Может ли быть чисто рыночная деловая активность?

Развитие деловой активности и предприимчивости – важная задача экономической науки и экономических властей. Но что есть деловая активность? Всякая активность состоит из актов – действий, движений, поступков, событий. Особенность экономики (сферы Дела) – в том, что её акты – это транзакты, т.е. поступки, в которых прочно увязаны двое и более контрагентов, которые не могут быть совершены в одиночестве. Таковы, например, купля-продажа (не может быть купли без продажи, продавца без покупателя), сбор-раздача налогов (если налоговые деньги не тратить, то их незачем и собирать), труд и его оплата, и т.п.

Измерителем деловой активности является скорость совершения транзакций. То есть рубль, как двигатель транзакции (двуединого действия сторон конктракта) должен оборачиваться как можно скорее. Если за год рубль прошел через десять рук, то деловая активность в данном обществе выше, чем там, где он прошел через пять рук и ниже, чем там, где он прошел через двадцать рук. Ещё один показатель – количество контрактов, заключаемых экономически-активной личностью. Единичный контракт, даже очень выгодный, ничего не может нам сказать о состоянии деловой активности. Количество сделок и скорость оборота денег – вот индикаторы предприимчивости и делового климата.
Понимая, что деловая активность – это динамизм действий двуединого механизма (покупки-продажи, сдачи-приема, труда-оплаты и т.п.) мы можем создать мнемоническую модель процесса.

Представьте себе весы с двумя чашами, как у Фемиды на картинках. Что произойдет, если одна чаша весов тяжелее, чем другая? Прекрасно знает даже школьник: весы перекосит и они замрут в таком перекошенном положении. Движения и динамики не будет. Увидев такой застойный перекос двуединой системы, коммунисты предложили выровнять весы, т.е. доложить дополнительную гирьку в легкую чашу. Итог уравнительства: весы выровнялись, но снова замерли в мертвом, неподвижном равновесии. Мы не получили динамики, движения, колебания ни в том случае, когда одна чаша весов была тяжелее (у нас перекосило весы и они успокоились победой сильной чаши), мы не получили движения и в том случае, когда искусственно выровняли весы (равновесие динамики не предполагает).

Поэтому для развития деловой активности бесплодны как либеральные теории свободного рынка, так и коммунистические теории. Их продуктом в итоге оказывается застой, лишь внешне выглядящий по разному (с перекосом или равновесием).

Для того, чтобы система двуединого действия (две чаши весов, удерживающие друг друга в поле притяжения) двигалась, колебалась, совершала акты (транзакции типа «спуск-подъем»), нам нужна СМЕННАЯ ГИРЬКА, которую мы будем то ставить на легкую чашу весов, то снимать.

Понимаете? То ставить, то снимать! Если мы совсем эту гирьку уберем, то получим один вариант неподвижности, паралича системы, а если поставим – то другой. Кстати, смысл весов, как торгового инструмента именно в том, что их ТО ЗАГРУЖАЮТ, ТО РАЗГРУЖАЮТ, при чем всякий раз по разному. Весы, в которых чаши-противовесы находятся в неподвижности, никому не нужны и никакой ценности не имеют.

Деловая активность не может быть пустым обменом без всякого изменения положения партнеров. Если в конце обмена я имею ровно столько же, сколько имел в начале, то зачем мне суета с этим обменом? Сумашедший ли я, чтобы городить транзакции без всякого смещения равновесия в свою пользу? И понятно, чем сильнее это смещение, тем выше у меня азарт и интерес участвовать в обменных процессах.

Главной проблемой социалистической экономики было именно это: незаинтересованность человека в действии. Чтобы заинтресовать человека, КПСС педалировала эмоциональную сферу, взывала к сознательности (в итоге изнасиловав и проституировав это понятие – «сознательность»), вводила хитрые системы материального стимулирования труда (якобы заманивая к активности рублем) – а в итоге все равно мой сосед-алкоголик без образования жил в такой же точно трехкомнатной квартире, как и мой отец с его пачкой изобретательских свидетельств.

