Как нам реорганизовать капитализм

Капитализм переживает самый жестокий кризис за многие десятилетия. Глубокая рецессия и фактически национализация финансового сектора в развитых экономиках поколебали баланс рынков и государств. Где система обретет новое равновесие — можно только гадать.

Тем, кто пророчит упадок капитализма, придется считаться с одним важным историческим фактом: капитализм обладает почти неограниченной способностью перестраиваться. Действительно, именно его гибкость объясняет то, что система в течение веков могла преодолевать периодические кризисы и пережила своих критиков, начиная с Карла Маркса.

В действительности вопрос не в том, может ли капитализм выжить (может), а в том, смогут ли мировые лидеры проявить себя в той руководящей роли, которая необходима для перехода системы на следующую стадию после того, как мы преодолеем сегодняшние проблемы.

Капитализму нет равных в том, что касается высвобождения коллективной экономической энергии общества. Поэтому все процветающие общественные структуры являются капиталистическими в широком смысле слова: они организованы вокруг частной собственности и позволяют рынку играть значительную роль в размещении ресурсов и определении материального вознаграждения. Хитрость в том, что ни право собственности, ни рынки не могут функционировать самостоятельно. Им необходима поддержка других социальных институтов.

Итак, права собственности зависят от судов и механизмов законного принуждения, а рынки зависят от регуляторов, которые должны предупреждать злоупотребления и исправлять «провалы рынка». На политическом уровне капитализм требует механизмов компенсаций и трансфертов, чтобы его последствия были приемлемы. Как вновь продемонстрировал нынешний кризис, капитализм требует стабилизирующих инструментов, таких как кредитор последней инстанции и бюджетно-налоговая политика, противостоящая цикличности. Другими словами, капитализм не является автономной, самоподдерживающейся, саморегулирующейся или самостабилизирующейся системой.

История капитализма была процессом усвоения и повторения этих уроков. Идеальный рынок Адама Смита предполагал роль государства как «ночного сторожа», не более. Все, что правительству необходимо было сделать, чтобы гарантировать разделение труда, — это обеспечивать права собственности, поддерживать мир, собирать налоги в небольшом объеме для финансирования небольшого числа общественных благ.

До начала ХХ века капитализм регулировался в рамках узкой стратегии общественных институтов, необходимых для поддержания системы. На практике роль государства часто выходила за пределы этой концепции (как, скажем, при введении пенсий по старости при Бисмарке в Германии в 1889 году). Но правительства по-прежнему рассматривали свою экономическую функцию в очень ограниченном спектре.

Изменения наметились, когда общество стало более демократичным и профсоюзы и другие общественные группы стали объединяться для борьбы с негативными сторонами капитализма. В США стали продвигать антимонопольные нормативы. После Великой депрессии все признали целесообразность активной денежно-кредитной и бюджетной политики.

Доля госрасходов в структуре национальных доходов в сегодняшних индустриализованных государствах выросла с менее чем 10% в среднем в конце XIX века до более чем 20% накануне Второй Мировой войны.

После войны в большинстве стран стали формироваться государства общественного благосостояния, в которых на долю общественного сектора приходилось в среднем более 40% национального дохода.

Такая «смешанная экономика» стала главным достижением ХХ века. Новый баланс, достигнутый между государством и рынком, подготовил условия для беспрецедентного периода социального единения, стабильности и процветания в развитых экономиках, продолжавшегося до середины 1970-х.

Эта модель стала устаревать с 1980-х годов, и теперь, по-видимому, уже распалась. Причину можно выразить одним словом: глобализация.

Послевоенная смешанная экономика была построена и работала на национальном уровне, и требовала ограничивать роль международной экономики. Режим Бреттон-Вудской системы и Генерального соглашения о тарифах и торговле обусловил «поверхностную» форму экономической интеграции, означавшую контроль за международными потоками капитала, который Кейнс и его современники считали ключевым для управления внутренней экономикой. Страны должны были обеспечивать лишь ограниченную либерализацию торговли, с массой исключений для социально-значимых секторов (сельское хозяйство, текстиль, сфера услуг). Это позволяло им свободно строить собственную версию национального капитализма, пока они соблюдали несколько простых международных правил.

Нынешний кризис показывает, насколько мы удалились от этой модели. Финансовая глобализация, в частности, опрокинула старые правила. Когда китайский капитализм в китайском стиле встретился с американским, в результате образовалась взрывная смесь. Не было механизмов, которые могли бы предупредить развитие глобального переизбытка ликвидности и возникновение в результате этого и вследствие недостатков американской регулирующей системы бума и обвала на рынке недвижимости. Не было и каких-то заграждений в международной экономике, которые помогли бы избежать распространения кризиса из эпицентра.

Урок не в том, что капитализм умер. А в том, что мы должны возродить его в условиях нового времени, в котором силы экономической глобализации мощнее, чем раньше. Аналогично тому, как капитализм Смита был трансформирован в смешанную экономику Кейнса, мы должны предусмотреть переход от национальной смешанной экономики к ее глобальной версии.

Это означает поиск более точного баланса между рынками и поддерживающими их институтами на глобальном уровне. В некоторых случаях это потребует расширения институтов за пределами национальных систем и укрепления глобального регулирования. В других случаях это предполагает недопущение расширения рынка вне доступа институтов, которые должны остаться на национальном уровне. Правильный подход будет разным для разных групп стран и для разных сфер.

Спроектировать новый капитализм будет непросто. Но история на нашей стороне: искупительное достоинство капитализма в том, что он является практически бесконечно адаптируемым.