Новый театр Виктора Орбана

В Будапешт я поехала, чтобы написать репортаж о текущей политической ситуации. Все знают, что с демократией в Венгрии происходит черти что, поэтому интересны подробности. Приятно же знать, что мы в этом нашем «ужас-ужас» не одиноки.

Я съездила, поговорила и должна сообщить малоприятное: все-таки мы одиноки. Если у нас тут действительно ужас, то у них там – всего лишь представление в театре ужасов. Обычное представление, даже не премьера.

Поначалу мне тоже казалось, что в России и Венгрии происходит нечто похожее. Скажем, перед отъездом в Будапешт мне никак не удавалось договориться об интервью со сторонником действующего режима. Я писала на служебные адреса с просьбой о комментариях и не получала ответов. Когда удавалось найти личный контакт, люди перенаправляли меня дальше и выше. Историк и публицистка Марии Шмидт, человек влиятельный в официальной культуре, без объяснений переадресовала меня к Ласло Баану – недавно назначенному (не без скандала) директору Музея изобразительных искусств и Национальной галереи. Должность эта очень значительная, поэтому я думала, что Баан направит меня сразу к премьер-министру Виктору Орбану, но он просто не ответил.

В отчаянии я позвонила Миклошу Куну – историку и политологу, который раньше часто комментировал для «Радио Свобода» происходящее в Венгрии. Кун, ныне умеренный сторонник правящей партии ФИДЕС, спросил, с кем еще я собираюсь встречаться, и услышав фамилии известных либералов, отказал. «Сейчас принято ругать Венгрию, а я этого делать не хочу», – пояснил он. Про себя я решила, что они боятся. Контакты с представителями зарубежной либеральной прессы в нынешней Венгрии не особенно поощряются.

Шестой гроб

Либералам, в общем, тоже есть чего бояться. Каждый, с кем я встречалась, рано или поздно спрашивал: «Вы знаете историю про театр?» Я знала историю про театр – в прошлом году все только про нее и говорили.

В конце 2011 года мэр Будапешта Иштван Тарлош сменил руководство муниципального Нового театра. Несмотря на протесты общественности и мнение экспертного совета, директором был назначен сторонник националистической партии «Йоббик» Дёрдь Дёрнер. Название «Йоббик» можно перевести как «За лучшую Венгрию», риторика у партии откровенно фашиствующая и под улучшением дел в стране понимается, в общем, решение еврейского и цыганского вопросов. Помогать Дёрнеру в руководстве театром поставили Иштвана Чурку – известного с 70-х годов драматурга и популистского политика, главу партии «Справедливость и жизнь». Основным требованием в программе этой партии всегда была отмена Трианонского договора, лишавшего Венгрию по итогам Первой мировой войны двух третей территории, а основным доказательным средством в публичной риторике Чурки оставался открытый антисемитизм. В течение 20 лет его партия стабильно набирала от двух до пяти процентов, а регулярные партийные митинги на площади Героев собирали 200–300 человек.

Получив театр, Дёрнер и Чурка объявили, что начинают работу над новой постановкой пьесы Чурки «Шестой гроб», написанной в семидесятые годы и тогда же запрещенной после пары представлений.

Пьеса довольно затейливая. Завязка в том, что два венгра изобрели некую штучку, позволяющую присутствовать при любом моменте в прошлом. Изобретатели отправляются в 17 февраля 1919 года, когда комитет, ответственный за подготовку послевоенного договора с Венгрией, занимался определением венгерско-румынской и венгерско-югославской границ.

Герои берут с собой юношу и гроб с останками его дедушки, расстрелянного за участие в революции 1956 года. В гробу, кроме дедушки, лежат еще обломки статуи Сталина, сброшенной с пьедестала в ходе революции.