КПСС прекрасно понимала необходимость заинтересовать человека трудиться, но она не могла при этом переступить через себя, т.е. дать возможность появится по настоящему богатым, состоятельным людям. Простые рабочие в доме моего детства селились в однотипные квартиры вперемешку с секретарями обкома КПСС. И в этом была суть партии, её душа.

Поэтому – сколько бы КПСС не боролась с уравниловкой – все её системы матстимулирования труда оставались всегда копеечными, жалкими. Они могли дать трудящемуся на две бутылки кефира больше, но они не могли привести к появлению семей, в которых несколько машин, гаражей, несколько квартир, у которых дом стоял бы на участке более N соток и был бы выше N метров, определенных решением КПСС, как предел.

Тем более и наследование значимых успехов члена семьи не могло быть передано по наследству – КПСС встала против могучего и дремучего РОДИТЕЛЬСКОГО ИНСТИНКТА, стоящего в основе биологической природы человека. Это дополнялось (вполне, между прочим, естественно) вопиющим асексизмом советского общества, его кастратской подчеркнутой бесполостью. Система, атаковавшая родительские инстинкты, не могла остаться нейтральной и к близкородственной им сфере половых инстинктов.

Эту проблемы осветил в 1989-92 годах либеральный маразм, одновременно вызвавшись её решить. Ничего он конечно, не решил, потому что ничего, кроме дикого перекоса в систему взаимосвязанных двух чаш весов добавить не мог. Главная задача – повышение деловой активности, скорости обращения денег по рукам и делания дел – осталась вне способностей либерализма.

«Рынок все отрегулирует!». Вначале застойное советское общество испытало сверхскоростной спуск (на одну из двух чаш навалили реформаторского свинца), затем удар о дно и – новый застой, уже в перекошенном жутком виде, с полным угасанием энергии обменных процессов и деловых контактов.

Аллегория весов с двумя чашами, удерживающими друг друга, очень хорошо помогает нам понять как проблему советских подходов, так и проблему постсоветских подходов. Главная задача – в том, чтобы чаши весов беспрервно колебались – не решается ни поиском равновесия, ни «борьбой за существование» в виде безусловного торжества одной из чаш.

Либералы по обе стороны Атлантики говорят, что имущественное неравенство – двигатель прогресса. Они говорят, что народу для хорошего труда нужны «шпоры нищеты». При этом они не учитывают, что лекарство превращается в яд с увеличением дозы. Конечно, если все вокруг носят одни и те же штаны, то лучше полежать на диване, чем в поте лица своего зарабатывать вторую, третью, десятую пару этих штанов, которую все равно никто не отличит от первой.

В одном советском фильме воры держат шкаф, набитый одинаковыми пиджаками: их можно менять каждый день, но при этом окружающий бдительный советский актив не должен заметить, что пиджак – новый, все должны думать, что пиджак все тот же.

Наличие у соседа какой-либо вещи – есть для меня стимул стремится к этой вещи и, соответственно, активнее включатся в обменный процесс. Однако нельзя, как либералы, абсолютизировать двигательную силу неравенства. Обменный процесс – это по определению, процесс в котором кто-то меняет у кого-то что-то на что-то. Какой обмен может быть между человеком, у которого «все есть» и человеком, у которого ничего нет?

В этой ситуации обмен, если и идет, то вырождается в весьма распространенный ныне РЫНОЧНЫЙ САДИЗМ, когда «имеющий все» от скуки и каприза за деньги ставит нищего в опасные или унизительные ситуации.
Система концентрации сверхбогатства столь же тупикова для ДВИЖЕНИЯ, АКТИВНОСТИ, как и система уравнительства.

Это тот случай, когда результат сильного обморожения очень похож на результат ожога, хотя изначально холод и жар – весьма различны. Деловая активность возможна только в том обществе, в котором процессы концентрации богатств системно сочетаются с процессами рекапитализации разоренных неудачников.

Опять построим модель. Допустим, мы собрали 100 человек на одном острове и выдали каждому по 10 рублей для обмена продуктами труда. Прошел год. Верите ли вы, что к концу года у всех ста человек на руках – все те же 10 рублей? Я не верю. В среднем ничего не изменилось – по прежнему есть 10 рублей на человека, но как они распределились по рукам?

