Русские души. По сути своей глубоко советские

Новокузнецк – это провинциальный город в Сибири, который почти ни чем не отличается от таких же Барнаула, Бийска, Кемерово, Прокопьевска, Абакана. Я готов поспорить, что вы о большинстве из них никогда и не слышали. Отличить один город от другого сложно. Однотипные панельные дома, грязные окраины с деревянными строениями, несчастные дворняги и повсюду осколки бутылок из-под водки. Названия центральных улиц в таких городах тоже одинаковые: улица Коммунистическая, Пролетарская, улица Ленина.

Каждую приличную площадь обязательно украшает памятник великому вождю пролетариата.

А ты знаешь, сколько стоит переименовать улицы?

Моя подруга Наташа живет в Новокузнецке на улице 50-летия Октября. Наташе в этом году исполнилось пятьдесят. Она выглядит на свой возраст – уставшая и измученная. Почти тридцать лет моя знакомая преподает алгебру и геометрию, когда-то она работала в обычной школе, последние годы – в лицее. «Денег вообще ни на что не хватает. Кругом одни обещания, болтовня, политики только говорят и воруют. Жириновский, коммунисты – все одинаковы. Мы, учителя, пашем, как лошади, и практически бесплатно», - говорит она.

Проработав 25 лет, Наташа в месяц получает 6 тысяч рублей. «В конце года ученики, прощаясь со мной, подарили мне ноутбук. Мы, преподаватели, благодарны за то, что вообще получаем зарплату. В 90-е годы при Ельцине зарплату не выплачивали по полгода. Сейчас мы по-прежнему получаем копейки, но зато регулярно. И все это благодаря Путину. Это единственный человек, которому можно верить, на которого можно положиться», - рассказывает Наташа.

«Благодаря Горбачеву и Ельцину, когда начался этот бардак с распадом СССР, мы потеряли все. Все наши сбережения. И так было не один раз. Всегда, когда казалось, что все проходит и скоро будет лучше, мы опять падали в пропасть. Как в 1998 году, когда рубль упал на 400 процентов, помнишь? Мы потеряли деньги, уверенность и, главное, самоуважение. Все это нам возвращает Путин. Поэтому мы ему верим. Лично я полагаюсь только на него», - говорит Наташа.

Спорить с ней бессмысленно. Ощущение всеобщего отчаяния, невозможности что-то изменить в стране, где все работает не так, как мы привыкли (а мы привыкли ко всякому), обычно одолевает меня в течение нескольких часов после пересечения российской границы.

Бессмысленно говорить об убитых журналистах, беззубых СМИ, коррупции, бесправии.

Не рекомендуется использовать слово «демократия», потому что в современной России это одно из самых грубых ругательств. Уже не первый год меня преследует ощущение, что в моем случае любовь к этой стране – это проявление определенного психического мазохизма. Кто-то когда-то сказал: «Умом Россию не понять, в Россию можно только верить». С тех пор русские неустанно это повторяют.

Спорить бессмысленно. То, что нам кажется ясным, здесь туманно, нелогично, абсурдно. Хотя иногда у меня терпения не хватает:

- Наташ, а вас не бесят хотя бы названия улиц? Ты же никогда не была коммунисткой, как вы можете терпеть то, что вы живете на Коммунистической, Советской, Колхозной улице, на улице Ленина или Дзержинского? А эти вездесущие памятники Ленину?

- Да это просто глупости, здесь на это никто даже внимания не обращает.

- Как не обращает? Вы же с этим живете, это часть вас?

- Ну, посмотри, не все же было так плохо. Мы были пионерами, ездили в лагерь, везде было полно кружков. А теперь? Дети пьют во дворах, ты знаешь, сколько здесь наркоманов? Раньше мы не знали, что такое бездомный. А сейчас? Больно говорить. Один из них в прошлом году умер от холода прямо у нашего подъезда. Тогда была какая-то идея, что-то, во что можно было верить. Конечно, мы смеялись над властью, слушали Deep Purple, ходили в походы. Но эта советская идея по сути своей была очень светлой. Мертвой ее всегда делали люди. Тогда все жили примерно одинаково. А теперь? Несколько человек в городе ездят на «Мерседесах». Только за эти машины заплатил обнищавший народ. А ты спрашиваешь меня про названия улиц. Да, в начале 90-х несколько улиц переименовали. А ты знаешь, сколько стоят эти переименования? Ведь здесь каждая вторая улица как-нибудь да связана с коммунизмом.

