Луи Армстронг: соло судьбы

Голос Луи Армстронга с его фирменной хрипотцой невозможно перепутать ни с каким другим. Его называли божественным. Единственный человек в мире, которого этот голос не устраивал, был сам Луи Армстронг: он-то мечтал петь сладким тенором. Луи перенес две операции, чтобы избавиться от лейкоплакии. Благодарение небу, операции не увенчались успехом...

Летом 1929-го Луи Армстронг с группой музыкантов двигался из Чикаго в Нью-Йорк. Ехали на автомобиле, который разваливался на ходу, так что остановок хватало. И каждая придорожная забегаловка встречала их раскатами армстронговской трубы. Записи Армстронга были в ту пору главным хитом США, их беспрерывно крутили по радио, а пластинки разлетались лучше горячих пирожков. Вот только сам Луи понятия об этом не имел. Для Армстронга популярность измерялась аплодисментами людей, чьи глаза он видел во время выступления. Тиражи пластинок и места в хит-парадах — столь туманная абстракция, что Луи никогда не интересовался такими вещами всерьез. Сначала он по-детски радовался, слыша свои записи во время остановок. А потом вдруг совершенно растерялся. И когда друзья-музыканты в очередной раз взялись хлопать Армстронга по плечам и приговаривать: «Да наш малыш Луи — знаменитость!» — тот чуть ли не со слезами пробормотал: «Да бросьте вы, парни. Ерунда какая-то творится! Ну дую я в свою дудку — так и что с того? Я ж ничего больше не сделал!»

Точнее и не скажешь. Фантастически одаренный, Армстронг за всю свою жизнь решительно ничего не сделал, чтобы стать знаменитым. Скорее наоборот, с невероятным для столь мягкого человека упорством он прилагал немало сил, чтобы остаться в тени, а то и вовсе испортить собственную карьеру. Скольким гениям это успешно удалось, не знает никто — именно в силу того, что они так и не стали знамениты. Но Армстронгу повезло. Он и правда всего лишь дул в свою дудку — играл и пел. Обо всем остальном позаботилась судьба.

Для начала ему повезло родиться в 1901 году в квартале Нового Орлеана, носившем имя Сторивилль. Хотя на первый взгляд — какое ж в этом везение? Если чего-то в детстве Луи Армстронга и было с избытком, так это грязи и музыки. Всего остального не хватало катастрофически. Сторивилль был черным кварталом публичных домов. Убогие улицы утопали в отбросах, под завалами которых нередко обнаруживались трупы с простреленными или проломленными головами. А музыка — музыка была всегда и везде. Она гремела из зазывно открытых дверей хонки-тонкс — дешевых забегаловок, в каждой из которых был тем не менее свой ансамбль. Она звучала на уличных парадах, без которых в Новом Орлеане не проходило и недели. Даже похороны в городе становились музыкальным событием: по дороге на кладбище оркестранты выводили траурные марши, а по пути обратно пускались чуть не в пляс, оглашая окрестности созвучиями, для которых еще не успели придумать слово «джаз». Словом, Новый Орлеан в самом начале ХХ века был музыкальной столицей Америки. А Сторивилль — самым что ни на есть сердцем этой столицы. В этом и состояло везение: у маленького Луи и выбора-то не оставалось. Лет в шесть-семь он с тремя сверстниками организовал вокальный квартет и давал «концерты» в надежде заработать хоть несколько монеток.

Монетки эти были очень кстати, поскольку семья жила впроголодь. Папа-Армстронг бросил маму еще до рождения Луи, и у неграмотной Мэри-Энн (которую для простоты все звали Мэйэнн) оставался единственный способ заработка — проституция. При высокой плотности конкуренток ремесло было не слишком доходным. С другой стороны, эти самые конкурентки иной раз по-соседски подкармливали голодных Луи и его младшую сестренку. Армстронг до конца жизни относился к проституткам с нежностью. Если он и получал от кого в детстве жалкие крохи любви и тепла, так только от них (включая и собственную мать, чье ремесло не было для него тайной уже в пятилетнем возрасте). Прочий окружающий мир был настроен враждебно. Мамины кавалеры и клиенты (а отличить первых от вторых было делом нелегким) Луи не жаловали. Сутенеры гоняли мальчишек, чтобы те не путались под ногами. Лавочники смотрели косо, подозревая (и не без оснований), что эта мелюзга только и ждет, чтобы стащить что-нибудь и дать деру. Что касается вылазок за пределы черного квартала — это напоминало прогулку по минному полю. Мало того что в большинство магазинов, ресторанов и любых заведений вообще вход чернокожим был запрещен, даже просто прогулка по «белым улицам» могла закончиться крепкими тумаками от полисмена или ночью в участке. За что? Да за то, что негр!