Мы обязательно получим т.н. «трансмедианную» ситуацию, в которой Х% имеет более средней величины (10 р. на человека), а Y% имеет менее этой средней величины.

Таким образом, изучив трансмедиацию наших 100 человек, мы можем сделать вывод об образовании двух очевидных зон: зоны концентрации капитала и маргинально-истощаемой зоны. В одной зоне (допустим, у 43 человек) дела с капиталом все лучше и лучше, а в другой (соответственно, 57 человек) – все хуже и хуже.

Маргинально-истощаемая зона есть феномен общности, в котором с процессами времени богатство не прибывает, а убывает. Иначе в зоне концентрации не с чего было бы расти богатству – мы ведь дали только 10 рублей на руки, больше на острове денег взять неоткуда!

Введем в экономическую науку два этих понятия – МИ-зона и КОН-зона единого сообщества изначального равенства. Ввели? И убедились, что мы далеко не первые такие умные. Либералы открыли их задолго до нас, окрестив МИ-зону «лузерами», а КОН-зону – «винерами» (терминология банкира П.Авена). Либералы раньше и лучше нас знают, что всякое исходное равенство будет разрушено появлением депрессивных и прогрессирующих зон делового климата. И что же они нам говорят стозевно?!

Лузеры МИ-зоны – это отбросы истории. О них нечего жалеть, их нечего подтягивать. Они проиграли дарвинистическую борьбу за существование, не вписались в рынок, не сумели приспособиться. Как говорил А.Чубайс в сердцах – «ну вымрут миллионов тридцать, плевать, они не вписались в рынок, зато остальные будут жить при демократии». А Е.Гайдар учил – «…идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, а уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, — дело естественное.

Тогда его спросили: Егор Тимурович, а если среди этих людей окажутся ваши родители? Гайдар усмехнулся и сказал, что на дурацкие вопросы не намерен отвечать.

Между тем вопрос, заданный Е.Гайдару, отнюдь не был дурацким. По сути, реформатора просили уточнить, ДО КАКИХ ПРЕДЕЛОВ МОЖЕТ РАСПОЛЗАТЬСЯ МИ-ЗОНА?

Гайдар, игнорируя вопрос, ответил на него, в сущности так, как мы и без него догадывались: пределов расползанию МИ-зоны в рыночной экономике нет!

Продолжим наш мыслительный эксперимент. Мы забрали с острова всех тех, кто за год проиграл в обменных процессах. Остались только 43 человека, которые по итогам года имели больше, чем им выдали вначале. Все эти 43 человека были винерами, а не лузерами. Вы верите, что по итогам второго года на острове все винеры сохранят свой статус? И что у всех по итогам второго года будет денег на руках выше медианы?

Я не верю. Очевидно, что винеры, сожрав лузеров, будут далее выделять лузеров из своей собственной среды (об этом и спрашивали Гайдара – а если выделят ваших родителей?), и так они будут делать буквально до последнего человека. Большинство нынешних сторонников рынка и конкуренции даже не представляют себе, КАКИМ АДОМ является подлинно-рыночное общество, не сдобренное обильно маслами и эфирами социал-демократии европейского образца.

Мы судим о рынке по шведскому или французскому коктейлю, в котором от рынка – осталась микроскопическая часть, все остальное – блокирующие расползание МИ-зоны внерыночные и антирыночные элементы.

Важно понять главное: МИ-зона – это не отбросы для КОН-зоны, а её главная питательная среда. Точно так же как растение выходит, выделяется из почвы, но при этом продолжает нуждаться в плодородии почвы (и чем выше растение поднимается – тем больше почвы нужно его корням) – точно так же деловая активность адаптивных и успешных базируется на платежах бестолковых и не слишком сообразительных.

Вывод: если не поливать МИ-зоны, то зона концентрации деловой активности вместо дела займется самопожиранием, и «шпоры нищеты» пришпорят отнюдь не развитие, а напротив – развал и деградацию экономики.