Описывая переговоры, Чурка утверждает, что за расчленение Венгрии ответственны «четыре американских еврея и граф Бальфур». Один из этих четверых, естественно, носит фамилию Ротшильд. (Вероятно, имеется в виду барон Эдмон Бенжамен Джеймс де Ротшильд, 1845–1934, активный сторонник сионизма, оказывавший этому движению регулярную финансовую поддержку). Присутствовал ли он в реальности на этом заседании, доподлинно неизвестно, но в пьесе он в какой-то момент заявляет, как бы оправдывая все, что еще только воспоследует, что евреи готовы принять какие угодно страдания ради сохранения контроля над всем миром.

Участники комиссии почему-то долго обсуждают Троцкого. Затем в комнату входит французский премьер Клемансо и заводит разговор о Сталине с лежащим в гробу дедушкой (формальным поводом служат обломки статуи). О Сталине Клемансо говорит: «Он грузин, а не еврей». Дедушка с ним не соглашается, приводя в подтверждение события 1948 года: это Сталин назначил управлять Венгрией следующих четырех евреев – Ракоши, Геро, Фаркаша и Реваи. Именно благодаря ему, мол, эти шакалы измучили и разграбили страну. (Матьяш Ракоши был в 1948–1956 годах генеральным секретарем Венгерской партии трудящихся, Эрно Геро занимал тот же пост после удаления Ракоши и до назначения Яноша Кадара. Михай Фаркаш и Йожеф Реваи ведали, соответственно, обороной и культурой. Все они в тридцатые годы прошли сталинскую школу и были назначены из Москвы. Отношение к ним дедушки, участника революции 1956 года, понятно: повесил бы на столбе, если бы встретил.)

Время от времени на сцене появляется министр иностранных дел Чехословакии Эдвард Бенеш, контролирующий все, до чего не дотянулась рука евреев. Ему, очевидно, еще предстоит отхватить себе кусок Венгрии, но Чурка об этом не пишет, потому что 17 февраля 1919 года речь идет о другой границе. Беседы персонажей друг с другом, а также с трупом расстрелянного дедушки заканчиваются голосованием. Комиссия принимает роковое решение о передаче Румынии части Трансильвании вместе с 200 тысячами проживающих на этой территории венгров. В завершение Клемансо напутствует коллег загадочно-аисторичной фразой: «Продолжайте работать в соответствии с декретами Бенеша». Со стороны драматурга это злая шутка: декреты Бенеша 1945 года предписывали выселение из Чехословакии немцев и венгров и конфискацию их имущества. Клемансо все знал заранее!

Режиссер постановки Золт Пожгаи характеризовал пьесу как «реалистичное воссоздание исторического момента» и отрицал наличие в ней какого-либо антисемитизма. Целый год венгерская либеральная пресса истекала ядом, однако никакой реакции от руководства Нового театра и будапештской мэрии не добилась.

Жизнь прекрасна

Я думала, что режиссер и драматург Андраш Форгач, с которым у меня была назначена встреча, начнет ругать Венгрию, как выразился Миклош Кун, именно с этой постановки. Но когда я увидела в толпе ярко-красную шапку (такой был у нас опознавательный знак), а под шапкой – лукавую и одновременно трагичную физиономию, я засомневалась, что он вообще будет кого-то ругать. Так и оказалось. Пока мы шли до кафе, он на все лады расхваливал прелести Будапешта и пришел в неистовый восторг, когда узнал, что я его любовь к городу полностью разделяю.

В кафе Форгач долго рассказывает мне о независимой театральной группе FÜGE Productions, с которой затеял новый проект, говорит о ее «чудесной» способности найти финансирование и только после моих настойчивых расспросов признает, что деньги на культурные проекты, никак не связанные с преимущественно националистическими интересами чиновников, найти практически невозможно. «До эпохи ФИДЕС в одном месте сидел такой человек, а в другом – другой. Не здесь, так там что-то давали. А теперь везде сидят одинаковые, можно даже не пробовать». На этом у него зазвонил телефон, и через пять минут Андраш уже рассказывал мне, что какой-то продюсер берет его сценарий, а чтобы лишний раз не согласовывать ничего с чиновниками, платить будет по-черному. Откуда последовал неизбежный вывод, что жизнь прекрасна и удивительна.