Термин «афроамериканец» в ту пору еще не изобрели. И Луи Армстронг никогда не считал слово «негр» обидным. Если честно, он и к слову «черномазый» нормально относился. Вот как сам он вспоминал детство и юность: «В старые времена плохо жилось негру, не имевшему за собой белого человека, который мог бы оказать ему покровительство. Когда негр попадал в беду, такой белый шел к блюстителям порядка и говорил им: «Какого черта вы зацапали моего черномазого?» И тогда негра отпускали. А вот если попадешь в кутузку, не имея белого босса, тогда наслушаешься, как звенят наручники». Да, Армстронг был не из породы бунтарей. И всю жизнь старался нырнуть под крыло очередного босса. Деление мира на черных и белых было для него естественным, как смена дня и ночи, как грязь и музыка вокруг. И, значит, все, чего можно было желать, — занять местечко потеплее в соответствии со своим цветом.

Но прежде чем обзавестись боссом, Луи успел-таки послушать звон наручников. В 11 лет он был арестован за применение огнестрельного оружия. Из этой истории раздули потом легенды про то, что Армстронг участвовал в перестрелке уличных банд и чуть ли не убил кого-то, но реальность была куда банальнее. Мальчишка нашел дома револьвер, принадлежавший очередному кавалеру Мэйэнн. И стащил его похвастаться перед приятелями. Дело было накануне Нового года, в богатых районах Нового Орлеана громыхали фейерверки, и в Сторивилле решили не отставать. Луи пальнул в воздух — и тут же за его спиной возник полицейский. Армстронг был приговорен к лишению свободы «на срок, зависящий от поведения заключенного».

Это событие стало самой большой удачей детских лет Луи. Его определили в воспитательный дом для негритянских детей, организованный отставным военным Джонсом. Порядки тут царили суровые, зато у Луи всегда была гарантированная миска похлебки из бобов утром и вечером и пусть штопаные, но вполне еще крепкие штаны и куртка — о такой роскошной жизни мальчик прежде не мог и мечтать. Для воспитанников были организованы школьные занятия, и именно в Доме Джонса Армстронг выучился читать, писать и считать, чем его образование и ограничилось. Но главное, конечно, не в этом. В Доме Джонса был свой оркестр, и Луи доверили корнет. При этом ни нотной грамоте, ни технике игры никто никого не обучал. Играть нужно было на слух, просто прижимая мундштук к губам и дуя что есть силы. Луи дунул раз, другой — и сделался одним из лучших в оркестре.

Когда в 1914-м его сочли перевоспитавшимся, Армстронг был очень расстроен. Он совершенно не хотел на свободу. Однако Луи вернулся домой и послушно взвалил на себя обязанности мужчины в семье. Продавал газеты, развозил на тележке уголь, подрабатывал в порту. А вечерами слонялся по хонки-тонкс в надежде, что кто-то из музыкантов присядет перекусить или промочить горло и разрешит ему немного поиграть на корнете. Инструмент Луи купил, не дождавшись и первых заработков, заняв у хозяина угольной лавки космическую сумму в 10 долларов.

ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ

Вскоре Луи обзавелся и первым боссом, правда, черным. Джо «Кинг» Оливер почитался лучшим корнетистом в Новом Орлеане. Мужчиной он был крупным и на редкость суровым. Оливер создал очень популярный оркестр и руководил им прямо-таки железной рукой. Рассказывают, что когда кто-то из музыкантов фальшивил или вступал не вовремя, Джо Оливер швырял в провинившихся кусками кирпичей, которые специально носил на концерт в запасном футляре от корнета. Вот он-то и взял под крыло Армстронга. Теперь кроме всех своих работ Луи еще и носился посыльным по мелким поручениям жены Оливера, а в выходные гордо шествовал за самим «Кингом» на концерты, неся его инструмент (или, что более вероятно, футляр с кирпичами). За что удостаивался иногда персональных уроков от мэтра.

