Коррупция перестает быть внутренним делом России

15 суток Бориса Немцова стали как бы послесловием Владимира Путина к приговору Михаилу Ходорковскому. В обоих случаях новацией стало то, что никто даже не стремился придать суду вид суда. И даже больше: оба квазисудебных решения оставляют стойкое впечатление, что основным их посланием является демонстрация того, что суд есть лишь трансляция воли конкретного человека. Что милует и наказывает не суд, а Путин, и только Путин. И ему некого побаиваться: народ съест, либеральная публика подавится, прикормленная элита проглотит, а Запад с кислой миной, но прожует.

Однако покуда безнаказанность кривосудия торжествовала и пила шампанское, информационные ленты принесли еще две новости, ставшие своего рода антиэпилогом новогодних расправ.

Стокгольмский арбитраж признал заинтересованность российских государственных органов в банкротстве ЮКОСа, а группа европарламентариев призвала наложить санкции на чиновников, причастных к подготовке и вынесению неправосудных решений против Ходорковского и Лебедева. Две эти новости отражают тенденцию, наметившуюся раньше и особенно ясно проступившую на протяжении года прошедшего. Тенденцию, которая может стать одной из самых примечательных новаций миропорядка и всей системы международных отношений в начавшемся десятилетии.

Эта тенденция на протяжении прошлого года была обозначена сюжетами — дело «Даймлер Крайслер», дело Магнитского и дело Виктора Бута. И вот, в первые дни нового года, — еще и решением Стокгольмского суда и инициативой европарламентариев. Все эти сюжеты объединяет то, что российская коррупция, тесно переплетенная с государственной и правоохранительной системой и надежно опирающаяся на коррумпированный суд, становилась в них предметом политического и юридического разбирательства на Западе. Так сказать, интернационализировалась.

Прежде в отношениях Запада с Россией, с Советским Союзом, да и с другими развивающимися, недемократическими странами постоянным фоном присутствовали упреки в нарушении прав человека или отступлении от демократии. На каждых переговорах западные лидеры дежурно включали эту тему в повестку своего общения с коллегами из автократических государств, а те столь же дежурно и задиристо объявляли все это своим внутренним делом. Иногда Запад грозил даже санкциями особо жестоким нарушителям, а иногда даже в той или иной форме санкции вводил. Но все это имело малый успех. Лидеры авторитарных систем рьяно защищали внутренние правила политического общежития, обеспечивавшие им власть на своей территории.

В последние годы Запад относился к этой теме все более равнодушно. И не столько в силу цинизма, сколько ввиду осознания бесполезности и того обстоятельства, что характер проблемы изменился. Теперь все чаще именно тема коррупции и искажения правосудия становится механизмом, с помощью которого Запад пытается влиять на внутренние порядки в развивающихся странах.

Действительно, прежде, в XX веке, Запад имел дело с недемократиями идейными, принципиальными. Однако под благотворным влиянием экономической глобализации авторитарные режимы быстро меркантилизировались. Буквально за несколькими исключениями целью и движущей силой авторитаризмов стали не принципиальная приверженность альтернативной общественной идеологии, но стремление сохранить и поддерживать иерархическое, нерыночное перераспределение богатства у себя дома, будучи — нота бене!

— включенными в то же время в мировую торговлю, которая и дает в современном мире доступ к этому богатству.

Верно и то, что коррупция, ставшая, можно сказать, душой меркантилизированных авторитаризмов, в условиях глобального рынка перестала быть внутренним, суверенным делом развивающихся стран. Трансграничный характер корпораций, рынков, капиталов ведет к глобализации коррупции, которая вместе с капиталами меркантилизированных автократий экспортируется в страны Запада и становится важным фактором мировой политики.

Логика дела «Даймлер Крайслер» заключалась в том, что, прибегая к коррупции, «Даймлер» практиковал нечестную конкуренцию в отношении других западных компаний. Получается, что события на всем пространстве мира, где действуют американские компании, могут стать предметом юридического разбирательства в США в целях защиты конкуренции на американском рынке, в известном смысле — находятся в юрисдикции американских судов. Логика дела Магнитского заключается в том, что сотрудник американской фирмы, выполнявший свои профессиональные обязанности, оказался жертвой преступной деятельности российских правоохранителей, что тоже не может рассматриваться как внутреннее дело России.

Решение Стокгольмского арбитража — еще один шаг. Здесь неправосудными, совершенными с заинтересованностью (то есть по сути — коррумпированными) признаются решения государственных органов и судов России. Стокгольмский арбитраж не дает оценку российским судам и госорганам, но, защищая инвесторов ЮКОСа, вынужден ответить на вопрос, была ли экспроприация их собственности справедливой. А последствием отрицательного ответа на этот вопрос является признание того, что вся собственность и бенефиции, полученные вследствие этих решений, являются незаконными там, где признается юрисдикция Стокгольмского суда.

Характерно и то, что, в отличие от прежних времен, санкции теперь вводятся не против государств, а против физических и юридических лиц. Эти лица и компании еще вольны укрыться под сенью национального неправосудия, но оказываются отлучены от глобального рынка. Да и авторитарным правительствам труднее протестовать против «вмешательства» в их внутренние дела, отстаивать свое суверенное право на коррупцию.

Глобальный рынок требует единой юрисдикции. Причем победит — лучшая. Крупные сделки российских компаний и так совершаются со ссылкой на Стокгольмский или Лондонский арбитраж. Да и сами компании в таких сделках предпочитают выступать в виде нероссийских юридических лиц. Территория суверенного кривосудия будет сжиматься как шагреневая кожа. И это станет одним из самых интересных и острых сюжетов начавшегося десятилетия. Это неизбежная плата за исчезновение границ. А пока — пейте свое итальянское шампанское, господа, за свой коррупционный суверенитет, за свое суверенное кривосудие.