Для того, чтобы две чаши весов, тяжелая и легкая, всегда были в работе, в движении, в активном колебании – необходимо дать тяжелой чаше тянуть вниз, а легкой – регулярно отыгрывать свой проигрыш (сменная гирька от внешнего наблюдателя).

Ведь и ребенку понятно, что деловая активность только тогда актуальна для дельца, когда он может взять на стороне больше, чем у него в кармане. Никто не станет вкладывать в дело 100 рублей, чтобы после долгих мытарств получить те же самые 100 рублей.

Структуры, которые собрали больше половины денег общества (таков, например, российский олигархиат) – превращаются в мощнейший фактор торможения деловой активности. Для таких структур внутренний спрос становится неинтересным и убыточным: это как сейнеру в море, выловившему косяк селедки, гонятся за несколькими рыбками, ушедшими от сетей…

Иначе говоря – без серьёзного потенциала спроса со стороны социальных неудачников социальным «удачникам» делать совершенно нечего: ведь с отсечением одного из полюсов магнита на месте отсечения тут же образуется новый полюс…

Государство для поддержания деловой активности вынуждено постоянно пополнять выбывающие из строя потребительские возможности маргинально-истощаемой зоны, где проживают, скажем так, «неловкие» люди.

Таким образом (сменной гирькой) смягчается социальное неравенство, которое в смягченном и разбавленном виде выступает стимулом экономического действия и деловой активности: быть среди лучших, опираясь на растущее благосостояние тех, кто не оказался среди лучших, такова мотивация делового человека в благоприятной деловой среде.

Это понимают не только левые экономисты, не только центристы-кейнсианцы, но даже и сторонники ультраправой школы Фридмана. В РФ ведь и Фридмана умудрились переврать, потому что российские реформы все время пытаются сократить бюджет и сжать денежный оборот, а в оригинале (у Фридмана) написано, что одна из основных целей государства – постоянно и системно добавлять денежную массу в оборот по мере роста экономики.

Даже такой, в целом неадекватный, экономист, как Фридман, все же понимал, что при «секвестре» расходов и «замораживании» зарплат механизмы перераспределения приведут общество к состоянию пожирания самого себя.

Благоприятный деловой климат создает только то государство в котором одновременно:
1) Сильным и амбициозным дается шанс проявить себя и выделится успехом над толпой;
2) Но при этом главной целью остается сохранение достатка и благополучия бедняков, забота в первую очередь именно о бедняках.

Когда две этих задачи увязаны, то проявить себя и добиться успеха у сильных оказывается средством для заботы о слабых и бедных. Так государство решает задачу сохранения социальной стабильности. Но именно таким же образом решается задача поддержания хорошего делового климата, когда человеку открыта дорога вверх, но одновременно он подстрахован от возможного падения вниз.

В государстве динамичного развития обогащение богатых никогда не было и никогда не может быть САМОЦЕЛЬЮ. Оно было – и может служить – средством, «формой оплаты» за работу богатых по улучшению положения всех и каждого. То есть вначале человек должен принести пользу ВСЕМ, и только когда он её принес – ему дозволяют принести пользу и лично самому себе.

Если этот обидный для богатых принцип «вы всегда последние в очереди» отменить, то мы сотрем (и уже стерли) грань между предпринимательством, предприимчивостью и грабежом, насилием, разбоем. Приоритет прав бедняка, презумпция правоты бедняка – вот та «сменная гирька», которая позволяет легкой чаше весов тягаться с тяжелой чашей и создавать динамику движения.

Если государство стоит на стороне беднейших слоев, то оно своей мощью уравновешивает заведомо проигрышное состязание бедности с богатством, уравнивает шансы и дает разным людям равные возможности.
Нет ничего хуже и страшнее, чем государство, вставшее на сторону обслуживания интересов богатейших слоев населения.

Такое государство с неизбежностью перерождается в азиатскую деспотию, лишенную всякой мобильности и всякой деловой активности. Нет смысла зарабатывать деньги тому, кто и так уже все деньги заработал.