Сначала Оливер ввел Луи в общую группу духовиков, а годам к 17 Армстронг понемногу дорос до второго корнета. Первым, понятное дело, при живом Оливере стать не мог никто. А дальше случилось событие, которое многие историки музыки без шуток считают решающим в становлении джаза. Власти Нового Орлеана решили побороться за нравственность и запретили публичные дома. Сторивилль пришел в упадок, увеселительные заведения позакрывались, и музыканты подались прочь из города. Уже очень скоро в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Чикаго только и разговоров было, что про волшебников из Орлеана, играющих неслыханную музыку — тогда ее называли «горячей», — от которой пьянеешь без выпивки, а девчонки просто тают. Музыка из Нового Орлеана стала модной, за вчерашними героями хонки-токнс охотились менеджеры и импресарио самых лучших клубов и концертных залов США. На этой волне уехал в Чикаго и Джо «Кинг» Оливер, хотя он-то как раз не бедствовал.

Луи Армстронг не спешил. Он прекрасно чувствовал себя в Орлеане. Работал в оркестре на прогулочных пароходах для белой элиты — едва ли не самое сытое и престижное место в городе, к тому же здесь его научили наконец разбирать нотную грамоту. Считался молодой звездой. Вдобавок еще и женился неполных семнадцати лет от роду — на проститутке естественно, на ком же еще. Снял двухкомнатную квартирку со своей Дэйзи, ел досыта, от души выпивал, помогал Мэйэнн — очень даже щедро. Поколачивал жену, хотя едва ли не чаще сам увертывался от ее сковородки — нормальная, в общем, жизнь, все как у людей. Но в 1922 году вдруг получил телеграмму. «Кинг» Оливер приглашал его в свой оркестр в известном чикагском клубе «Линкольн Гарденс» и сулил золотые горы. Никаких таких гор Армстронгу было не надо. Но не мог же он отказать боссу. И Луи, не без облегчения попрощавшись с женой (очень уж ревнивой оказалась эта самая Дэйзи), сел в поезд и впервые в жизни выехал из Нового Орлеана. Ему был 21 год, весь его багаж составляли корнет в футляре и бутерброд с тунцом, приготовленный в дорогу заботливой Мэйэнн. Из-под надетых ради такого случая праздничных брюк явственно выглядывали кальсоны.

Таким он и прибыл в Чикаго. И увидев ряды высоченных каменных домов, присвистнул и спросил у носильщика на вокзале, зачем одному городу столько колледжей — ему и в голову не приходило, что большие дома могут иметь какое-то другое назначение.

Эпоха джаза наступила, и Чикаго буквально сходил с ума. На одном из выступлений оливеровского «Creole Jazz Band» во время соло Армстронга на эстраду с визгом выскочила белая красотка. И, не успел никто и глазом моргнуть, стянула с себя платье и принялась чуть не тереться об Луи своими прелестями. Луи задохнулся, пытаясь вытянуть соло, но за дамочкой вылез на эстраду ее кавалер. И, отвесив подруге крепкую оплеуху, упер в лоб Армстронгу револьвер. Тут уж соло закончилось. Луи опустил корнет и, улыбаясь растерянной детской улыбкой, залепетал: «Сэр, простите, я ненарочно, сэр! Видит бог, это не я, это все моя проклятая дудка! Ну хотите, я прямо сейчас выкину ее ко всем чертям!» Сэр хмыкнул, сунул револьвер за пояс и поволок свою дамочку с эстрады. С тех пор «Кинг» Оливер снова завел запасной футляр для корнета, но носил в нем уже не кирпичи, а пистолет. А музыканты репетировали перед выступлением не только свои номера, но и порядок бегства со сцены в случае пальбы.

Музыка ломала расовые барьеры лучше любых призывов к равенству. Толпы белых фанатов штурмовали клубы в негритянских районах, чтобы послушать орлеанский джаз. Быстро смекнув, хозяева элитных залов разрешили выступать на своих сценах чернокожим. Как грибы росли студии звукозаписи. И над всем этим, разумеется, тут же установила контроль всесильная чикагская мафия.

