Почему мы платим за одежду и обувь втридорога

Из ноябрьской поездки в Штаты директор лингвистического центра English Unlimited Мария Рюмина привезла сапоги из последних коллекций Stuart Weitzman и Yves Saint Laurent. Заплатила $1300. «Если бы покупала в Москве, цифру можно было бы смело умножить на два, — прикидывает Рюмина, — а так я окупила перелет в Лос-Анджелес». Последние годы она покупает одежду и обувь только в Америке.

Мало кто из российских потребителей может позволить себе такую экономию. Как показывает исследование Premier маркетинговой компании «Комкон», лишь 5% среднего класса покупает одежду в зарубежных поездках, еще меньше — обувь. Не слишком популярны и покупки в западных интернет-магазинах. Подавляющее большинство россиян одевается и обувается дома. В результате за популярные джинсы Levi’s 501 они платят втрое дороже, чем отдали бы в американском магазине, а за женский джемпер от Marks & Spencer — вдвое дороже, чем в английском.

Forbes выяснил, в чем причина.

Большая часть одежды и обуви, которую носят россияне, изготовлена за рубежом. По данным маркетингового агентства «Росконсалтпроект», на отечественных производителей приходится лишь 20% одежды, продаваемой в России. На обувном рынке их доля, по данным Национального обувного союза, еще ниже — всего 10%.

Попробуем разобраться, как и почему дорожает импорт на пути к покупателю. Владелец российской компании (оборот $60 млн), отшивающей одежду в Китае и торгующей ею в 120 магазинах, согласился на условиях анонимности раскрыть структуру цены. Почему анонимно? «Мы работаем вбелую, — объясняет он, — но, как и все российские предприниматели, «повинны» в оптимизации налогов. При желании навредить нам легко».

Одежду собственного дизайна — от маек до пальто — компания заказывает в провинции Гуандун, где находится один из кластеров китайского легпрома. На тех же фабриках шьется одежда для недорогих европейских марок Zara и H&M. Отпускная цена юбки, например, составляет на фабрике около $5. Издержки на логистику, или доставку до вешалки в российском магазине, добавляют к цене около 12%. На границе изделие дорожает больше чем на 40%: уплачивается 20%-ная пошлина и 18%-ный налог на добавленную стоимость. После этого вступает в действие торговая наценка порядка 300%, и в рознице юбка стоит уже $31 (895 рублей).

Умножение ценника на четыре выглядит как супердоходная операция. Но это, конечно, не предел. В московских магазинах под брендом Zara юбка стоит 1499 рублей.

Даже с учетом силы бренда наценка, превышающая 500%, на первый взгляд кажется чрезмерной. Однако у торговцев свои, и довольно веские, резоны: с учетом расходов на аренду и персонал, эксплуатационные и коммунальные услуги, наконец, налоги и проценты по кредитам их норма прибыли 10%. Так было до кризиса. «В 2009 году, — жалуется один из импортеров, — можем и в минус уйти».

Ритейлер, о котором речь шла выше, отдает арендодателю до трети средств, вырученных за счет наценки. По международным меркам это много. В Европе торговцы расходуют на аренду площадей 7–12% от оборота, в России «хорошо, если впишешься в 15–25%», говорит Максим Игнатьев. У него большой опыт: в прошлом совладелец компании SFG, развивавшей по франшизе сети Reebok и Gant, сегодня Игнатьев — президент компании Fashion Galaxy, официального дистрибьютора обувных марок Repetto France и UGG® Australia.

Диктат арендодателей легко объясним: торговые площади в России в дефиците. По сведениям консалтинговой компании Knight Frank, Москва с ее 312 кв. м торговой недвижимости на 1000 жителей отстает от Праги и Мадрида больше чем в полтора раза, от Стокгольма — в 2,5, а от Таллина — в 4,5 раза. Если брать среднероссийские показатели, разница окажется еще более впечатляющей: на 1000 среднестатистических россиян приходится всего 59 кв. м, это меньше, чем в Германии, в три раза, чем во Франции — в пять и чем в Норвегии — в 10 раз.