Обиду Форгач высказал только одну: на тупость пропаганды. «Я каждый день читаю прессу на четырех языках. Зачем они впаривают мне всякую чушь?» Под «чушью» подразумевалась трансляция сказанного премьером Виктором Орбаном, его министрами и соратниками.

Чуши, действительно, в эфире многовато: свободы слова практически не существует на телевидении, крупных независимых радиостанций всего одна, Klubrádió, и это Klubrádió известно всему либеральному Западу из-за долгой тяжбы с государством за продление лицензии на право вещания. Суды оно выигрывает, но учрежденный при ФИДЕСе Медиасовет не спешит выполнять решения судов.

Исторические границы

Что же транслирует венгерский телевизор или, другими словами, как подает деятельность своего правительства Виктор Орбан?

Партия ФИДЕС, имеющая конституционное большинство в парламенте, понимает свою деятельность как революционную. Программа партии реализуется без мятежей и переворотов, постепенно и планомерно. Но называют эту деятельность революцией – такая вот словесная эквилибристика. Цель состоит в том, чтобы создать (или воссоздать) новую Венгрию. В системе понятий Орбана это означает необходимость избавиться от «старой» – от Венгрии, которой управляют внешние силы. «То, что создали наши прапрадеды, было отнято Первой мировой войной и миром, который за ней последовал. Созданное нашими прадедами отняла Вторая мировая война и система мира, установленная после нее. То, что создали наши деды и отцы, отнял коммунизм», – объяснил недавно Орбан в ходе презентации плана развития страны на ближайшие двадцать лет. Роль злой внешней силы в истории последовательно исполняли Австрийская империя, нацистская Германия, Советский Союз. В совсем недавнем прошлом эту роль взял на себя Брюссель и дружественные ему американцы. Наследие этих внешних сил подлежит уничтожению – в том числе и демократические институты, которые воспринимаются теперь как навязанные Брюсселем.

Придя к власти в 2010 году, Орбан и его партия взялись за первоосновы. Вместо конституции (латинское слово) был принят Основной закон и почти две тысячи поправок к нему. Все органы власти были по возможности очищены от либералов (латинское слово, а сами либералы чаще всего космополиты, то есть евреи). Целью внешней политики было провозглашено возвращение Венгрии в «исторические границы», то есть присоединение некоторых частей Словакии, Румынии и Сербии, которых Венгрия лишилась по итогам Первой мировой войны. Довольно быстро изменился культурный канон: на место «либеральным» героям (то есть евреям) пришли малоизвестные писатели тридцатых годов. Одного из них, Йожефа Ньиро, даже пришлось в буквальном смысле откапывать в Румынии, а забытые его произведения – в срочном порядке переиздавать.

Экономическая политика тоже стала самобытной. Это означает возрождение традиционного для страны сельскохозяйственного производства, повышенное внимание к исконно венгерским породам свиней и коров, особые правила кредитования, но прежде всего – высвобождение из-под гнета Евросоюза с его фискальным и прочим контролем. Переговоры о кредите МВФ, тянувшиеся многие годы, окончательно прекращены. Перестройки на новый лад ждет даже система начального образования: раньше школы находились в ведении муниципалитетов, теперь они станут управляться централизованно. Разрабатывается единый образовательный стандарт. Есть даже решение касательно состояния площади перед парламентом: ее следует привести к тому виду, который она имела в конце тридцатых. Все установленные позже памятники подлежат демонтажу. В том числе и памятник великому поэту (и, о ужас, коммунисту) Аттиле Йожефу (1905–1937). Осенью 2011 года интеллигенция устроила поэтический марафон за спасение памятника, который продолжался 32 часа 40 минут. Пока не помогло. «Дискуссии» продолжаются.