Сам Луи контактов с мафией не имел, доверяя все дела менеджерам, но пару раз оказывался втянут в крупные передряги. Однажды угодил за решетку за курение марихуаны. Он и правда баловался иной раз этим делом, ну так ведь за большинством джазменов водились куда как более тяжкие в смысле наркотиков грехи, и все об этом знали. Покровители Армстронга дошли чуть не до самого Аль Капоне, чтобы заменить реальный срок на условный, пока Луи неделю провел на нарах (кстати, чувствовал он себя там, по собственному признанию, вполне комфортно). В другой раз накануне концерта в гримерку Армстронга вошли двое крепких парней и сообщили, что вообще-то он должен выступать не в Чикаго, а на открытии некоего клуба в Нью-Йорке. И, судя по тому, что один из них взвел при этом курок, парни не шутили. На счастье, ровно в этот момент в гримерку заглянул менеджер оркестра. Ситуацию разруливали почти сутки. Оркестр срочно отправили на гастроли, причем без Армстронга — он все это время укрывался… в телефонной будке на окраине города.

Когда менеджер, наконец, явился его вызволить, Луи благодушно улыбнулся: «Порядок, босс! Тесновато, конечно, и очень хотелось выйти по нужде, но, в общем, нормальное местечко».

Понятно, что с таким характером Армстронг едва ли достиг бы особых высот даже при своем фантастическом таланте. Но в дело вмешалась Лил Хардин. Она была пианисткой у Оливера и поначалу смотрела на Армстронга презрительно: вечно заискивающий, недалекий, эти убогие кальсоны из-под брюк, да еще и толстый в придачу — к приезду в Чикаго дорвавшийся до сытой жизни «малыш Луи» весил почти 100 кг. (Сама Лил происходила из довольно обеспеченной семьи и поэтому скрывала свое увлечение джазом от мамы, которая растила из девушки классическую пианистку и твердила, что все эти джазы только позорят чернокожих.) Но сперва Лил услышала, как он играет. А потом разговорилась с Луи — и вдруг открыла в нем того, кем он и был: большого доброго ребенка, мало что понимающего и про жизнь, и про собственный гений.

Лил Хардин была решительной барышней.

Для начала она развелась с мужем, которого успели ей организовать родители. Потом ухитрилась вытащить в Чикаго Дэйзи Паркер, все еще состоявшую женой Луи, и оформила их развод. Дальше, понятно, была свадьба, сразу после которой Лил взяла судьбу Армстронга в свои маленькие, но очень крепкие ручки. Это она убедила Луи, что он перерос Оливера, заставила уйти из «Creole Jazz Band» и помогла собрать собственный оркестр. Это она хлопотала насчет контрактов и, как теперь говорят, продвижения этого оркестра. Это ее стараниями супруги смогли вскоре купить в Чикаго дом из целых 11 комнат — неслыханная роскошь для чернокожей семьи. Это Лил уговорила Армстронга принять приглашение попробовать себя в Нью-Йорке, результатом чего стал феерический успех и дебют Луи на Бродвее. И, наконец, именно Лил Хардин устроила в конце двадцатых сеансы звукозаписи Армстронга с сессионными музыкантами, объединившимися в ансамбль «Hot Five», а затем и «Hot Seven». Эти пластинки стали эталоном джаза.

При этом Луи не считал себя джазменом. О себе говорил, что играет хорошую музыку. Такую, чтобы брала за душу — вот и весь разговор. А все эти умничанья насчет гармоний и импровизаций просто не понимал. Он и слово «джаз» скорее недолюбливал, во всяком случае, употреблял крайне редко — даже тогда, когда оно было паролем, открывавшим любую дверь.

Певцом он мечтал стать с раннего детства — помните его вокальный квартет? И стал, да еще каким! Но мало кто знает, что Луи Армстронг ужасно переживал из-за собственного голоса. Его хрипота была вызвана заболеванием голосовых связок. И Армстронг перенес две операции на связках, чтобы избавиться от недуга и обрести тот голос, о котором и мечтал. Поскольку мечтал он быть… сладкоголосым тенором! Благодарение небу, операции не увенчались успехом, и Луи смирился-таки с прославившим его голосом.

