Конец истории и мантры о нерушимости границ

Для того чтобы понять что происходит и может произойти на Ближнем Востоке, нужно углубиться в историю региона, узнать как были образованны нынешние государства региона.

История показывает, что за каждым масштабным мировым потрясением, перекраивающим политическую карту, начинается эпоха, когда дипломаты и политики как священную мантру начинают повторять формулу о "нерушимости границ". При этом как бы предполагается, что если раньше люди жили в истории, в которой государства могли возникать и рушиться, границы меняться и перекраиваться, то отныне история кончилась и началось тысячелетнее царство, когда мир будет пребывать в блаженной неизменности. Впервые это проявилось после Вестфальского мира 1648 года, завершившего Тридцатилетнюю войну, и в гораздо более ярко выраженной форме - после Венского конгресса 1815 года. Как известно, венская система, создававшаяся на веки вечные, ненадолго пережила своих создателей: уже в 1871 году, т.е. спустя 56 лет после окончания конгресса, карта Европы приняла совершенно иной вид, благодаря исчезновению с ней полусотни германских и итальянских государств и замене их объединенными Германией и Италией. Окончательно венская система была похоронена Первой мировой войной, которая воздвигла Версальскую систему, просуществовавшую в свою очередь не более 20 лет. Ялтинско-Потсдамской системе повезло несколько больше: она просуществовала полвека, но и она рухнула. Парадокс, однако, заключался в том, что в политическом и дипломатическом мире ее крушения как бы не заметили, и обвал СССР и Югославии, разделение Чехословакии и объединение Германии - проходили под те же самые мантры о "нерушимости границ" и "недопустимости пересмотра итогов Второй Мировой войны". Доходило до смешного: священными объявлялись уже не границы, закрепленные международными договорами, а бывшие административные границы, в процессе распада в одночасье превратились в государственные, вопреки даже тому, что фактически новообразованные государства подчас не контролировали "свои" территории (как Нагорный Карабах, Южная Осетия или Приднестровье). И только со временем до политиков и дипломатов начало наконец доходить, что перекройка границ - не плоды чьей-то безответственной агитации, а объективный исторический процесс, и становиться на пути истории - себе дороже.

И хотя каждое признание нового территориального изменения сопровождалось кучей оговорок, долженствующих показать, что перед нами уникальный случай, который ни в коем случае не может служить прецедентом - нарастание количества такого рода "уникальных случаев" наконец стало переходить в качество, меняя сами принципы и подходы. После 2003 года, начались разговоры о том, что Ирак является искусственным образованием, наскоро слепленным из шиитских, суннитских и курдских областей; теперь уже то же самое говорят и о Ливии: оказалось, что эта страна, которую обычно воспринимали просто как часть арабского массива, состоит из трех исторически провинций, исторически не связанных между собой и даже говорящих на различных диалектах (так что жители востока страны например ближе к египтянам, а жители запада - к алжирцам и тунисцам). Еще до того, в 2006 году Ральф Петерс своей картой "Нового Ближнего Востока" наглядно продемонстрировал идею, что, в сущности, искусственными образованиями являются все ближневосточные страны.

Но тут возникает вопрос: какое государство вообще считать естественным, а какое - искусственным? Где, собственно, критерии?

Сознательно или бессознательно, в этом дискурсе обычно ориентируются на страны Европы, как образцовые государства-нации. Людям, не искушенным в истории, при этом кажется, что европейские страны были национальными государствами искони, что разумеется совершенно не так. Французская нация образовалась из двух народностей: лангедойльской и лангедокской (провансальской), и если во Франции лангедойльский язык в конце концов вытеснил провансальский, то в Испании антагонизм между кастильцами и каталонцами сохраняется до сих пор. Германия объединила земли с разными диалектами и вероисповеданиями на основе общего языка и общего самосознания, но в силу определенных исторических причин голландцы, люксембуржцы и австрийцы образовали отдельные нации, хотя теоретически, например, можно представить себе и такую ситуацию, при которой Южная Германия (с Австрией) и Северная Германия образовали бы два разных государства (в XIX веке к этому было близко), и такую, при которой Бавария составила бы отдельное национальное государство, подобно Австрии (как известно, до Второй мировой войны баварский сепаратизм был весьма силен). Марксисты считали, что европейские нации-государства были созданы благодаря появлению единого рынка, но скорее можно счесть определяющими два других условия: идеологию национализма и гражданское общество. При этом националистическая идеология зародилась в Британии и Франции именно на базе соединения государственно-политического и языкового единства с гражданским обществом - это особенно видно на примере Франции, где рождение "нации" отсчитывают со дня взятия Бастилии и соответственно - провозглашения гражданского равноправия и единства и отмены прежних сословных и региональных перегородок.

