Лимонов и марево "арабской весны"

Первая часть. Дисциплинарный санаторий ...

Одной из наиболее ярких личностей среди наших «оранжевых», на мой взгляд, является Лимонов.

С ортодоксальными русофобами все более-менее понятно. Но как же в компанию оголтелых либералов умудрился затесаться человек, исповедующий идеалы национал-большевизма?

Человек, который еще два десятка лет назад убедительно и страстно развенчал в своей книге «Дисциплинарный санаторий» ловушку общества «мягкого насилия»? Или Лимонов перестал быть самим собой?

Э.Лимонов

И, вообще, кто он такой, этот «русский Сартр», столь любимый сербскими патриотами и так ненавидимый Новодворской?

Чаще всего в Лимонове видят лишь эксцентричного хулигана, озабоченного тем, как бы превратить очередной эпизод своего жития-бытия в очередной перформанс (то бишь, клоунаду). О литературной деятельности Лимонова судят исключительно по скандальной книжке про педерастию с негром, а о политических взглядах седеющего арт-бунтаря - исключительно по вырванным из контекста лозунгам экстремистского содержания.

Порою, впрочем, складывается впечатление, будто лимоновщина последних лет - это некий спецпроект, основное назначение которого - во-первых, занять чем-то относительно безопасным чрезмерно пассионарных молодых бунтарей, а во-вторых, превратить российский оранжизм в нечто, совершенно неприемлемое для ортодоксального либерала.

Вот Новодворская, к примеру, так прямо и говорит:

«А ведь как легко было собрать приличных людей для приличной резолюции! Просто озаглавить митинг: "Возвращение к конституционным нормам ельцинского демократического десятилетия". Или: "Долой чекистскую хунту, не хотим назад в СССР, хотим в Европу и в НАТО". Или: "Против коммунистической и националистической угрозы, за продолжение гайдаровских либеральных реформ". Все. Красная и коричневая нечисть разбегается с дикими воплями. В бой идут одни демократы. А так получился цирк».

И, все-таки, при всей своей эксцентричности, присущей этому человеку, я бы не стал обзывать Лимонова клоуном.

Лимонов - боец и интеллектуал. Лимонов одним из первых печатным словом предупреждал о той страшной опасности, которую таит в себе система «мягкого насилия». Лимонова любят сербские патриоты и ненавидит Новодворская. Но, к сожалению, этого мало. Этого мало для того, чтобы пойти вслед за этим человеком. Этого мало даже для того, чтобы считать его своим. Своим - пусть и заблуждающимся в чем-то.

Дело в том, что после антиглобалистического «Дисциплинарного санатория», Лимонов выдает «Другую Россию». Поначалу казалось, что человек просто «стебется», изображая из себя то ли анархо-космополита, то ли троцкиста. Но вот появилось одноименное движение, вот Лимонов в своей предвыборной пропаганде повторяет на полном серьезе этот - как оказывается - вовсе не стеб...

И такой ясной сразу становится простая мысль о том, что верно поставленные вопросы вовсе не гарантируют верных ответов. И, тем более, верных рекомендаций.

В свете же происходящего сейчас на различных площадях и площадках, стоило бы вспомнить некоторые моменты политической биографии Эдуарда Савенко.

***

Национал-большевистская Партия появилась в атмосфере ощущения безысходности. Всех, кого можно было запретить - после октября 1993 - запретили.

Из чувства «фиги в кармане», как помнится, народ поддержал Зюганова да Вольфыча.

Но «фигой в кармане» довольствовались далеко не все.

Решение уйти в политику Лимонов принял ещё в Югославии. Это было в ноябре 1991, когда между сербами и хорватами шли бои за Осиек.

Вообще-то, говоря языком поэзии, «на Балканах зимой принято любить, а не работать или убивать: урожай уже снят, а тропы войны становятся непроходимыми от снега. Вот мужчина и прилепляется к женщине». Но дело было в Славонии - долине, где сербы перемешаны с хорватами, и где заканчиваются Балканы и начинается Европа. Так же, как и во времена австрийских цесарей, этот край именовался Крайиной. А на украинах всегда всё не так...