Этим его усилия по разрушению собственной карьеры не ограничились. Армстронгу мало было петь и играть. С конца 1920-х он все активнее выступал и как шоумен — сам он предпочитал слово «развлекатель». Это означало, что музыкальные номера он то и дело перемежал комическими репризами. Уровень шуток был, мягко скажем, на любителя. Армстронг выпучивал глаза, нелепо косолапил, корчил идиотские рожи и нес сущую околесицу. Постепенно эта манера распространилась и на его музыкальные выступления. В песни он вставлял сальные реплики, а оркестрантов подбадривал примерно такими призывами: «Девочки хотят погорячее! Ну-ка, ребята, навострите ваши дудки!» Причем Армстронг совершенно не делал поправки на то, играет ли он в клубе в Гарлеме или на ведущих европейских сценах. Так, во время концерта в Англии он обратился к сидевшему в ложе королю Георгу V (что и само по себе было грубейшим нарушением этикета) со словами: «Ну а сейчас, величество, мы вжарим покрепче специально для тебя!»

Отчасти эта манера объяснялась весьма непритязательным вкусом и чувством юмора Армстронга. Он, например, мог в качестве рождественской открытки отправить друзьям фотографию, запечатлевшую его сидящим на унитазе, и считал это отличной шуткой. Но была и другая причина. Во времена детства Армстронга были очень популярны уличные представления в жанре минстрел-шоу. Одним из героев таких представлений неизменно являлся комический простак-негр, который выглядел и вел себя подчеркнуто нелепо, но в итоге оказывался в выигрыше, да еще и срывал овации публики. Видимо, для человека с характером Армстронга эта «ролевая модель» представлялась чрезвычайно соблазнительной.

В том же амплуа «забавного негра» Армстронг снялся в 1930-е годы в нескольких фильмах. По преимуществу скверных, вся ценность которых состоит сегодня в том, что в каждом из них Армстронг все-таки еще обязательно играет или поет. На счастье, даже самым плохим голливудским режиссерам было очевидно то, чего никак не желал понять он сам: главное в Луи — никак не его таланты комика.

ДЯДЯ ТОМ ИЗ ЗОЛОТОЙ ХИЖИНЫ

С середины 30-х дела у Луи Армстронга пошли неважно. Ранний джаз сменился новыми модными течениями, подросли и новые музыканты. Самые яркие из них играли, пожалуй, не хуже, чем Армстронг когда-то — и точно лучше, чем он теперь.

В Доме Джонса Луи попросту научили дуть в корнет что есть сил. С тех пор он освоил нотную грамоту и сменил корнет на трубу, но так и не овладел правильным амбушюром — так музыканты именуют технику складывания губ и языка при игре на духовых. У Луи Армстронга был ужасный амбушюр, за счет которого он добивался нереально чистого и мощного звука, но нещадно травмировал губы. Уже в 20?х каждое его выступление превращалось, по сути, в акт самоистязания. Дальше стало хуже. На губах Армстронга начали образовываться жуткие рубцы и язвы. Губы при этом теряли подвижность, и играть становилось невозможно. Луи Армстронг нашел способ борьбы с проблемой. По утрам он вставал перед зеркалом с опасной бритвой и срезал наросты с губ. А потом прикладывал к кровавым ранам какие-то доморощенные компрессы — он всю жизнь доверял знахарям и средствам народной медицины больше, чем дипломированным докторам с их рецептами. Это невозможно представить, но Луи продолжал таким образом «брить» собственные губы и играть на трубе больше тридцати лет. Однако повторить фантастическую игру своей молодости, увы, не мог. И люди, понимающие толк в музыке, конечно, это заметили.

К тому же Армстронг перестал быть героем темнокожих американцев. Раньше самого факта успеха было довольно, чтобы стать иконой, и Луи был ею на 150 процентов. Времена изменились, и новое поколение было настроено куда как более решительно. Чернокожие боролись за свои права, и в их глазах Армстронг выглядел чуть ли не предателем. Каждый вечер он корчил рожи и кривлялся на потеху белым богатеям. Армстронга презрительно называли Дядей Томом из золотой хижины.