Настоящий план

Не добившись развернутой критики правительства от Форгача, человека искусства, я прямо спрашиваю следующего своего собеседника, что его больше всего раздражает в нынешней Венгрии.

Арпад Тота, сотрудник оппозиционного еженедельника HGV и один из самых популярных в стране политических блогеров, ненадолго задумывается, а потом неожиданно для меня говорит: «Экономика».

У Венгрии огромный внешний долг, но правительство обсуждает не как его обслуживать дальше в условиях общеевропейского экономического кризиса, а как этот долг возник. И здесь начинать приходится чуть ли не с времен того самого Трианонского мирного договора, о котором идет речь в пьесе Иштвана Чурки. «Когда стало понятно, – говорит мне Тота, – что с МВФ не договориться, потому что у них слишком много формальных требований к бюджетной дисциплине и устройству финансового сектора, он поехал к китайцам. Тех венгерское вино в качестве гарантий не заинтересовало. Зато разговор с Путиным получился удачнее: вроде бы, он покупает крупный пакет венгерских правительственных облигаций». Мы стали гадать, что он потребовал взамен, и пришли к выводу, что, скорее всего, это контракт на проведение работ на единственной в Венгрии атомной электростанции «Пакш» и возможный контракт на строительство второй.

Арпаду Тоту не нравится, что никаких попыток подъема реальной экономики правительство не делает: «Предприятия закрываются одно за другим, а они рассказывают нам об экспорте вина и мясопродуктов, как будто на это сомнительное вино есть какой-то спрос. Мелкое предпринимательство невозможно, потому что все, кому интересно этим заниматься, давно уехали и занимаются этим в других странах». Дальше, по прогнозам Тота, будет только хуже, потому что ФИДЕС предприняла все шаги, чтобы как можно дольше оставаться у власти. Но при этом на вопрос, на что они собираются жить, оставаясь при этой самой власти, никто ответить не может.

Уже на автобусной остановке Тота бросает взгляд на величественный парламент, красующийся на другой стороне Дуная, и говорит: «Поэтому, кстати, сторонники правящей партии и не дают интервью либеральной прессе. Им просто нечего сказать». В спокойном разговоре с коллегами из оппозиционных изданий сотрудники проправительственной прессы обычно признаются: «Конечно, все, что произносится на публику, полный бред. Но это произносится для избирателя. На самом деле у правительства есть настоящий план. Но в чем он состоит – большая тайна».

Политическая апатия

На какую же публику рассчитаны заявления Орбана и его сторонников?

Чтобы дать мне пищу для размышлений, социолог Дёрдь Чепели еще до нашей встречи прислал мне свою недавнюю статью. В ней он называет дообрановскую Венгрию «демократией без демократов». Институциональные признаки демократической системы в стране наличествовали, демократическое сознание в массовом виде – отсутствовало. Социологические замеры показывают высокий уровень тревоги и неуверенности в будущем в сочетании с готовностью принять ксенофобские и праворадикальные установки. Вот, пожалуй, самая поразительная цифра: воспринимать еврея как возможного коллегу готовы 77% венгров, как соседа – 73%, как семейного партнера – 41% , по отношению к цыганам эти цифры 69, 61 и 24% соответственно. Все это сопровождается нежеланием лично участвовать в политике и резко отрицательным отношением к любому истеблишменту.

Риторика ФИДЕСа как раз и ориентирована на недовольного, но политически апатичного избирателя. Националистические настроения удовлетворяет тесный союз с крайне правой партией «Йоббик», потребность в твердой руке – многочисленные недетализированные планы. Апатичному избирателю приятно, когда у правительства есть какой-то план. ФИДЕС придумывает их удивительно быстро. Они меняются, чтобы всегда соответствовать моменту.

