Германия 1960 года: до состояния кипения

В середине 1960-х Западная Германия, едва оправившаяся после Второй мировой войны, неожиданно для себя оказалась на пороге новой войны - холодной гражданской.

Две почти равные части немецкого общества, еще вчера если и не жившие в полном мире, то, по крайней мере, терпевшие друг друга и вместе работавшие над восстановлением Германии, ополчились друг на друга с пугающей ненавистью и чуть не уничтожили основы просуществовавшего всего двадцать лет демократического немецкого государства. В современной российской ситуации, когда власть и оппозиция втягиваются во все более масштабный и стремительно ожесточающийся конфликт, стоит пристальнее присмотреться к немецкому опыту погружения в омут ненависти - и к опыту выхода из него.

Анализ стремительного скатывания Западной Германии в пропасть гражданской войны отчетливо показывает, что ряд популярных в России мифов о предпосылках социальных конфликтов не выдерживает никакой критики. Так, ничем не подкрепленным мифом является представление о том, что для горячей фазы социального конфликта (включающего в себя как «простые» уличные столкновения, так и настоящие теракты) необходима бедность населения. Немецкая история демонстрирует, что, напротив, такая напряженность возникает при достижении в обществе существенного уровня благосостояния.

В террористическое десятилетие, с 1960-го по 1970 год, средний рост немецкого ВВП составлял 4,4% в год, что превышало показатели Великобритании (3,1%) и США (4,0%). Конечно, рост этот был ниже, чем в 1950-е (8,2% в год), однако необходимо понимать, что замедление роста по сравнению с послевоенным скачком было лишь относительным, а кумулятивный рост ВВП продолжал быть фантастическим по западноевропейским меркам. ФРГ 1960-х с ее почти нулевой безработицей была магнитом для десятков тысяч гастарбайтеров. Правительства Италии, балканских государств и даже стран Северной Африки десятками тысяч экспортировали своих граждан на работы в Германию. Историк левого движения ФРГ и дочь террористки Ульрики Майнхоф Беттина Рёль в беседе с «Экспертом» (см. № 16 за 2007 год) в качестве примера приводила простой случай. Когда студенты-леваки из Западного Берлина посчитали левый журнал Konkret, который издавал отец Беттины Клаус Рёль, излишне «обуржуазившимся», они сели на свои «фольксвагены», проехали добрых триста километров до Гамбурга и разгромили редакцию журнала. Страна, в которой студенты, предпочитающие работе дискуссии в левацких клубах, имеют личные машины для трехсоткилометрового марш-броска ради наказания «продавшегося» редактора, несомненно, находится в ситуации, отличной от экономического коллапса, и протестное движение в ней вызвано скорее сытостью граждан, нежели голодом. Итак, для городской террористической войны необходима не нищета, а умеренное богатство, позволяющее молодежи выделить определенные ресурсы на финансирование своей борьбы.

Второй миф - представление о том, что для успешной социальной террористической войны необходима большая армия готовых на все радикалов. Это представление тоже не выдерживает критики. Не зря террористическую войну RAF немецкий писатель Генрих Бёлль назвал войной восьми против восьмидесяти миллионов. В первом поколении террористической организации RAF, державшей в напряжении всю страну, не было и десятка членов. Во втором поколении RAF едва набиралось двадцать участников. Фактически численность RAF была вполне сравнима с численностью каких-нибудь «приморских партизан» или иной схожей группировки. Ключевым фактором успешности террористов всегда было не их количество, а готовность значительной доли населения молча помогать им или хотя бы не мешать. Бывший террорист из первого поколения RAF Клаус Юншке рассказывал «Эксперту», что на определенном этапе для террористов не представляло проблемы скрыться от полиции: практически каждый второй немец, видевший бегущего от полиции молодого человека, просто открывал дверь дома и позволял беглецу скрыться. Такую же поддержку террористы получали и в других ситуациях. Например, в ответ на просьбу одолжить машину или документы даже малознакомые люди молча давали ключи от машины и не задавали лишних вопросов. Таким образом, для поддержания конфликта важно не количество боевиков, а густота «социального бульона недовольства».

Наконец, немецкий опыт показывает, что для вооруженного конфликта внутри общества совершенно не является необходимым даже наличие хотя бы мало-мальски сформулированных требований воюющих относительно переустройства общества. За все время существования RAF и практики политических убийств, поджогов или взятия заложников террористы не предъявили ни одного серьезного политического требования, ограничиваясь поначалу лишь критикой войны США во Вьетнаме (не имеющей никакого отношения к Германии), а затем требованиями освободить арестованных товарищей.

Собственно, серьезной платформы с конкретными требованиями у немецких террористов и быть не могло. Причиной возникновения в немецком обществе кровавого конфликта был не набор конкретных претензий граждан к государству, а отчетливо ощущаемое, но не формализуемое моральное напряжение, накопленное за двадцать послевоенных лет.

На фоне грандиозных задач восстановления страны, создания новых институтов власти и новых общественных институтов, встраивания Западной Германии в коалицию демократических государств (ФРГ была принята в НАТО уже в 1955 году - всего через десять лет после окончания войны!) многие важные с моральной точки зрения вопросы были просто убраны с глаз долой и замолчаны.