А самое худшее, наверное, состояло в том, что он расстался с Лил. Слишком уж жестко та устраивала его судьбу. И в один прекрасный день Луи устал. Устал носить то, что она скажет, выступать там, где она решит, выбирать менеджеров по ее совету, сидеть на бесконечных диетах и слыть подкаблучником. Лил сменила Альфа Смит, мягкая и послушная, поскольку ничего особенного из себя просто не представляла. Зато снова можно было есть до отвала и самому выбирать менеджеров. При их выборе Луи руководствовался следующими критериями: чтобы был белый, крупного сложения, горластый и нахрапистый. За таким, полагал Армстронг, можно чувствовать себя как за каменной стеной. Понятно, что менеджерами его были почти сплошь прохиндеи, нещадно обворовывавшие артиста. Так ведь такого грех не обворовать! Луи Армстронг искренне считал себя наемным работником у собственных менеджеров! И те охотно платили ему некую «зарплату» с его же доходов от выступлений и записей, оставляя себе все остальное.

Печально, но Армстронг, кажется, и не замечал происходящих перемен. Он по-прежнему собирал полные залы, и ему не было дела до того, что залы эти стали меньше. Газет он не читал. А если что-то его расстраивало, Луи убегал на несколько дней в Гарлем — он уже окончательно сменил Чикаго на Нью-Йорк. Играл в кости с тамошними виртуозами (Армстронг очень любил эту забаву, хотя обычно проигрывал серьезным противникам), ночевал у кого придется, ел простую «честную» еду — и чувствовал себя почти как в детстве, только лучше. Потому что, как ни крути, был все-таки богат и знаменит.

И все же судьба словно бы задалась целью вознести Луи как только возможно высоко и сделать окончательно и бесповоротно счастливым. В 1946-м в Голливуде решили, что зарождение джаза в орлеанских трущобах — отличный сюжет. Проститутки, сутенеры, музыка, море — что еще надо для хорошего кино? Армстронга утвердили на главную роль. Фильм «Новый Орлеан» вышел не слишком удачным, но очень крупнобюджетным. Его рекламная кампания длилась целый год, по истечении которого Луи сделался самым популярным артистом в США. Взметнулась новая волна моды на джаз, главным героем которого, естественно, оказался Луи Армстронг. Студии звукозаписи и концертные залы рвали его на части, об Армстронге ежедневно писали газеты, постоянно выходили книги. Если в конце тридцатых он не входил и в десятку лучших джазовых музыкантов, то общенациональный опрос 1952 года показал фантастические результаты. С огромным отрывом Луи Армстронг был признан «величайшим музыкальным деятелем» всех времен и народов. Иоганну Себастьяну Баху досталось скромное седьмое место…

Как всегда, случайно и против собственной воли Луи Армстронг сделался и гордостью прогрессивного человечества, и пламенным борцом за права чернокожих. После очередного выступления он включил в гримерке телевизор. И увидел в новостях, как беснующаяся толпа белых издевается над черными малышами, явившимися в первый класс — в США приняли закон об отмене сегрегации, и обучение в теории стало совместным. Но на практике закон приживался крайне плохо, особенно в южных штатах. Потрясенный увиденным, Луи разразился по адресу расистов потоком ругательств, достойных уроженца орлеанского Сторивилля. В дверях гримерки все это время стоял репортер, пришедший брать интервью. На следующее утро слова Армстронга появились в газете, а к вечеру он стал едва ли не главным борцом с расизмом на планете.

Расставшись с безликой Альфой Смит, Армстронг в четвертый и последний раз женился. На Люсиль Уилсон, славной темнокожей девушке, не чаявшей в нем души и все же достаточно твердой, чтобы не потакать Луи во всем. Не раз и не два за годы их супружества Люсиль, хлопнув дверью, возвращалась к родителям. И каждый раз через несколько часов в их квартире звенел телефон и из трубки слышался хриплый голос Луи: «Ладно тебе, кончай валять дурака и возвращайся домой». Если честно, случалось такое довольно часто. Но никак не помешало им счастливо прожить вместе почти тридцать лет.