Я пытаюсь объяснить Наташе, что так было везде, но ведь мы, литовцы, латыши, эстонцы справились с этим. И с большим удовольствием. Но она настаивает на своем: «Такие изменения обошлись бы слишком дорого. Представь, сколько новых табличек, исправленных карт, печатей… Кроме того, эти названия – часть нашей истории. Это было. Что теперь переставлять памятники туда-сюда? Сегодня мы улицы переименуем, а кто знает, как мы будем смотреть на историю через двадцать лет? Я могу и дальше спокойно жить на улице 50-летия Октября, по крайней мере, все знают, где это».

Девочка, забудь зло!

«Эй, чех, заходи ко мне на чай!» - меня знает уже весь Кызыл, и даже пенсионерка Майя Петровна. Бабушка начинает рассказывать мне свою историю: «Чех, чех, сыночек, может быть, ты мне поможешь. У меня точно есть родственники где-то там у вас, ты бы их нашел. Я сама наполовину чешка, по отцу. Он остался тут после гражданской войны. Но во время репрессий моего отца расстреляли».

Старушка уходит в спальню и возвращается с портретом отца, которого она никогда не видела. Черно-белый портрет в рамке под стеклом. В другой руке у нее тетрадь, куда она записывает все важные вещи – от телефонных номеров до даты расстрела собственного отца. На следующей странице в тетради почему-то наклеена большая фотография руководителя страны.

Я с удивлением спрашиваю:

- А почему Путин?

- Это все же наш президент, кроме того, он очень толковый, - говорит она и продолжает листать тетрадь. – Вот здесь. Папу забрали 9-го мая, а 16-го его убили в Минусинске. Я родилась после его смерти, осенью 1936 года.

Майя Петровна, моя землячка, начала плакать. К сожалению, некоторые раны не заживают никогда: «Папочка, папочка… Я всю жизнь из-за этого страдала, я всегда была дочерью врага народа. И все, кто знал отца, говорили, что это был образованный и добрый человек. Его звали Петр Иванович Пекарски».

Я замечаю, что имя не похоже на чешское.

«Отец родился недалеко от Варшавы, - говорит старушка (значит, поляк). – Он говорил на пяти языках, ведь он был филологом по образованию, окончил Пражский университет. Потом отец служил в Галиче, был штабс-капитаном и вместе с другими чехами был на Транссибирской магистрали».

Легионер Пекарски, значит, не стал продолжать военную кампанию – он решил здесь жениться, обосновался под Красноярском и принял российское гражданство. А когда потом власть оказалась у красных, возвращаться в Европу было поздно. Петр Пекарски работал учителем немецкого языка в деревенской школе, пока за ним не пришли в мае 1936 года, а через неделю без суда и следствия его расстреляли как врага народа. Статья 58.

Старушка плачет. О том, что произошло с отцом, нельзя было говорить, вся семья боялась:

- Мы боялись и потом, при Хрущеве, когда была оттепель, - говорит Майя Петровна.

- Во время перестройки, наверно, уже можно было открыто говорить об этом, нет? – спрашиваю я.

Но бабушка не готова к компромиссам: « Какая перестройка? Кроме денег вообще ничего не изменилось, только на рынке теперь полно тряпок из Китая и Монголии, - дочь легионера считает, что должна была поменяться вся система. – Везде пустые слова, ни одного поступка. В качестве компенсации за репрессированного отца мне дали 400 рублей к пенсии, но и этого я лишилась, когда получила инвалидность. В России нужно навести порядок. А Ельцин, что это за человек, который смог уничтожить такую огромную страну, как Советский Союз?»

Тон Майи Петровны становится все воинственнее и воинственнее.

«Теперь рядом с нашей страной Киргизия, Узбекистан, Азербайджан, Латвия, Литва, Тува. И все делают вид, что они русский не знают. Но я люблю свою страну. Я их языки учить не хочу. Я хочу говорить по-русски. И хотя мой отец был поляком, я родилась здесь, и я русская. Я хочу быть русской. Я люблю Россию… Люблю Россию», - эти слова она повторяет, как заклинание.