Неудивительно, что в дороговизне одежды часто винят владельцев торговых площадей. «Они хотели отбить строительные затраты за два-три года, — говорит президент Союза производителей швейных изделий Николай Хохряков, — и перекладывали их на покупателей». По его словам, в Дюссельдорфе за площади в уличном магазине запрашивают €35 за кв. м, а в сравнимом российском городе — $80–120.

Коллапс на рынке коммерческой недвижимости показал, что упреки владельцам торговых центров не всегда справедливы. В тучные годы строительный рынок рос в основном на заемные деньги, значительная часть которых уходила на погашение предыдущих коротких кредитов и уплату взяток. Когда цепочка займов прервалась, многие проекты остановились или перешли в руки банков. Девелоперы торговых центров и до кризиса действовали вполне рыночно. Как рассказывает Юлия Дальнова, директор отдела торговой недвижимости Knight Frank, большинству якорных арендаторов, привлекающих в торговые центры основной поток покупателей, удавалось договариваться о комбинированных ставках, при которых арендная плата не превышала 10% от оборота, но не менее $80 за кв. м площади. По сравнению с летом прошлого года ставки уже снизились на 20–40%, а для некоторых помещений на 60%.

Выходит, что часть проблемы — это отсутствие достаточного количества сильных ритейлеров, способных генерировать большие потоки покупателей и за счет этого получать лучшие условия аренды. Почему же их не хватает?

Казалось бы, отечественный одежный рынок уже сравним с рынком европейских стран. Его докризисный объем составлял $45 млрд, свидетельствует исследование маркетинговой компании «Росконсалтпроект». Отраслевое маркетинговое агентство Fashion Consulting Group оценивает объем рынка в кризисном 2009 году в $40 млрд, в том числе сегмент одежды для среднего класса — в $14 млрд (35%). По оценке британской Verdict Research, наш рынок, который до кризиса рос минимум на 12% в год, вошел в шестерку крупнейших в Европе наряду с Великобританией, Германией, Испанией, Италией и Францией.

Тем не менее крупнейшие западные бренды и сетевые торговцы не особенно жаловали Россию и в годы нефтяного благополучия, а выходить на падающий рынок и вовсе не спешат. Крупные ритейлеры, продающие одежду и обувь под своими марками — C&A, M&S, — развивают бизнес в России с помощью франшизы, что позволяет им переложить страновые риски на местных партнеров. По словам Андрея Цирера из «Росконсалтпроекта», это свидетельствует о том, что компании не считают российский рынок приоритетным. Ритейлеров, которые строят бизнес в России самостоятельно, можно пересчитать по пальцам одной руки, — это Adidas, Inditex (торговая марка Zara), H&M, Benetton.

Другая категория крупных западных игроков, к числу которых относятся владельцы брендов Nike и Hugo Boss, работает по так называемой оптовой модели. Они разрабатывают дизайн, организуют производство, а продажи перекладывают на оптовиков, дистрибьюторов и специализированных ритейлеров. Эти звенья в России развиты слабо. Оптовые компании у нас маломощные: их обороты в 8–12 раз ниже, чем на Западе, и не превышают $5 млн, указывает Цирер. Количество сильных дистрибьюторов с собственными сетями и бутиками тоже ограниченно: в сегменте одежды для среднего класса работают только Bosco di Ciliegi (оборот около $500 млн), Crocus International (более $400 млн), Stockmann Group ($340 млн) и «Холдинг-Центр» (около $300 млн).

Недаром американские маркетологи из NDP Group называют российский рынок одежды simulated, то есть «притворным». Кризис подтвердил правоту тех, кто не спешил осваивать Россию: известные бренды стали съезжать из торговых центров и уходить с рынка. «Ушла французская марка модной женской одежды Kookai, закрылись монобрендовые магазины итальянской Diesel», — констатирует Дальнова из Knight Frank.