Итак, была уже почти зима, и где-то совсем рядом шли бои. Картины героического быта сербских военно-политических вождей пленили поэтическую натуру Лимонова, давно уже порывавшего сбежать из Дисциплинарного Санатория.

К Дисциплинарному Санаторию Эдуард относит как коммунистическое общество «жесткого насилия», пытавшееся контролировать поведение подданных, так и либеральное общество «мягкого насилия», покушающееся поработить желания и побуждения.

Лимонов никогда не состоял в КПСС - оттого-то «политика» никогда не вязалась в его сознании с тягомотиной партсобраний и ревизионных комиссий. Уехав в качестве диссидента на Запад, Лимонов не был задействован в демократических спектаклях, потому слово «политика» не отдавало ещё дешевыми интригами предвыборного блока или клуба избирателей.

Сербские вожди отличались как от совковых номенклатурщиков, нахлобучивавших на свои лысины шапки-пирожки, так и от буржуазных конгрессменов, натягивающих на посыпанные тальком физиономии имиджи-презервативы, изготовленные «мордоделами» из артелей по пи-ару.

«...Вместе с посещением Шешеля (лидера Сербской Радикальной Партии) эти цветы, девушки, оружие, канонада, бегающие в полной боевой выкладке добровольцы за окном - всё это повлияло на меня тогда очень. Повлияло на моё решение уйти в политику. Потому что политика казалась вначале такой вот - красивой, кинематографичной, героической. Позднее она показалась не только такой, но решение было уже принято».

***

В марте 1994, после двух десятков лет скитаний по Землям Солнечного Заката, Лимонов возвращается в Россию окончательно «чтобы победить здесь - или умереть».

Эдуард покинул Союз в 1974.

Но Европе, равно как и в Америке было наплевать на андерграундные изыски русского эмигранта. Единственное, что интересовало издателей - это ужастики на тему того, к примеру, что «москалі та більшовицькі прихвосні окутали неньку Україну сіткою концентраційних таборів».

«Вечный Гулаг» кормил немалую когорту профессиональных антисоветчиков. Потому-то трезвые рассуждения Лимонова о Союзе как об уставшей и скучной империи были никому не нужны.

В конце концов, вечному протестанту удаётся-таки засветиться благодаря своему скандальному роману «Это я - Эдичка». Роман сей принёс Лимонову впоследствии много неприятностей.

Во всяком случае, теперь, будучи публичной персоной, Лимонов вынужден регулярно открещиваться от отождествления себя с героем-педиком.

Поначалу Лимонов публично рассуждал о том, что после ухода от него его жены Елены Щаповой, он разочаровался в женщинах, и, якобы даже, собирался было в гомосексуалисты, но до дела не дошло. Позже он просто признался, что сегодня ни в коем случае не написал бы такой книги.

Но тогда, в Нью-Йорке середины 70-х роман сделал Эдуарда знаменитой персоной, а его творения - востребованными. Впрочем, сам Лимонов вскоре убеждается в том, что идеалы «Свободного Мира» являются таким же тупиком, как и марксистская утопия. Разочарованию в Западе Лимонов посвящает книгу «Дисциплинарный Санаторий».

Книга стоит того, чтобы остановится на ней поподробнее. Основная мысль труда: заключается в том, что «мягкое насилие» значительно эффективнее «жесткого насилия». «Если сущность hard заключается в физическом подавлений человека, soft основано на поощрении его слабостей. Идеал жесткого насилия - превратить мир в тюрьму строгого режима, идеал мягкого - превратить человека в домашнее животное.

Soft оперирует не черными униформами, дубинками или пытками. В его арсенале: фальшивая цель человеческой жизни (материальное благополучие), страх безработицы, страх экономического кризиса, страх и стыд быть беднее (хуже) соседей и, наконец, просто лень - присущая человеку, как энергия, инертность.