А горечь, злобу, ненависть по отношению к стране, которая лишила ее отца? Их нет?

«Я никому не желаю зла, - ее голос опять дрожит, она плачет. – Иногда мне так сильно хочется кричать, выпустить наружу все, что во мне накопилось, всю несправедливость. Но потом я всегда вспоминаю слова, которые перед смертью мне сказала мама».

Майя Петровна, наполовину полька, дочь чехословацкого легионера, врага народа, вся в слезах. Мама, Доминика Пекарска, тогда сказала ей: «Майя, ты самая младшая. Ты не имеешь право помнить зло».

На все воля Божья, и Путин

Этого парня зовут так же, как прошлого и будущего президента России. Мы едем в одном купе ночным поездом из Курагино в Красноярск.

Я возвращаюсь домой, Владимир едет на религиозную конференцию. Ему 42 года, и ему точно не дашь меньше. Впавшие глаза, редеющая светлая шевелюра, усики. Долговязый, с фигурой рахитика он в светлой рубашке, в брюках с не выглаженными стрелками. В тех местах, где у мужчин обычно бывает живот, у него ремень с пряжкой под золото придерживает брюки. И хотя Володя похож на свидетеля Иеговы, он адвентист.

Он кормит меня домашними пирожками, вафлями, шоколадом и религиозными речами.

Я хочу есть и поэтому слушаю его.

Когда я уже не в силах это терпеть, но есть все еще хочется, я пробую сделать наш разговор более человеческим.

«Я работаю электриком, Иисуса я встретил два года назад. Эта встреча спасла мне жизнь, я тогда очень много пил. Представь только, они поставили банкомат сразу напротив нашей фабрики и тут же палатку, где была водка, игровые автоматы, там были даже… девушки легкого поведения», - голос Володи звучит уже не так уверенно. Точно сказано. Девушки легкого поведения.

«Иногда я несколько дней не появлялся дома, - продолжает он. – Мои бывшие приятели больше со мной не общаются, они говорят, что я фанатик, но ты верь мне, Иисус - это любовь. И только Иисусу я благодарен за то, что я больше не пью. Если бы его не было, я бы уже давно умер».

Излечившегося алкоголика Володю я пытаюсь отвлечь от Иисуса и спрашиваю:

- Ну а политика?

- Все, что происходит, - это воля Божья. Ну а политика… Она нечистая. Посмотри на Киргизию. Я не знаю, кто виноват в том, что один народ идет против другого. Мы так хорошо и дружно жили вместе в СССР, и вдруг раз – и они отделились, они уже другой народ. Все это дело рук дьявола. Или вот Украина. Там на митинги возят молодых парней и девушек, спаивают их водкой, понятно, что потом они будут выступать за что угодно. И против России в том числе. Все это показывали у нас по телевидению. А ведь Россия – хорошая страна, болгары нас очень любят. Я знаю, я говорил с ними.

Юлька. Девочка с Запада

Юле 21 год, она выглядит на свой возраст. Миниатюрная, гибкая, с правильными чертами лица, на щеках кое-где следы подростковых прыщей. Морщин и шрамов еще нет. В следующем году она закончит учиться и станет дипломированным зоотехником. Абсурдная профессия для современной России, где деревня еле живет уже сорок лет.

Но Юля не боится, что не будет работы. У ее семьи самая крупная в Красноярском крае ферма по разведению кроликов, спрос на мясо огромный, бояться нечего. По сибирским меркам Юлька необычная девушка. Вместо туфель она носит ботинки. Вместо экстравагантных платьев в ее гардеробе - джинсы и светло-голубая ветровка.

В позапрошлом году девушка два месяца путешествовала по Германии, в прошлом году провела три месяца в Индии. В университете среди студентов где-нибудь в Гейдельберге, Оксфорде, Амстердаме или Праге вы, наверное, ее бы и не заметили. А здесь? В стране, где в деревнях без единой асфальтированной дороги девушки бредут по осенней грязи и лужам в белых сапогах на высоченных каблуках, где считается хорошим тоном одеваться так, что иностранцу кажется, что в городе полно проституток? В этой стране Юлька – это образец европейской девушки. Ее несложно уговорить пойти съесть мороженое.