Распространившись с наполеоновскими войнами на восток - в Италию и Германию, где политического единства не существовало, гражданское общество и гражданское самосознание были слабы, но это компенсировалось сильным этническим самосознанием - англо-французский гражданский национализм принял форму этнического национализма, который в конечном итоге привел к образованию единых Италии и Германии. В начале ХХ века национализм (в этническом толковании) восторжествовал на Балканах и в Восточной Европе, разрушив старые империи, но и породив новые многочисленные проблемы в условиях существовавшей там этнической чересполосицы; достаточно напомнить о таких болевых точках межвоенной Европы, как Македония и Судеты, Хорватия, Трансильвания (с венгерским меньшинством), Силезия, Данциг, Виленский край, польские районы с немецким, украинским и белорусским населением.

Вторая мировая война разрешила большинство этих проблем в значительной степени насильственным образом, с помощью массовых депортаций и "обменов населением", создав и на востоке Европы в целом моноэтнические национальные государства; ряд конфликтов, впрочем, был лишь "заморожен" коммунистами, чтобы вновь проявиться с падением коммунистических режимов. Но даже на западе Европы система государств-наций не кажется окончательной: по мере размывания национального суверенитета, оживают региональные и этнические сепаратизмы, Бельгия находится на грани распада, и мы бы не удивились, если бы узнали, что в будущем выделятся также Каталония и Страна Басков, Корсика, Шотландия и возможно Уэльс.

Но если таким образом обстоит ситуация в "образцовой" Европе, то что же говорить о Ближнем Востоке? В этот регион, идея национализма была занесена в конце XIX века как плод секуляризации и европеизации. В традиционных политических представлениях, этничность никак не была связана с государственностью, особенно для мусульманских народов: ведь все мусульмане, согласно этим представлениям, составляют единую общину, "умму", на каком бы языке они ни говорили. В политическом отношении, идеалом был раннеисламский Халифат, в котором все мусульмане являются подданными суверена, сочетающего духовную и светскую власть; фактически же мусульмане были подданными своих султанов, эмиров и т.п. Турецкие султаны в известной степени возродили этот идеал, приняв в 1517 году титул халифов правоверных (от подлинного или мнимого потомка багдадских Аббасидов). В отличие от суннитов, шииты не верили в явную теократическую власть, ибо ожидали сокрытого имама, который и примет халифскую власть пророка Али; поэтому, со времен Сефевидов шииты в известной степени стали придерживаться национальных иранских политических традиций. Тем не менее, реально и в Иране религиозная идентификация преобладала над этнической, и частично преобладает до сих пор.

Поэтому в сущности граница между Ираном и Османской империей, установленная в 1638 году и в целом сохранившаяся до сих пор (уже как граница с Турцией и Ираком) была в значительной степени размежеванием между шиитами и суннитами. Насколько ничтожную роль играло при этом собственно этническое самосознание - видно из того факта, что именно тюркские кочевники Ирана сыграли ведущую роль в защите этой страны от турецких нашествий, так как ненавидели турок в качестве сунитов. Наоборот, курды в качестве суннитов поддерживали султана, за что еще в XVI веке были щедро вознаграждены землями Армянского нагорья, с которых турки прогнали тюркские шиитские племена (будущих азербайджанцев). Граница, в конце концов разделившая владения султана и шахиншаха, прошла по курдским землям, отчего и говорят о "первом разделе Курдистана" (относя его собственно к 1514 году, когда турки победили персов в Чалдыранской битве и изгнали их).

До известной степени, арабской национальной реакцией на османское владычество, хотя и под религиозным флагом, можно назвать возникновение ваххабизма. Ваххаббизм был до некоторой степени "вторым изданием" мусульманского движения VII века; ваххабиты объединили под своими знаменами аравийские племена, захватили и разграбили Мекку (уничтожив могилу пророка Мухаммеда) и после этого стали угрожать Дамаску и Багдаду, готовясь восстановить халифат Аббасидов. Однако из этих планов ничего не вышло: поход Мухаммеда-Али Египетского (1917) на добрую сотню лет загнал ваххабитов обратно в пески Центральной Аравии.