Часть западных игроков ушла из-за кризиса, но нет уверенности, что даже когда рынок снова начнет расти, они вернутся и прилавки пополнятся новыми брендами.

Иностранцы использовали местных посредников не только потому, что те лучше понимают, с кем решать вопросы на российском рынке, но и потому, что не хотят сами иметь дело с российской таможней.

В теории главная задача наших таможенников — защищать внутренних производителей, собирая с импортеров одежды и обуви внушительную ввозную пошлину (до 20%) и налог на добавленную стоимость (18%). Этот барьер был установлен в середине 1990-х, чтобы «дать шанс на выживание обувной и текстильной промышленности», напоминает Наталья Демидова из Национального обувного союза. Отечественным промышленникам эта мера мало помогла: за 13 лет, прошедших с момента ее введения, их доля на рынке неуклонно сокращалась. Зато по рынку и потребителям был нанесен серьезный удар. «Легальный импорт сократился тогда в 10 раз, а потом весь ушел в тень», — вспоминает Демидова.

Бывший маркетолог крупной обувной компании, просившая не упоминать ее имя в печати, столкнулась с барьерами на таможне, когда открыла собственный бизнес. Ее контейнер пришел на терминал в неудачный момент: незадолго до этого часть инспекторов уволили за мздоимство, а новые не успели войти в курс дела. Контейнер застрял, бизнес встал, и, когда счет пошел на месяцы, рассказывает предпринимательница, пришлось сначала «заплатить, чтобы освободить контейнер, потом еще раз, чтобы нам его отдали, а когда мы его открыли, увидели, что таможенники умудрились его наполовину разворовать». На взятки чиновникам ушло 60% стоимости товара.

Доля товара, продаваемого как легальный импорт, на рынке обуви и одежды приближается, по экспертной оценке, к 50%, говорит Галина Баландина, в прошлом генерал ФТС, а ныне руководитель практики юридической фирмы «Пепеляев, Гольцблат и партнеры». «Чем больше вникаю, тем больше понимаю, что это не экономия на пошлине и НДС, — рассказывает она. — Но импорт всегда сопровождается поборами, даже если бизнес готов официально платить в полном объеме. Он платит за саму возможность поставок».

Вильгельмина Шавшина из юридической фирмы DLA Piper указывает, что законопослушных импортеров может ждать на таможне множество других сюрпризов. Чего стоит, например, методика определения таможенной стоимости на основе документов «для служебного пользования». В этом случае платежи начисляются не на реальные закупочные цены, а на те, которые сама таможня устанавливает на основании так называемых профилей риска.

Почему трудности импортеров не ведут к росту швейного и обувного производства внутри России? Если в Турции, рассказывает Андрей Жердев, гендиректор аутсорсинговой фирмы Russian Marketing Dpt, создан кластер, выпускающий и ткани, и фурнитуру, и даже тесьму для одежды, то «комплектующие» российской одежды и обуви в основном импортные. Это значит, что нашим производителям приходится решать те же проблемы с таможней, что и импортерам готового товара. Поэтому из 30 крупнейших российских брендов по-настоящему шьют одежду в стране только три, говорит Николай Хохряков из Союза производителей швейных изделий.

А что мешает россиянам уйти в благополучные кластеры? Совладелец российской обувной компании Ralf Ringer Андрей Бережной объясняет: тиражи его коллекций ниже объема, с которым выгодно идти на Юго-Восток. К тому же в Гуанчжоу зарплата рабочего перевалила за $200 и стала такой же, как в Кирове, где Бережной делает подошвы. В результате ему удалось избавиться от серьезной импортной составляющей.