Она выбирает «Легендарное» и говорит, что оно самое лучшее. Два вафельных стаканчика в шуршащей желто-красной упаковке. Тридцать рублей продавщице, быстрее открывать и пробовать. Божественный, настоящий, сливочный вкус. Это не «европейские заменители», состоящие из химии, загустителей, консервантов, эмульгаторов, крахмала и регуляторов - такого добра полно в наших супермаркетах. Мороженое от мороженщицы.

Упаковка такая только зачем?! С целлофана на меня смотрят огромные серп и молот, над ними - красная звезда. Мороженое «Легендарное». Я на секунду ощущаю себя Иудой, продавшим собственные убеждения и точку зрения за тридцать серебряников. За кусок замороженного коровьего молока.

Чувство вины быстро перерастает в гнев:

- Что это? Что это значит, если вам все это не мешает? – спрашиваю я Юльку, будто бы ее папа владеет не фермой с кроликами, а холодильными установками.

- Что?

- Ну, этот серп и молот, эта красная звезда!

- А что? – она непонимающе смотрит на меня. – По-моему, здорово. И многим, кого я знаю, тоже нравится.

- Ты серьезно? Это ведь символ зла, ненормальной идеологии, режима, при котором погибли десятки миллионов людей. Это то же самое, что мороженое со свастикой в Германии.

Юлька молчит, я говорю что-то о свободе, демократии, праве, наказании за преступления коммунистов, оккупации Венгрии и Чехословакии, об Афганистане. Мороженое тает и стекает по пальцам.

Эта девочка ничего не понимает. Она ест мороженое и смотрит на меня так, будто я говорю по-венгерски. В итоге она заявляет:

- Нам наши символы нравятся, понял, это П-А-Т-Р-И-О-Т-И-З-М!

- Так чего же вы хотите, чтобы люди вас все время боялись? Россия ведь не Советский Союз. Почему вы всегда выбираете то, что вам больше подходит? То царя с российским орлом, то серп и молот? А лучше и то, и другое. Но ведь одно другому противоречит.

- Нет, здесь не идеология, нам это просто так нравится. И ведь важно любить свою родину, или нет? – озадаченно отвечает Юлька.

Я отчаянно хватаюсь руками за голову, наклоняюсь. И вдруг я вижу его. За скамейкой в парке, где мы сидим, мне машет рукой огромный бронзовый товарищ Ленин.

Если бы мы были зелеными…

В Сибирь и обратно в Европу все принудительно должны ездить на поезде. Альпинисту необходима акклиматизация во время покорения вершины, водолаз должен медленно подниматься со дна на поверхность, и к России человек должен привыкнуть. А я лечу на самолете.

В глянцевом журнале «Аэрофлота» есть интересная статья, где автор приводит слова выдающегося российского режиссера Андрея Кончаловского. Прекрасный режиссер, успевший до иммиграции в США в 70-е годы снять несколько фильмов, которые были так хороши, что их в итоге запретили. Кончаловский – это русский Милош Форман (Miloš Forman). Только с той разницей, что у режиссера фильмов «Амадей» и «Волосы», в отличие от Кончаловского, не было отца – автора слов советского гимна и нет брата Никиты Михалкова, режиссера, лояльного к режиму Путина.

Андрей Кончаловский признается в журнале: «Очень плохо, что мы, русские, не зеленые и не синие, или хотя бы пурпурные. Потому что, если бы мы были такими, мир воспринимал бы нас иначе. Запад ожидает от нас, что мы будем вести себя так, как ведет себя он. На нас все время нападают, нас постоянно критикуют. А знаете почему? Потому что мы выглядим так же, как они. Если бы мы выглядели иначе, они бы оставили нас в покое. Возьмите, например, китайцев. Разве Запад ругает их за то, что у них нет демократии, что они не живут по европейским стандартам? Нет. А почему нет? Потому что китайцы выглядят по-другому. Я говорю о том, что наша проблема в том, что мы выглядим, как люди на Западе, но, по сути, мы не они. Мы другие».

Из Красноярска в Прагу лететь около шести часов.

Шесть часовых поясов. В итоге я прилетаю в то же время, в которое улетал из Сибири. Это громадная разница в пространстве. И вроде бы никакой разницы во времени.