РПЦ практически стала государственной корпорацией

В стране кланово-корпоративного капитализма РПЦ практически стала государственной корпорацией, с той лишь разницей, что ее зависимость от власти становится все менее очевидной.

Со времен Петра Великого Русская православная церковь, «задрав рясы, бежала за государственной властью». Единственным и недолгим исключением из этой практики стал демарш патриарха Тихона, который в 1918 году обличал большевиков: «Целый год держите вы в руках своих государственную власть… но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает нас сказать вам горькое слово правды. Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?.. Вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы… Великая наша родина завоевана, умалена, расчленена, и в уплату наложенной на нее дани вы тайно вывозите в Германию не вами накопленное золото».

Разумеется, вольнодумца быстро образумили – он покаялся и попросил пощады, ссылаясь на «воспитание в монархическом обществе» и на пагубное «влияние антисоветских лиц». А РПЦ тут же вновь уяснила, что всякая власть от бога, и привычно влилась в лоно того самого безбожного государства, которое она сегодня политкорректно называет «богоборческим». И уж тем более она отказалась с тех пор от всяких попыток «милость к падшим призывать».

Правда, смысл существования РПЦ в условиях агрессивного государственного атеизма плохо поддается уразумению, если не считать традиционного стремления церковной номенклатуры к более или менее комфортному выживанию.

Загнанная советской властью в своего рода изолятор, церковь «храмов Спаса на картошке» безропотно терпела унизительную конкуренцию своих обрядов с ночными телепоказами концертов из Фридрихштадтпаласа, регулярно случавшимися в пасхальные праздники, и столь же безропотно пела осанну безбожной власти по первому ее требованию.

Сегодня церковные иерархи наслаждаются реваншем, размах которого искупает все неудобства, претерпевавшиеся Русской православной церковью в последние три века. В отличие от дореволюционных времен, РПЦ уже не хочет довольствоваться функцией идеологического столпа государственной власти, но претендует на роль ее партнера, а точнее, сообщника. Тем более что в очередном тексте государственного гимна власть перепоручила заботу о стране Богу. В стране кланово-корпоративного капитализма РПЦ практически стала государственной корпорацией, с той только разницей, что ее зависимость от власти становится в последнее время все менее очевидной. Но объединяет ее с властью общая заинтересованность в сохранении нынешнего порядка, обеспечивающего и власти, и РПЦ возможность неограниченного обогащения при «безмолвствующем народе».

Другими словами, конституционное отделение церкви от государства стремительно становится такой же фикцией, как, скажем, свобода шествий и собраний. В то же время сама РПЦ все меньше воспринимается как сугубо религиозный институт.

Еще совсем недавно, в «лихие 90-е», полученное РПЦ разрешение на беспошлинный ввоз спирта и табака выглядело забавным анекдотом времен коммунистической антицерковной пропаганды, а Московский патриархат смущенно отбивался от обвинений в «спаивании народа», упирая на гуманитарный характер этой привилегии. Сегодня же Московский патриархат с полной уверенностью в своем праве вмешивается в экономическую политику правительства, обращаясь к нему с ходатайством о предоставлении украинским химическим предприятиям возможности напрямую закупать газ у «Газпрома» и других российских компаний. Поскольку-де «многие химические предприятия Украины простаивают, люди сидят без работы по причине отсутствия возможности напрямую сотрудничать с российскими предприятиями в плане переработки газа». Но главной причиной этого ходатайства названа «существенная помощь, которую оказывают Украинской православной церкви Московского патриархата предприятия химической промышленности Украины». Если это не лоббизм, так что же?

Впрочем, при всей очевидности этого феномена, РПЦ делает только первые шаги на пути к своему превращению в некую религиозно-предпринимательскую конгломерацию. В этом смысле нынешний процесс возвращения церкви ее дореволюционных владений можно назвать фазой первоначального накопления капитала, за которым неминуемо последует активное, хотя и наверняка опосредованное участие капиталов РПЦ во вполне светских холдингах, корпорациях, банках, фирмах и прочих «свечных заводиках имени отца Федора».

Заметим, что в этом вопросе кидать камни в отдельно взятую РПЦ было бы несправедливо: в конце концов, тот же Ватикан имеет Институт религиозных дел, сиречь обыкновенный банк, который управляет корпорациями, официально созданными для религиозных целей. Зато принципиальная разница между Ватиканом и РПЦ заключается в том, что, в отличие от православной, римско-католическая церковь в своих религиозно-нравственных и социальных установках довольно часто и резко расходится со светской властью тех стран, где обитает окормляемая ею паства.

