитных парапетов, курят, пьют пиво, привычно матерятся. Полиция безучастно наблюдает за происходящим в полусотне метров от могилы Неизвестного солдата. Россия культурно отдыхает.

Забудьте про гей-парады, на московских улицах разворачивается такой карнавал обнаженного тела, что Берлин со своим миллионным «Парадом любви» кусает локти от зависти.

По улицам гуляют полуголые мужчины, а если торс и прикрыт, то это легкомысленная майка-сеточка, которая из атрибута секс-шопов и мужских стриптизов вдруг стала предметом массового потребления. Когда отметка градусника переваливает за +30, раздетые мужчины появляются в метро и автобусах, заходят в магазины, чинно сидят на скамейках бульваров, радуя прохожих видом небритых подмышек и пивных животов. А впереди еще День десантника, когда московские парки и фонтаны наполнятся голыми парнями в голубых беретах, которые будут обниматься и целоваться, исполняя свои ритуалы.

Летом главной городской обувью становятся так называемые сланцы.

Когда-то давно в Москве их именовали «шлепанцами» или «вьетнамками», что справедливо указывало на их принадлежность к беззаботному миру тропической культуры. Но с эпохой перемен и нашествием мигрантов приплыло и название «сланцы» по имени города в Ленобласти, где эти самые шлепанцы изготавливались. Обувь курортников, продавцов оптовых рынков и пассажиров плацкартных вагонов, она вдруг стала модной среди разных социальных слоев, и вместе с шортами-бермудами делает всех московских мужчин похожими на строителей-гастарбайтеров, выбежавших из ремонтной квартиры купить буханку хлеба или оплатить мобильный.

В былые эпохи случались в Москве лета и пожарче нынешнего, и советский летний гардероб был неуклюж, как вспотевший управдом: сандалии с носками, полотняные белые кепки-фуражки, ботинки в сеточку (которые носят теперь, как кажется, только наши соотечественники, для коих в Италии специально шьют такие модели), рубашки с коротким рукавом, как у партийной делегации все из того же братского Вьетнама. Но никогда еще по столице не ходили, как по провинциальному приморскому городу. Из города-героя Москва превратилась в город-курорт.

В России случилась сланцевая революция в дресс-коде.

Произошел радикальный сдвиг в отношении русских к одежде в публичном пространстве.

То, что раньше считалось допустимым в частном обиходе, в рамках квартиры: семейные трусы и майка-алкоголичка на муже, комбинация на жене, едва прикрытая халатиком, а то и без него – явилось в общественное пространство. Нижнее белье вышло в свет, и это не только «семейники» под видом шортов, но и полупрозрачные кофточки на женщинах, открывающие все детали нижнего белья, и все более откровенные выпускные платья у школьниц, и низкая талия на джинсах, открывающая сзади полоску стрингов у женщин и резинку трусов у мужчин. Вместе с потребительской цивилизацией и рекламным беспределом в Россию пришла всепобеждающая идея комфорта. Ее лозунг: «побалуй себя!» (с характерным ударением на втором слоге), ее главный аргумент: «а мне так удобно». Теперь у нас на публике удобно материться, сплевывать, сорить и носить нижнее белье под видом верхней одежды. Или просто проветривать свое голое тело, нисколько не заботясь о реакции окружающих.

Новые законы, борющиеся за чистоту нравственности, ничего не могут сделать с этой российской распущенностью.

Разврат совсем не в гей-парадах, не в западной литературе и не в современном искусстве, которые ставят бахтинскую «эстетику телесного низа» в рамки культурных институций, сублимируют ее и очищают; подлинная опасность для общества заключена в бытовой неопрятности, провинциальном хамстве и презрении к социальным нормам. Явление голого тела на улицах российских городов говорит не о свободе и сексуальности, не о глубинных архетипах карнавала, а всего лишь об эгоизме, атомизации общества и о распаде публичного пространства, которое задается рамками приличий и самоограничений, умением адекватно одеться в любых погодных условиях. Есть на свете столицы жарче и душнее Москвы – к примеру Нью-Йорк или Рим, но даже в сорокаградусную жару мы не видим там на улицах толп обнаженных людей. Если взять близкую нам по духу и по уровню развития Бразилию, то полуобнаженные люди лениво дефилируют лишь в фавелах или по пляжу Копакабана, но никак не по центральным улицам Рио и не по деловым кварталам Сан-Паулу.

Впрочем, похоже, что для нас теперь образцами поведения становятся не Рим с Нью-Йорком и даже не Сан-Паулу, а Сочи – столица провинциального шика, курортной развязности, а теперь еще и олимпийского распила. Из окраины империи Сочи неожиданно становится ее смысловой осью и задает культурную норму: от Стаса Михайлова и Сергея Трофимова на правительственных концертах до обнаженных торсов на улицах и «сланцев» на ногах. С банкой пива в руке, крестом на груди и голым пузом навыкат Россия возвращается туда, откуда когда-то выбралась – на мировую периферию.