Но даже у такого избирателя могут возникнуть вопросы о средствах реализации этих планов. Понятно, как переместить памятник Аттиле Йожефу. Но как, например, вернуть Венгрию в исторические границы – затеять войну со странами – членами ЕС и НАТО? Разумеется, это невозможно. Но можно наделить венгерским гражданством этнических венгров, живущих на территории этих стран, и предоставить им право голоса. Можно выпустить карты, на которых Венгрия будет представлена в границах, отличных от общепринятых в Европе. Можно время от времени называть себя «правительством 15 миллионов венгров» (при том, что население страны составляет 10). Политика – это искусство возможного. В какой-то момент возможным может стать что-то еще.

Допустим, что апатичные учителя уже смирились с тем, что образование централизуют, но они все равно будут возмущаться, что реформа не подготовлена и проходит хаотично: вновь созданное ведомство посреди учебного года забирает из школ столы и стулья, чтобы обставить кабинеты своих служащих. Потому что ведомство-то организовали, но бюджет под него выделить не успели.

Для этого у ФИДЕС существует обратная связь. Жаловаться правительству можно как по официальным, так и по неофициальным каналам: каждый гражданин получает время от времени правительственный опросник, где может рассказать, что его тревожит. Ответ найдется на любую претензию. Орбан – заботливый отец семейства, тонко чувствующий ситуацию. Перед новым годом он пошел даже на то, чтобы снизить потребительские цены на газ и электроэнергию. И народ доволен.

А недовольные с трогательной заботой Орбана просто не сталкиваются. Самую красивую историю на этот счет мне рассказал Гергей Туроци, тихий сотрудник Литературного музея. ФИДЕС время от времени обзванивает квартиры избирателей, чтобы выяснить, имеются ли у них какие-то претензии. Делает это, естественно, робот. Гергей говорит, что возвращаясь домой поздно вечером, он часто обнаруживает на автоответчике хвосты правительственных вопросов. Перед тем как переключиться на запись, автоответчик выдает стандартный текст, что хозяина нет дома, а правительственный робот в это время отсутствующего хозяина, очевидно, приветствует. Вот так они и разговаривают – автоответчик с роботом, Гергей с правительством.

Воспитывать избирателя

Пока автобус, на котором я ехала к Дёрдю Чепели, стоял в пробке на мосту Эржебет, я рассматривала расположенный ниже по течению мост Свободы. В народе его называют мостом самоубийц. Я лично никогда не видела, чтобы кто-то прыгал с него в Дунай, но суицидальные настроения, которые охватывают убежденного демократа при мысли о венгерской политике, мне понятны.

Не надо быть Кассандрой, чтобы предсказать, что ФИДЕС еще долго будет оставаться у власти. За почти три года правления партии удалось практически уничтожить существовавшую в стране систему сдержек и противовесов. Разделения властей больше не существует, на все ключевые посты назначены свои люди. Остается продолжать политический спектакль для избирателей, громить «еврейских либералов», придумывать новые сюжеты и новых врагов. Со стороны можно относиться ко всему этому иронически, но наблюдать за этой масштабной постановкой изнутри должно быть очень больно.

Поэтому к Чепели у меня был, собственно, один вопрос: что же делать? Он отправил маленького сына смотреть «Ну, погоди!» и, вернувшись в кабинет, ответил односложно: «Воспитывать избирателя». Мне этот ответ не показался мудрым: трудно пересказать апатичному избирателю Канта или Локка с таким же задором, с каким Чурка рассказывает ему об одном дне работы комиссии по переделу венгерских границ. Но Чепели сказал, что я так ставлю вопрос, потому что я русская: «В Венгрии, в отличие от России, есть мощная либеральная традиция. Она преподается в школе, присутствует в повседневности в виде названий улиц, от нее нельзя полностью абстрагироваться даже когда рассказываешь историю с националистическим окрасом». Единственное, что можно сделать, это продолжать на ней настаивать. И активно участвовать в работе пока еще функционирующих демократических институтов – например, в выборах.