В органах власти продолжали работать бывшие члены нацистской партии. Университетское образование раздражало студентов начетничеством. Федеральная власть упорно пыталась поставить СМИ под свой контроль, а разоблачавший коррупцию министра обороны журнал Der Spiegel был просто-напросто взят в 1962 году штурмом, и его издатель Рудольф Аугштайн провел три месяца в тюрьме по обвинению в государственной измене.

Эти мелкие раздражители, каждый из которых сам по себе не был способен вызвать социальный взрыв, создали питательную почву для отчетливого недовольства. Это недовольство было невозможно погасить конкретными мерами, хотя бы потому, что оно было вызвано не одной конкретной причиной, а огромным множеством мелких. Выражаясь словами Андрея Синявского, претензии левых немцев к немецкому государству были эстетического характера (верно, кстати, было и обратное), а именно такие претензии по причине своей неформализуемости наиболее опасны при социальных конфликтах.

Разумеется, горячая фаза конфликта в Германии была запущена несколькими триггерами - политическими убийствами или покушениями на убийство. Так, в июне 1967 года полицейский-психопат Карл-Хайнц Куррас убил студента Бенно Онезорга, участвовавшего в демонстрации протеста против визита в Западный Берлин иранского шаха. А еще через год правый активист Йозеф Бахманн под воздействием статей консервативного издательства Springer расстрелял на берлинской улице левого студенческого активиста Руди Дучке (ранее Дучке избивали в церкви кайзера Вильгельма, где он пытался начать дискуссию о войне во Вьетнаме). Конечно, эти два события серьезно ожесточили немецкое общество и запустили волну ответных нападений. Однако нельзя забывать, что сами по себе, без предшествовавшего им напряжения, они не могли бы поставить Германию на порог гражданской войны. Простой пример: осенью 2010 года во время мирной демонстрации в Штутгарте против строительства вокзала полиция выбила пожилому демонстранту оба глаза струей из водомета. Хотя этот случай и вызвал бурю возмущения в немецком обществе, он не смог поколебать основы общественного мира.

В 1960-е масштаб конфликта и степень нежелания сторон признать за своими оппонентами хотя бы малейшую правоту привели к готовности идти на полную дегуманизацию противной стороны. Идеолог левацкого терроризма Ульрика Майнхоф сформулировала ненависть левых активистов к правительству словами: «Мы говорим: существо в униформе - не человек, а свинья, и поступать с ним надо соответственно. Это значит, что с ним не надо разговаривать, с ним вообще нельзя разговаривать. И, конечно, можно стрелять». Представители же власти, в свою очередь, организовывали демонстрации, на которых объявляли левых студенческих активистов «врагами государства номер один». После таких демонстраций правые активисты порой избивали «подозрительно» выглядящих студентов. Например, обладателей длинных волос.

Конфликт вошел в штопор: поджоги супермаркетов сменились нападениями на банки, а те, в свою очередь, - убийствами полицейских, прокуроров, военных, взятием заложников. Власть отвечала легализацией всеобщей слежки и фактическим применением пыток, провластные газеты изображали студентов гориллами, громящими города.

Сегодня можно долго спорить, было ли первое поколение RAF самостоятельно сформировавшейся террористической группой или же его вначале создавали (как пугало или как группу-приманку) западные спецслужбы, лишь затем потерявшие контроль над подопечными. Важно другое: радикализм RAF полностью отвечал ожиданиям вполне респектабельных немецких оппозиционеров, готовых если не аплодировать убийствам полицейских, то находить для них слова одобрения. Государство же, почти открыто применявшее пытки и судившее подозреваемых в терроризме по принятым задним числом законам, способствовало укреплению этой ненависти. Уже спустя несколько месяцев после начала террористической войны немцам удалось серьезно повредить сами основы своего молодого демократического государства. Над немецкими автобанами барражировали полицейские вертолеты, на дорогах и в поездах проводились массовые облавы, а примитивные ламповые компьютеры спецслужб просеивали данные счетов за электричество и телефонные переговоры сотен тысяч граждан. Фактически речь шла уже об угрозе прекращения существования немецкой демократии.

Лишь смерть главных террористов RAF (некоторые из них погибли в тюрьме при неоднозначных обстоятельствах) и выход на пенсию основных консерваторов, раздражавших левацкое сообщество, смогли охладить накал конфликта. За несколько лет немецкое общество успело погрузиться в состояние, близкое к гражданской войне, достаточно глубоко, чтобы испугаться, но при этом недостаточно глубоко, чтобы утонуть в нем. Значительную роль в вытаскивании Германии из опасной ямы сыграл и новый социал-демократический канцлер Вилли Брандт. Придя к власти в 1969 году, он прервал двадцатилетнее правление консерваторов, раздражавших общество, и многие левые оппозиционеры перестали поддерживать террористов.

Впрочем, главный немецкий урок остается печальным: ни богатство, ни сравнительная демократизация, ни стабильность не могут удержать общество от падения в пропасть гражданского конфликта, если стороны не желают слушать друг друга и готовы повышать градус насилия.