Алан Гринспен: капитализм идет от успеха к успеху

Какими бы ни были несовершенства капитализма свободного рынка, ни один режим, который пытались установить ему на замену, не сумел удовлетворить потребности людей

Экономика — не поле для управляемых экспериментов. Но какое-то подобие экономического эксперимента происходило в годы соревнования между Восточной и Западной Германией после Второй мировой войны. На старте у обеих стран была одна культура, один язык, одна история, одна система ценностей. Затем в течение сорока лет они соревновались, принадлежа к двум различным лагерям. Единственное важное отличие заключалось в их политической и экономической системе: центральное планирование против рыночного капитализма.

Эксперимент резко закончился в 1989 году с падением Берлинской стены, выявив плачевные последствия нескольких десятилетий экономики советского типа. Уровень производительности труда в Восточной Германии с ее центральным планированием был в три раза ниже, чем у рыночной Западной Германии. Значительная часть тогдашнего третьего мира, усвоив урок, тихо перешла к рыночному капитализму.

В частности, Китай воспроизвел успешную, ориентированную на экспорт модель так называемых азиатских тигров: неплохо образованная, недорогая рабочая сила плюс технологии развитого мира. Действуя в условиях вновь открытых конкурентных рынков, Китай и значительная часть развивающегося мира запустили процесс взрывообразного увеличения темпов экономического роста. В 2000-2007 гг. темпы роста ВВП в реальном выражении в развивающемся мире были почти вдвое выше, чем в развитом. По оценкам Международного валютного фонда, в 2005 году в мире более 800 млн. человек работают на рынках, ориентированных на экспорт, а, следовательно, конкурентных — приращение после падения Стены составило 500 миллионов. Кроме того, миллионы людей подверглись действию конкурентных сил на внутренних рынках, особенно в бывшем Советском Союзе.

Капитализм, зародившийся в эпоху Просвещения, идет от успеха к успеху. Во многих странах стандарты и качество жизни после почти тысячелетней стагнации растут беспрецедентными темпами. Резко снизилась бедность, а продолжительность жизни увеличилась более чем вдвое. Повышение материального благосостояния — за двести лет глобальный доход на душу населения в реальном выражении вырос в десять раз — позволило населению Земли увеличиться в шесть раз.

Хотя центральное планирование более не может считаться убедительной формой экономической организации, интеллектуальная битва за его альтернативу — рыночный капитализм — далеко не выиграна. Проблема в том, что определяющая капитализм динамика беспощадной рыночной конкуренции вступает в противоречие с естественным человеческим желанием стабильности и — в некоторых случаях — культурности. Лучше всех этот антикапиталистический дух выразил несколько лет назад один видный европейский политик, сказав: «Что такое рынок? Это закон джунглей, закон природы. А что такое цивилизация? Это борьба с природой». Признавая способность конкуренции способствовать росту, многие такие наблюдатели, тем не менее, озабочены тем, что экономические акторы должны ради достижения этого роста вести себя в соответствии с законом джунглей.

Соответственно, эти наблюдатели готовы пожертвовать ростом во имя культурности.

Но возможен ли простой компромисс между культурным поведением, как его видят те, кто считает грубое конкурентное поведение достойным сожаления, и материальными благами, к которым, тем не менее, стремится большинство людей? Что нам по этому поводу говорит история? Например, на протяжении последнего столетия экономический рост, обеспечиваемый конкурентными рынками, создавал ресурсы в гораздо большем объеме, чем необходимо для поддержания существования. Этот излишек, даже в самых агрессивно конкурентных экономиках вроде американской, как правило, шел на повышение качества жизни: развитие здравоохранения, увеличение продолжительности жизни и сопутствующее ему развитие пенсионных систем, создание системы всеобщего образования и значительное улучшение условий труда. Мы использовали значительную часть нашего существенно возросшего, благодаря рыночным экономикам, богатства, на приобретение того, что большинство сочло бы большей культурностью.

Похоже, больше всех пышут злобой в адрес капитализма те, кто путает «кумовской капитализм» со свободой рынков. Кумовской капитализм расцветает, когда правительства — обычно в обмен на политическую поддержку — благоволят отдельным бизнесменам или компаниям. Это не капитализм. Это называется коррупцией.

Пресловутые алчность и скупость, с которыми часто ассоциируют капитализм — это, по сути, характеристики человеческой природы, а не рыночного капитализма, и они присущи всем экономическим режимам. Законная озабоченность растущим неравенством доходов отражает проблемы не капитализма, а глобализации и инноваций. Но в Америке дополнительно способствует неравенству наше иммиграционное законодательство, которое «защищает» многих высокооплачиваемых работников от конкуренции со стороны квалифицированных иностранцев. Американская программа H1B — это, в сущности, субсидия для богатых, политическая мера, неприемлемая для поборников капитализма.

Какими бы ни были несовершенства капитализма свободного рынка, ни один режим, который пытались установить ему на замену — от фабианского социализма до коммунизма по советскому образцу — не сумел удовлетворить потребности людей. Практика капитализма нуждается в корректировке. Особое беспокойство в преддверии финансового кризиса у меня вызывало то, в какой степени банкиры, прежде бывшие столпами капиталистического благоразумия, допустили опасное сокращение своих резервов. Необходимо увеличивать нормативные капиталы.

Однако я опасаюсь, что в качестве ответа на кризис будут осуществлены бесчисленные «улучшения» капиталистической модели. Сомневаюсь, что в историю они войдут как целесообразные.

Алан Гринспен — бывший председатель Федеральной резервной системы США