В этом месте я задала самый больной для россиян вопрос – о подтасовках: возможно ли, что парламентские выборы, которые пройдут в Венгрии через год, будут сфальсифицированы? Чепели ответил, что фальсификации вероятны при учете голосов, поданных за границей, потому что этот процесс не контролируется комиссией, непосредственно сидящей на участке. В связи с наделением гражданством живущих за границей венгров таких голосов станет гораздо больше, и возможны манипуляции. Я упомянула планы по изменению правил регистрации перед выборами, что может отсечь серьезную часть избирателей, и хитрости при переделе избирательных округов. «С этим пока не все решено», – сказал Чепели, и я поняла по его деловой интонации, что рассказывать о творившемся на последних выборах в России бессмысленно. Вбросы и карусели – исключительная принадлежность страны, в которой либеральная традиция в школьной программе представлена разве что Пушкиным. Герцена преподают не всем. Иногда мне кажется, что основу нашей национальной традиции составляет «Ну, погоди!».

Нет страха

Премьера злополучного спектакля «Шестой гроб» так и не состоялась. Иштван Чурка умер в феврале 2012 года в возрасте семидесяти восьми лет. Его торжественно похоронили на кладбище Керепеши, а на могилу поставили скромное полено – современные венгерские консерваторы любят деревянные монументы. Уже в августе директор театра объявил, что работа над постановкой прекращена. Когда-нибудь столь же неожиданно прекратится и работа над построенными на том же историческом нарративе спектаклями Виктора Орбана.

Те, кого Дёрдь Чепели называет демократами, могут испытывать в связи с этими постановками гнев или отвращение. Чего они точно не переживают, так это страха. Венгерский авторитаризм для поддержания своего существования не нуждается в их уничтожении. Они прозябают в тени орбановского театра, но в любой момент могут вступить в игру. Это не значит, что они победят на следующих выборах. Возможно, им достанется лишь место в национальном пантеоне.

Главный венгерский демократ Лайош Кошут после поражения революции 1848–1949 годов присутствовал на родине исключительно в виде зияния. Он жил в эмиграции, отказавшись воспользоваться амнистией австрийского кайзера, а в его честь называли улицы в венгерских городах, и каждый новый его текст становился общественным событием. После его смерти тело было торжественно доставлено в Будапешт и похоронено при огромном стечении народа. Назвать построенный для него мавзолей величественным, значит, сильно преуменьшить.

Иногда мне кажется, что общественное значение венгерских деятелей точнее всего определяется размером памятника на кладбище Керепеши.

Если не волк, то кто?

Феномен, который я назвала политическим спектаклем, демонстрирует радикальную разницу между российской и венгерской ситуациями. Политический спектакль – это все-таки политика. Постановщик может совсем отдалиться от реальности и выстраивать безумные мизансцены, но он все же преследует при этом какие-то цели. Целью правления, конечно же, является благо страны. Но под благом не обязательно понимать свободу и процветание. Умелый постановщик типа Орбана всегда придумает нечто более важное. Это «более важное» может быть заведомым обманом и фикцией, но его можно обсуждать и оспаривать. Происходящая вокруг него борьба все же является политикой. Значительная часть граждан может быть выброшена из парламентской политики на довольно длительный срок, но они всегда будут вольны создать теневую.

В России же политики просто нет. Деятельность, которую осуществляют здесь находящиеся у власти люди и подчиненные им граждане, называется жизнью. Этой жизнью управляет суровая необходимость. Волк охотится на зайца не потому, что у него есть какая-то идея о правильном устройстве леса. Он гоняется за ним просто потому, что он волк и ему хочется есть. Волков не переизбирают, потому что на возможное удаление волка экосистема реагирует паническим вопросом: если не волк, то кто?