Максим Шевченко об исламо-православном союзе

На модерации Отложенный

Российский теле- и радиожурналист и общественный деятель, ведущий Первого канала, директор «Центра стратегических исследований религии и политики современного мира» Максим Шевченко отвечает на вопросы «Поистине».

1. Есть ли перспективы для развития политической теологии в России? Ведь по нынешнему законодательству запрещена регистрация политических партий по конфессиональным и национальным признакам.

Дело в том, что регистрировать партии можно по каким угодно признакам. Если вы регистрируете партию по религиозному признаку или вы упёртый сектант, или вы просто делаете симулякр под бюрократический политтехнологический заказ, то вы можете регистрировать любую партию. Важна не форма, а содержание, важны те кадры, которыми вы наполните эту партию.

Может ли любая партия под любым названием заниматься развитием политической теологии? Я считаю, что мы вступаем в такую эпоху, когда именно теологический взгляд на политику, место человека между жизнью и смертью, и смерть человека как величайший и важнейший для него момент (хотя смерть — это вечность) — становится важнейшей определяющей чертой, перед которой формируется смысл его жизни; она становится фактором политики. Таким фактором её сделали своим самопожертвованием революционеры прошедшего времени и мусульмане последней эпохи. Поэтому политическая теология в России не просто имеет перспективы, а имеет огромные перспективы. К сожалению, она не имеет кадров. Потому что только несколько человек занимаются политической теологией в полном смысле этого слова. И нет ни школ по формированию и подготовке людей с политико-теологическим сознанием, ни серьёзных групп, в которых это сознание можно было бы сформировать.

Собственно говоря, мы знаем две попытки: это попытка Александра Дугина с его традиционалистским Евразийским движением и Концептуальный клуб «Флориан Гейер», созданный Гейдаром Джемалем. Эти две попытки — всего лишь песчинки в море, но они являются исключительными событиями.


Я считаю, что каким-то шагом в деле формирования политической теологии был проект «НГ-Религия», который мы создали в 90-е годы. Тогда мы пытались совместить религию и политику. В этом вопросе всё зависит не от формальных названий, а от того, что люди пишут и что они говорят; зависит от мировоззрения и идеологии членов этого кружка, этого движения или этой партии.

Здесь есть сложности. Они заключаются в том, что у нас ещё не до конца сформирован язык универсального теологического дискурса в политике: то есть сунниты отдельно, шииты отдельно, православные отдельно… все отдельно!

Объединить всё это впервые пытался Дугин на базе того же Евразийского движения, когда он усадил за один стол (он сам старовер) Всеволода Чаплина от патриархии, раввина Авраама Шмулевича от евреев и муфтия Талгата Таджуддина от мусульман. Идея была правильная, но форма была абсолютно ущербной. Он посадил двух функционеров: отца Всеволода и муфтия Талгата, и одного радикального сиониста, который был много раз зафиксирован с исламофобских позиций. Авраам Шмулевич был готов сидеть с Талгатом Таджуддином, который не имеет авторитета среди российских мусульман, и всячески при этом поносил палестинцев и Палестинское движение сопротивления. Очевидно, что все члены этого странного набора «лебедь, рак и щука» преследовали свои, противоречащие друг другу интересы, и объединяло их в одно целое имя Владислава Суркова, который с подачи Дугина дал санкцию и благословение на создания Евразийского конфессионального движения. Это был бюрократический политтехнологический симулякр, который, несмотря на очевидную гениальность его вдохновителя, — Дугина (чисто человеческую гениальность), конечно, был сразу обречён на поражение.

Александр Дугин на заседании Концептуального клуба «Флориан Гейер», 25 июня 2012 г.

Клуб «Флориан Гейер» является более успешной попыткой. У этого клуба нет проблем. Он идёт по пути создания закрытого элитного клуба, обсуждения достаточно важных тем, сюжетов, и делает ставку на работу в элитной среде, не являясь, по крайней мере, на данный момент, политическим проектом.

Политическая партия в России, стоящая на теологических универсалистских позициях, то есть позициях антилиберальных, позициях, которые адресуют человека к смыслам, выходящим за рамки жизни, и смыслам, связанным, в конечном счёте, с монотеизмом, — такая партия в России только рождается или ей ещё предстоит родиться. Для этого нужно консолидировать людей, объединять их. Интернет является могучим инструментом на этом деле, но мы находимся только в начале пути…

2. Возможен ли стратегический союз Ислама и православия в рамках антизападного политического проекта и либерального видения мира?



