Два стана русской революции

Одним из доказательств того, что бурные события декабря-марта были не репетицией, но началом Пятой Русской революции, ее первым этапом, является то, что общество лишилось ранее очень влиятельного слоя мечтательных реформаторов - тех, кто уверял, что революция не нужна, поскольку власть и сама (особенно если ее стимулировать деликатным подталкиванием), так сказать, «осознавая всю тупиковость...», готова к коренным и последовательным реформам. Именно этот слой реформаторов, точнее, «реформолюбов», всегда сдерживает революцию, противопоставляя идеи «разрушительной» революции, идею «созидательного» реформаторства.

Но сегодня есть революционеры, стремящиеся снести (демонтировать) путинизм, и есть контрреволюционеры, возражающие против революции, борющиеся с ней - по самым разным причинам, включая самую вескую - привычное зло всегда лучше неизвестности. Бурные события середины марта показали - осмелевший, отошедший от декабрьского испуга Кремль развязал против оппозиции холодную гражданскую войну и уверенно встал на путь фашизации. Оппозиции наглядно продемонстрировали, что, как только Путин еще больше укрепится во власти, ее уже не только медийно обвинят в «измене родине», но и начнут сажать под всеми предлогами. Но понимание этого только обострит сопротивление.

За три зимних месяца мы в сжатом виде прошли тот путь, которое российское общество пережило в 1905-07 годах: от шока преступления власти и эйфории первых побед до соблазна поверхностным реформированием и горечи расправ и возвращения старого гнета. Но поскольку у «царя» не оказалось ни Столыпина, ни даже Витте, мы получили возможность посмотреть - в ускоренном режиме - альтернативных вариант отечественной истории, а именно сценарий, когда после временного спада протестного (тогда говорили «освободительного») движения никаких реформ не последует.

24 года назад, в марте 1988 года, читатели «Советской России», а затем еще множества провинциальных изданий, перепечатавших распространенную ТАСС статью некоей преподавательницы Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами», поняли две очевидные истины: а) Горбачев не контролирует партию, и без мощной общественной поддержки перестройки ее ждет крах; б) крах перестройки означает, что государственной идеологией станет неосталинизм, а тех интеллигентов, что за спиной Горбачева расхрабрились настолько, что стали ругать сталинизм, создавать кооперативы и даже выступать за национальную идентичность, ждут лагеря. С этого момента начался обратный отсчет для КПСС и СССР, но и началась настоящая политика, борьба за перестройку вышла за пределы цековских коридоров, а интеллигентское движение в поддержку Горбачева стремительно переросло в массовое движение за многопартийную демократию, рынок и национальный суверенитет.

Своими действиями власть не просто рассекла общество на «Болотную» и «Поклонную» части - она сама стала «Поклонной». Кремль стремительно покинул правую часть центра политического спектра, а левую часть центра оттолкнул в стан революции.

Практически единственной центристской фигурой сегодня является Михаил Прохоров. Отсюда массовая тяга к нему. Но Прохоров - тоже оппозиционер. И чем более многочисленную партию он создаст, тем сильнее она будет тянуть его к революционному стану. Антипутинская интеллигенция, антикоррупционный средний класс и антиопричная буржуазия, эти естественные резервуары прохоровского партстроительства, - это все армии будущих революционных боев.

Как и при всякой революции, в рядах революционеров идут напряженные баталии между умеренными и радикалами, а также между радикалами и ультрарадикалами. Это норма любого революционного процесса. Революция по форме - это сражение между регулярной армией и повстанческими отрядами. Поэтому на первом этапе у повстанцев нет единого вождя, эклектичная программа и серьезные тактические разногласия. Только сражения выявляют лучших стратегов, только в изнурительных битвах выкристаллизовываются адекватные программы. Как и во всякой большой революции, в нынешней сливаются несколько разных движений - либеральное, выступающее за правовое демократическое государство, консервативное (бывшее «медведевское большинство»), ограничивающееся очищением нынешней системы от произвола и коррупции, и левопопулистское, делающее упор на социальную защиту и прямое народовластие. Объединить их в одно мегапартийную оппозицию не удастся, прежде всего потому что, в отличие от советских республик и соцстран конца 80-х, нет такого общеобъединяющего фактора, как национализм. Но невозможность создания российского аналога польской «Солидарности» 1980-89 гг. не означает невозможности стратегического союза и тактического взаимодействия между всеми оппозиционными «армиями». Как и не исключает постоянного «кидания» союзниками друг друга. Но в любом случае можно не опасаться одного - раскола оппозиции в результате перехода ее части на сторону ставшей «прогрессивной» власти. Путин - это Николай II без Столыпина. Он, фигурально выражаясь, может торжественно надевать почетный значок черносотенного «Союза русского народа», расстреливать демонстрантов и вешать революционеров, но он не может проводить «столыпинские реформы».

В июне 1799 года российский военно-морской десант выбил французов из Неаполя и сверг недолговечную Партенопейскую республику. После этого войска сицилийских Бурбонов и, как сейчас бы сказали, фундаменталисты (католические) с чудовищной жестокостью вырезали тех интеллигентов, кто за год до этого приветствовал французские войска, принесшие идеалы Просвещения и республики.

Я вспомнил этот «подвиг русского оружия», когда узнал, что картельный союз четырех «традиционных» конфессий, осудив Pussy Riot, сравнил их панк-акцию в ХХС с поведением французской армии в России. Но дальнейшая история Италии показала - будущее было за теми идеями, что несли французы.