В конце XIX - начале ХХ веков на Ближнем Востоке распространяются идеи национализма. В канун Первой мировой войны они были уже очень популярны и у арабов, и у персов, и курдов, и у турок (не говоря уже о христианских народах). Объявление джихада в 1914 году на какое-то время приглушило их, вновь сплотив мусульманскую умму под знаменем Пророка и властью халифа (фактически, однако, джихад и панисламизм цинично использовались младотурками в турецко-националистических целях, что понимали очень немногие). По мере поражений османских войск, курдский и особенно арабский национализм начали вновь поднимать голову, и в 1918 году взгляды арабов стали все более обращаться к мятежному Хиджазу и шерифу Хусейну, славные воспоминания о временах Халифата вновь возродились, и захват Фейсалом (сыном шерифа Хусейна) Дамаска показался моментом восстановления былой славы. Тем острее было разочарование арабов, когда выяснилось истинное положение дел: тайный договор Сайкса-Пико (1916) разделил арабские владения Турции между Англией и Францией. Раздел происходил примерно поровну, причем Англии отходили Ирак и Палестина (впрочем, часть Палестины предполагалась под международным управлением), а Франции - Сирия, Ливан, Киликия и Мосульский вилайет. Однако поскольку реально все эти страны заняли англичане, в 1920 году в Сан-Ремо они добились пересмотра условий в свою пользу, отдав французам Сирию и Ливан, но оставив за собой Мосул. Подписанный в том же году Севрский мирный договор должен был создать Великую Армению, а к югу от нее - независимый Курдистан. Договор, подписанный султанским правительством, вызвал возмущение турецкой общественности и не был признан Национальным собранием в Анкаре; курды поддержали турок в борьбе с "западными империалистами", получив заверения, что в будущем Турецком государстве они получат все национальные права. Французы организовали в Сирии пять мелких государств, позже сведя их в одно, и государство в Ливане; что же до Киликии, то ее французы вскоре вернули туркам. Между тем в Мосульском вилайете, англичане, поэкспериментировав с идеей создания курдского государства (назначение Махмуда Барзанджи правителем Сулеймании), отказались от этой идее и приняли решение объединить всю Месопотамию под властью короля Фейсала (выгнанного французами из Дамаска) под именем Иракского королевства. Власть в новом государстве оказалась в руках у арабов-суннитов без особого сопротивления со стороны остальных групп: шииты не имели политического самосознания и политической элиты, а курды, жившие племенным строем, не были достаточно сплочены и организованы, чтобы реально претендовать на власть в новом государстве или хотя бы отстаивать какие-либо автономистские программы.

В то же время турки, под предводительством Мустафы Кемаля и при активной поддержке курдов, сумели одержать победу над греками и армянами и в 1923 году заключили в Лозанне мирный договор, похоронивший так и не вступивший в силу Севр. Немедленно после этого все обещания курдам были забыты, и началась их дискриминация; с другой стороны, Ататюрк выдвинул претензии на Александреттский санджак на севере Сирии (со смешанным арабско-турецким населением) и Мосульский вилайет. Последний в конце концов был признан Лигой Наций за Ираком (т.е. в конечном итоге за Англией), что же касается Александреттского санджака, то там в 1936 году было образовано "государство Хатай", в 1939 г. аннексированное Турцией.

В то же время, потомок ваххабитских правителей Аравии Абдель-Азиз ас-Сауд вернул себе власть над Недждом, в 1925 г. захватил Мекку и Медину, изгнав оттуда шерифа Хусейна, и объявил себя также королем Хиджаза. В последующие годы он объединил под свой властью всю Аравию, кроме Йемена и побережья, где существовали мелкие эмираты и султанаты под протекторатом Британии. В 1932 году объявил об образовании государства Саудовская Аравия.

В конечном итоге вышло так, что бывшие владения Османской империи оказались разделены на историко-географические области, получившие статус государств: Сирию, Ливан, Месопотамию; Палестина оказалась разделенной на подмандатную Палестину и Трансиорданию. Если мы бросим взгляд дальше на Восток, то Иран сохранялся в границах, которые образовались в 18-19 веках (с отпадением Афганистана в середине 18 века и аннексией Закавказья в пользу России в начале 19 века); далее Афганистан, уполовиненный англичанами после Второй англо-афганской войны, когда линия Дюрана (1893 г.) отделила значительные территории, населенные пуштунами и родственными им белуджами, присоединив их к Британской Индии. Распад Британской Индии после обретения ею независимости превратил эти территории в часть Пакистана в качестве "зоны свободных племен", политически и экономически подчинив урдуязычной долине Инда.

Элиты вновь образованных государств занялись нациестроительством, однако следует признать, что длившиеся почти сто лет попытки построить жизнеспособные государства-нации терпят крах. Видимо, главной причиной тому служит отсутствие гражданского общества, которое могло бы интегрировать и переплавить в общем котле если не национальные, то, по крайней мере племенные, сектантские и религиозные различия. Слаба и националистическая идея, которая противопоставляла бы граждан страны иностранцам по принципу "свой-чужой". Так, например, для иракских суннитов сирийские сунниты могут быть более "своими", чем иракские шииты, а жители Дераа едва ли чувствуют национальную солидарность с алавитами Латакии. В Иране попытка сплотить всех иранцев на почве персидского национализма также потерпела крах; вновь поднятая на щит шиитская идентичность в виде хомейнизма успокаивает азербайджанский национализм, но раздражает национализм курдов и белуджей (суннитов по вероисповеданию). Таким образом, на Ближнем Востоке произошло нечто, прямо противоположное произошедшему в Европе. Если в Англии и Франции гражданские нации породили национализм; если в Италии, Германии и Восточной Европе национализм породил национальные государства; то на Ближнем Востоке были созданы государства, которые до сих пор не могут создать полноценные нации. Они по-прежнему разделены на сегменты, как калейдоскоп, а это значит, что при любой исторической встряске эти сегменты могут собраться в совершенно новый узор.