Он не просто возможен — он крайне необходим. Только в стратегический союз я не верю, потому что он уже существует с точки зрения Ислама: он есть в Коране, где под «христианами» мусульмане имеют в виду, как правило, православных, потому что западно-европейских католиков они называют «франками», и считают их своими геополитическими врагами. (Я не говорю о маронитах Ближнего Востока, с которыми и так связаны достаточно серьёзные конфликты). Это на самом деле так, я с этим сталкивался.

Стратегически христиане в Коране названы единобожниками, правда они, с точки зрения Ислама, заблуждаются. С точки зрения православия, тут, конечно, тяжелее, поскольку теологического видения Ислама в православии нет. Традиция видения Ислама формировалась длительной войной Византийской империи с мусульманами, а потом Российской империи с мусульманами, то есть всегда носила характер военной пропаганды.

Объективной попытки разобраться в Исламе с православной точки зрения не было. Все эти попытки носили характер воинствующий, практически антиисламский. Исключением было выступление санкт-петербургского митрополита Иоанна Снычева, который первый поднял вопрос о стратегическом союзе православия и Ислама в войне против Запада.

Мне кажется, что у этого видения есть будущее. Для меня примером такого союза являются палестинцы. Палестинское движение сопротивления — это, как правило, православные и мусульмане, которые являются союзниками, братьями и бойцами. Они могут принадлежать к разным фракциях, но у них один общий враг. Среди палестинцев не принято говорить о разногласиях по религиозному мотиву: есть один общий и страшный враг.

Мне кажется, что для стратегического союза необходимо не разрешение каких-то внутренних доктринальных проблем, нюансов: кто является пророком, кто такой Иисус…

Я предлагал всегда всем мусульманам, с которыми я разговаривал, теологические вопросы, неразрешимые в рамках человеческого разговора или даже человеческой жизни, отодвинуть на второй план, и понять, почему мы можем находиться в одном окопе? И находимся ли мы вообще в одном окопе, и один ли общий враг нас атакует? И это приводило к созданию достаточно внятных, дружеских, человеческих и стратегических отношений.

То есть надо объяснять и мусульманам и православным кто общий враг. Общий враг — это, конечно, либеральный Запад: безбожный, атеистический, кощунственный, развратный, содомитский; постулирующий, что человек произошёл от животного, а не сотворён Богом. Фактически, это царство разумных животных, царство антихриста.


Фреска итальянского живописца эпохи раннего Возрождения Луки Синьорелли «Антихрист и дьявол», 1501 г.
Антихрист — фигура, объединяющая и православие, и Ислам. Православие и Ислам — это эсхатологические направления религии. Православие — самая эсхатологическая ветвь христианства. Ислам, особенно в некоторых своих интерпретациях, «суровых» мазхабах: салафитском, джафаритском, шафиитском — также носит в себе эсхатологическое содержание.

Обе религии одинаково ориентированы на неизбежность прихода сил зла. И вот это видение сил зла — которые приходят в мир, овладевают им; по отношению к которым люди веры, люди правды должны давать отпор и сопротивляться — оно делает возможным союз между такими двумя разными религиями, которыми являются Ислам и христианство православного вероисповедания.

Пример такого союза дали, конечно же, русские казаки, которые бежали из антихристианской антихристовой романовской империи в персидское царство или в Османскую империю, где оставаясь христианами: православными или староверами, становясь казаками, вставали в один ряд с мусульманами-турками и защищали свободу религии, свободу правды и противодействовали тому, что они считали вертепом разврата, то есть Романовской империи, в которой императрицы имели нескольких любовников, царь мог законную царицу заточить в монастырь, забить её кнутом или убить сына на её глазах, потом жениться на какой-нибудь прачке, вытащенной из-под своего денщика, и объявить её детей наследниками. Для православных людей это было абсолютно немыслимо.

Неприятие зла — это общий стратегический базис. И мы, которые работаем на это, должны чётко, в терминах и понятиях, которые очевидны и для мусульман и для православных, формулировать это зло.

И в православии, и в Исламе есть фракции, есть партии, которые активно работают против этого союза. На мой взгляд, они либо заблуждаются, либо являются сознательными агентами этого мирового зла, инфильтрованными в православную или исламскую традицию.