Зато не самому крупному производителю мужских костюмов, компании «Апрель XXI век», от импорта никуда не деться. Качественных тканей в России не выпускают. После прошлогодней девальвации рубля компания перевела 90% производства из Чехии и Словакии на отечественные фабрики. Ее костюмы стоимостью примерно $300 получаются вдвое дешевле аналогичных костюмов, ввозимых из-за рубежа.

Самое узкое место — необходимость ввозить ткани из-за границы. Совладелец «Апреля» Андрей Раснюк, как и другие российские швейники, старается не обсуждать ценообразование в своей фирме. Зато хозяева двух других швейных компаний раскрывают секрет: почти все ткани завозят в Россию несколько логистических компаний, имеющих льготы на таможне. Их товар поставляется через несколько терминалов по специальным приказам таможни, в которых указана особая цена и квота по конкретным кодам, компаниям и целям производства. Если не вникать, схема вполне белая. Кому принадлежат фирмы? «Меньше знаешь, лучше спишь», — отвечает один из собеседников.

Главная причина дороговизны на российском рынке одежды и обуви — дефицит. В дефиците все, что делает товар дешевле: торговые центры, крупные сети и дистрибьюторы, честные чиновники. Отсюда дефицит конкуренции.

В дефиците, впрочем, и полноценный средний класс, который мог бы формировать спрос на недорогие качественные товары и тем самым на честные правила игры. Если учитывать только уровень доходов, указывает ведущий эксперт Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования Игорь Поляков, к среднему классу относится около 20% населения России, а нижняя планка душевого дохода для вхождения в эту группу составляет $600–700 в провинции и около $900 в Москве и Санкт-Петербурге. В Европе и США, где к «середнякам» относится примерно 60% граждан, она втрое выше — €3000 и $3500 соответственно.

В потребительском поведении российского среднего класса есть некоторый парадокс, хорошо иллюстрируемый данными маркетинговой компании Synovate. Эта компания провела в прошлом году опрос в десяти странах, в ходе которого выяснилось, что Levi’s — самая популярная в мире марка джинсов. При этом 76% американцев не согласны платить за джинсы больше $40. В России таких набралось всего 23%, тогда как 26% россиян готовы выложить больше $120, 10% — больше $200, а еще 5% — больше $280. Так что представитель Levi Strauss Europe Сара Гассон не кривит душой, когда отвечает на вопрос, почему джинсы в России намного дороже, чем в США: «В конце концов, какую цену платить, решает сам покупатель в зависимости от той пользы, которую он получает от товара».

Щедрости российского покупателя есть объективное и субъективное объяснение. Гендиректор исследовательской фирмы «Комкон» Елена Конева отмечает, что в расходах россиян доля обязательных трат, таких как выплата кредитов, страховых взносов, коммунальных и других платежей, ниже, чем на Западе. Поэтому в их распоряжении остается больше свободных средств, которые можно расходовать, например, на одежду. А профессор Российской экономической школы Антон Суворов напоминает, что нынешнему потребительскому буму предшествовали десятилетия тотального дефицита, когда относительная доступность качественных товаров была гораздо ниже, чем сейчас. Играет роль и так называемое показное потребление.

«Москва — нетипичный город, где много богатых людей и размыты границы между стратами, — объясняет Суворов. — Если 20% жителей одевается очень дорого, то еще 20–30% будут стараться одеться дорого, даже если некоторым это не вполне по карману». По данным «Комкон», половина россиян с высокими доходами убеждена, что престижная марка улучшает имидж человека, и столько же думает, что продукция известных фирм более качественная.

Как долго сохранится такая ситуация? Кризис, кажется, начинает менять привычки российского среднего класса. Об этом свидетельствует рост популярности интернет-посредников, поставляющих в Россию одежду из западных магазинов. По оценке британского отделения KPMG и New West End Company, представляющей магазины главных торговых улиц Лондона, только за август–сентябрь россияне совершили там в три раза больше покупок, чем год назад. И единственный способ выдержать международную конкуренцию для торгующих на российском рынке — предложить потребителю условия, сопоставимые с западными.