... Портрет Большого Брата на стенах выглядел бы убого в сравнении со все более могущественными трюками рекламы. Ослепленный жонгляжем ПРОЦЕНТОВ, под дробь барабанов СТАТИСТИКИ (цивилизация отдает решительное предпочтение относительной математике, блистательным цифрам, в которых у публики нет времени разобраться), под грохот ставшей обязательной поп-музыки все более худшего качества (эмоции музыки как противоположность мышлению) совершает «цивилизованный» житель счастливых «развитых» - стран свой скоростной пробег от рождения к пенсии.

...Чтобы они не забыли, что живут в наилучшем из обществ, массам демонстрируют с большим удовольствием дистрофических африканских детей, облепленных мухами. Или скелеты Освенцима... Мораль этих демонстраций такова: бесполезно пытаться устроить какое-либо другое общество. Поглядите, к чему приводят попытки. Что произвел марксизм в Эфиопии и гитлеровский фашизм...

И напуганные массы сидят тихо. И опыляют их мозги рекламы сыров, вин и стиральных порошков. Предлагают им покупать суперделикатную туалетную бумагу и носить не черные, но ярких, детских расцветок ткани. (К насильственной математизации и насильственному озвучиванию жизни следует еще добавить и насильственную «инфантилизацию».)

...Распространено мнение, что европейская цивилизация исповедует культ молодости... Вниматель­но присмотревшись к идеалам санаторной молодости можно, однако, понять, что санаторная цивилизация исповедует не культ молодого мужчины - атлета и солдата, но культ подростка. Ибо санаторная цивилизация бо­ится мужчины.

«Настоящий мужчина», протагонист современных фильмов и романов, всегда туго связан объясняющими условиями и обстоятельствами. Он либо полицейский, выполняющий свой долг охраны санатория, и таким образом его мужественность - служебная. Либо он оказывается в экстраординарных условиях катастрофы, тогда мужественность обоснована чрезвычайными обстоятельствами. Но употребление мужественности в нормальной ежедневной реальности санатория нежелательна.

...Боясь этих в высшей степени мужественных институций, бо­ясь мужской силы, администрация все же нуждается в них для охраны порядка и мелких военных предпри­ятий вне санаторных пределов. Боязнь, нелюбовь и недоверие к армии и полиции в демократических са­наториях объясняются вовсе не отвращением демокра­тий к насилию и аппаратам насилия, но тем, что де­мократическое государство не есть государство поли­цейское, оно государство санаторное. Оно функциони­рует при помощи методов мягкого насилия - то есть соблазна.

... Нет, разумеется, отмирания армии как институции никогда не произой­дет, она понадобится в недалеком будущем для коор­динации отношений со слаборазвитыми странами - новым врагом.

Стандартам санаторного гражданина полностью соответствует человек промежуточный, недомужчина. Ведь подростковый возраст, в сущности, самый эфемерный. Он длится в нормальных условиях максимум лет пять. Санаторная же цивили­зация сумела продлить его до старческого возраста. Из подростков Мик Джаггер, Дэйвид Боуи и следующие их моделям миллионы сразу же вступят в старческий дом.

Уже достаточно инфантилизированное отсечением важных мужских функций, сознание дополнительно инфантилизировано одеждой. Оформляя себя в дет­ские, несерьезные цвета - красный, желтый, голубой, в непрактичные цвета праздников и уик-эндов, - са­наторный человек вышучивает жизнь, превращает ее в водевиль.

...Среди всех преступлений наиболее ужасным (но вовсе не наказуемым) является преступление против самого себя - неиспользование индивидуумом его собственной единственной жизни. Слушал глупые музыкальные шумы, парковал автомобиль, занимался нетяжелым, но неинтересным трудом, а срок пребывания на земле кончился. Коллектив, так называемое «цивилизованное человечество», преуспел в создании (и навязывании всем, и окраинам планеты) бесцветной, скучной, глупой, лишенной реальных удовольствий жизни. Жизни домашних животных.

Против насилия Большого Брата, старого hard-режима в сапогах и зловещей униформе возможно было однажды (как доказывает история, это рано или поздно происходило) подняться на восстание. Но вот подняться на восстание против собственных слабостей, возможно ли?»