Русская православная церковь подобных проблем себе не создает. Во-первых, потому что ее кредо давно уже носит исключительно государственнический характер и обращено не к человеку, а к толпе. А во-вторых, потому что, вступив в полемику с российской властью, церковь войдет в противоречие с собственным же тезисом о сакральном характере этой власти, чем рискует сделать менее комфортной привычную среду своего обитания.

Между тем иерархам РПЦ, которые отправляют церковные обряды в присутствии сонма высших российских чиновников, натужно потупляющих глаза и неумело держащих горящие свечи, регулярно предоставляется возможность «изгонять торгующих из храма» или, по крайней мере, произносить адресные проповеди с осуждением мздоимцев, стяжателей, а говоря казенным языком, тех же коррупционеров. Этого, разумеется, никогда не случится, поскольку читать нравоучения партнерам по бизнесу как-то не принято. Зато всю мощь своего нравственного пафоса патриарх Кирилл направляет на «бомбил»-стяжателей, среди которых, кстати, потенциальных православных раз-два и обчелся. И дело тут не в том, что патриарх Кирилл опасается разделить участь патриарха Тихона.

Зачем заниматься реальным и кропотливым нравственным оздоровлением общества, когда можно вполне обойтись безразмерной триадой «духовность, соборность, патриотизм», заменившей недавний призыв «Вперед, к победе коммунизма».

Придумывать что-либо посложнее этой невнятной идеологической «считалки» нет никакой нужды, поскольку, как замечал выдающийся русский историк Николай Костомаров, «благочестие русского человека состоит в возможно точном исполнении внешних приемов, которым приписывается символическая сила, дарующая Божью благодать».

В таких условиях и с таким человеческим материалом главным (если не единственным) общим врагом государственной власти и РПЦ является то, что с недавних пор в России определяется термином «украинизация». Под «украинизацией» подразумевается любая попытка наполнить реальным смыслом «исполнение внешних приемов» или нарушить кладбищенскую предсказуемость политического процесса в России.

Идеологические установки по борьбе с разномыслием практически синхронно, хотя и с разной степенью косноязычия озвучиваются как представителями государственной власти, так и иерархами РПЦ.

Недавно патриарх Кирилл, не слишком вдумываясь в смысл употребляемых им терминов, высказал свое мнение о том, как следовало бы «обустроить Россию». «Не наша, не церковная это идея – политический плюрализм. Это все игрушки, дань моде, переживание момента. (Если) сегодня это кажется целесообразным – играем в свои игрушки. Играете – играйте, но кто-то же должен думать о единстве поверх политических партий». По мнению патриарха, разделение общества и «партикуляция (возможно, он хотел сказать «партикуляризация») общественного сознания» формировались в России на протяжении целых трехсот лет, «а потом все это рвануло революцией и гражданской войной».

Трехсотлетний «политический плюрализм» в царской России – понятие столь же непостижимое, что и, скажем, парламент без дискуссий. Не говоря уже о том, что в политологии термин «партикуляризм» обозначает маргинальные идеологические течения, антитезой которых и является плюрализм. Кроме того, любопытно было бы узнать, кто же все-таки, по мнению патриарха Кирилла, «должен думать о единстве поверх политических партий»? РПЦ? «Национальный лидер»? ФСБ? «Эффективный менеджер»? Опричники? Самодержец?

Впрочем, другой наш «народный умелец», спикер Госдумы Борис Грызлов, не сговариваясь с патриархом Кириллом, высказал практически ту же мысль, хотя и в менее доступной здравому уму форме. «Идеология россиян – это идеология консерватизма… Но мы абсолютно четко реализуем задачи стратегии 2020 года, сформулированной президентом по модернизации нашей страны – духовность, патриотизм, уважение государственной власти. Кто может сказать против того, что госвласть уважалась в нашей стране всегда и уровень неуважающих никогда не превышал десять процентов?»

Обратите внимание: ни патриарха Кирилла, ни Бориса Грызлова ничуть не смущает, как бы помягче выразиться, смысловая неряшливость их формулировок. И это не потому, что они органически неспособны к более вменяемым рассуждениям. Дело в том, что мысль о взаимоотношениях власти и общества, которую они хотели донести до россиян, сама по себе не требует глубоких интеллектуальных изысканий в духе Платона или Гегеля. Она столь же незатейлива, сколь и российское государство, которое в течение всего своего существования и вплоть до сегодняшнего дня обращается к своим подданным с одним-единственным вопросом: «Ты меня уважаешь?»

И пусть только кто-нибудь попробует ответить «Нет».