И даже с последним менеджером у Армстронга сложились почти идиллические отношения. Хотя и не сразу. С Джо Глэйзером они работали еще с тридцатых. И нет никаких сомнений, что поначалу Глэйзер, как и все его предшественники, бессовестно обдирал Луи. Другого нельзя было и ожидать от хамоватого сквернослова, использовавшего связи с гангстерами, чтобы добиться крепкого положения в шоу-бизнесе. Однако, во-первых, Глэйзер был хорошим менеджером. И сколько бы денег ни прикарманил он у Луи, дела самого Армстронга пришли в порядок за полгода, хотя несколько предыдущих «боссов» едва не довели артиста до банкротства. Во-вторых, Глэйзера отличало безошибочное чутье. И послевоенным взлетом своей карьеры Армстронг во многом обязан Джо Глэйзеру. Например, стараниями Глэйзера в конце 50-х был записан альбом госпелов, включавший и «Go Down, Moses» — песню, которая до сих пор остается одной из самых знаменитых музыкальных композиций в мире. А в 1964-м Глэйзер добился назначения своего подопечного на роль в новом бродвейском мюзикле «Hello, Dolly!». Через несколько месяцев диск с песнями из мюзикла совершил чудо, пробившись на первые места хит-парадов в самый разгар захлестнувшей весь мир битломании.

Ну а в-третьих, сердце у Джо Глэйзера, как выяснилось, тоже было. Незаметно для себя он вдруг привязался к Луи. Бестолковому, ни черта не смыслящему в бизнесе, не понимающему, для чего существуют банки и что такое страховка. Живущему только ради музыки. Удивительно доверчивому и доброму. В общем, в какой-то момент доходы Луи вдруг начали расти без особых причин: вероятно, Джо сам ограничил свою долю в заработках Армстронга. По-другому он уже не мог.

Финал этого сотрудничества оказался и вовсе пронзительным. В 1959-м Армстронг перенес инфаркт, и с тех пор его здоровье неуклонно ухудшалось. Глэйзер пытался сократить число выступлений, понимая, что лишняя нагрузка может убить Луи. Но Армстронг и слышать об этом не желал. На консультации у очередного медицинского светила он, наотрез отказавшись от «щадящего режима», пожалуй, лучше всего сформулировал свое жизненное кредо. На слова о том, что в один прекрасный день он просто рухнет мертвым на сцене, Луи Армстронг пожал плечами и ответил: «Меня это совершенно не волнует. Как вы не понимаете, док, я затем и живу, чтобы дуть в трубу. Люди ждут моей музыки, а я — их аплодисментов. Как же я могу не играть?» В 1969-м Армстронг вновь оказался в больнице с сердечным приступом, и стало ясно: выступать он не сможет минимум полгода, если сможет вообще. Джо Глэйзер прекрасно понимал, что это значит для Луи. Всю дорогу в больницу к Армстронгу он думал, как лучше сообщить страшную новость. Чувствовал, что не находит слов, что волнуется больше, чем сам мог от себя ожидать, злился на эти глупые сантименты, на бухающий пульс и звон в ушах. Он так и не дошел до палаты Армстронга: его нашли на полу в больничном лифте. Два дня спустя Джо Глэйзер умер от инсульта, так и не придя в сознание.

Через два года ушел и Луи Армстронг. Он еще смог вернуться на сцену, но по-настоящему так и не оправился. На его последние концерты люди шли уже не столько за великолепным исполнением, сколько за уникальным шансом еще раз увидеть и услышать музыкальное божество ХХ века. Судьба добилась своего, вознеся Армстронга в пантеон бессмертных еще при жизни. А жизнь завершилась 6 июля 1971 года — сердечная недостаточность привела к отказу почек.

Сына проститутки из черных трущоб Орлеана провожали в последний путь с почестями, которых не удостаиваются президенты и короли. Но и это было еще не все. Финальная точка, превратившая жизнь Армстронга в подлинный шедевр, была поставлена уже после смерти. В августе 1971-го в Чикаго на концерт памяти Луи Армстронга собрались самые выдающиеся джазовые музыканты — и молодые, и те, кому довелось поиграть с самим Луи. На сцену поднялась и Лил Хардин, вторая жена Армстронга. Так много сделавшая для взлета Луи, она осталась верной ему и после расставания: Хардин больше не вышла замуж и за всю жизнь не сказала дурного слова о нем. Лил Хардин села за фортепиано, вскинула руки над клавишами — и упала. Умерла мгновенно, от остановки сердца, на концерте в память о человеке, которого любила всю жизнь. Она не успела ничего сыграть. Но вряд ли для жизни Луи Армстронга можно представить более яркий финальный аккорд.