Русские должны смотреть н асебя, как на этнос

Хочется надеяться, что события в Москве и Ростове-на-Дону послужат нам страшным и правильным уроком

Публикация моей статьи «Русский, а не кавказский вопрос» вызвала довольно широкий отклик и многочисленные комментарии читательской аудитории. Но, вместе с тем, и поставила ряд непростых вопросов, которые были подняты или затронуты в статье и на которые приходится давать ответы на только пишущему эти строки, но и всем думающим патриотам России.

Предыдущий материал был в большей степени посвящен изложению текущих событий и непосредственной реакции на них. В силу этого не были полностью развернуты концептуальные положения статьи. И, прежде всего, разграничение понятий «русская» и «российская нация». Этот вопрос обсуждается с момента возникновения современной российской государственности. Но впервые поднимался – с использованием иной терминологии - славянофилами дореформенной эпохи. Этот вопрос связан с с ценой, которую вынуждены нести русские как главные строители Российского государства. Имеем ли мы право (и возможность) сбросить имперское бремя и пожить для себя самих? Или наша историческая судьба заключается в ответственности за те народы, которые в разное время и разными путями (в том числе, силой оружия) были включены в состав Империи. И которые впоследствии стали со-трудниками в ее созидании?

Этот историософский вопрос имеет непосредственное практическое значение.

Не секрет, что декабрьские события в Москве, Санкт-Петербурге, Ростове-на-Дону и многих других городах России вызвали мощную волну русского этнонационализма.

Который, на взгляд человека, изучающего историю националистических идеологий, являлся до недавнего времени периферийным течением русского национализма. Последний даже в самых радикальных своих выражениях оставался по преимуществу национализмом имперским. Неудивительно, что в рядах идеологов и лидеров имперского русского национализма так много людей не русского (великорусского) и даже не славянского происхождения.

Давно отмечено, что Россия не стала бы Россией, если бы покоряла пространства только оружием. Успех имперского строительства русских – не только в пассионарности наших предков, на наследии которых мы продолжаем спекулировать. Но и в обаянии русской культуры для других народов нашей страны, в ее комплиментарности. Или, говоря словами Достоевского, во «всемирной отзывчивости» русского гения. Этим и объясняется имперская тональность русского национализма. И это же обстоятельство остается не понятым представителями других культур.

Помню, в разговоре с одним интеллектуалом в Баку с его стороны последовал недоуменный вопрос: почему в России не начнут строить национальное государство? Имелось в виду именно русское национальное государство. То, которое мы знаем на примере постимперской Турции, да и большинства постсоветских государств, взявших на вооружение идеологию национализма ведущего этноса. Как показали последние события, этот вопрос вызывает недоумение и у многих русских.

Полагаю, ответ на этот вопрос достаточно прост: если русские будут смотреть на себя как на этнос, а не нацию, наша историческая миссия завершится. Так же, как настанет конец России как великого государства.

Произойдет фрагментация ее географического и культурного пространства и за отпадом «национальных окраин» последует парад суверенитетов вновь образованных псевдонациональностей вроде «сибиров», «казаков» и т.д. Русские – не просто самый большой народ Российской Федерации, но главный носитель имперского кода, скрепляющего ТЕРРИТОРИИ в ГОСУДАРСТВО. Имперский код – центростремительная сила помощнее всего государственного аппарата и коррупционного интернационала (точка зрения: коррупция объединяет интересы политико-управленческих элит в центре и регионах).

Но теперь имперскую миссию могут перенять у русских другие, малые народы. Некоторые наблюдатели, в том числе, автор этих строк, предупреждали об опасности возникновения русского сепаратизма, вызванного национальной и бюджетной политикой Российской Федерации. Парадокс, но в защиту имперского пространства могут выступить уже представители малых народов. Русские жители Москвы и Ростова заявили о себе как о простом этносе, который уже не может или не хочет жить не только для себя. В этом один из смыслов произошедших событий. Непосредственным толчком послужили деяния не лучших представителей северокавказских диаспор. Но главные причины скрыты гораздо глубже, а не в пресловутых «десантах из Москвы» (довод, которым апеллируют региональные чиновники, пытающиеся скрыть собственные провалы) и «провокаторах» и «скинхедах». То, что Манежную площадь организовали «скины» (их организованное движение, по некоторым сведениям, было разгромлено еще в начале 2000-х) – такое же упрощение, как расхожее представление жителя русской глубинки о жителях Северного Кавказа.

Эти события, повторюсь, дали мощный толчок русскому этнонационализму. Они стали своего рода воплем отчаяния на беспредел этнопреступности и бездействия власти. Но последствия «русского бунта» могут быть непредсказуемыми. Бунт вовсе не бессмысленный и пока еще не беспощадный. И пока еще есть время для пересмотра ориентиров.

Я считаю, что имеется больше вопросов к государственной власти (точнее – ее либеральному крылу и коррумпированной составной) и самим русским, чем к отдельным северокавказским диаспорам, дающим высокий процент этнопреступности в русских регионах.



Мы, русские, по крайней мере, жители большинства русских регионов оказались не готовыми к противодействию этнопреступности. Что это, как не упрек нам самим? Тем более, русские еще недавно были народом коллективистским и общинным. Может быть, в этой страшной разобщенности и атомизации причина того, что была допущена вероятность этнопреступлений против мирных жителей русских городов? Поэтому, пусть страшной ценой, но нам дан шанс объединятся и строить то самое пресловутое гражданское общество. Для защиты от социального насилия со стороны местного чиновничества и работодателей, бандитов (не обязательно другой национальности - вспомним Кущевку) и полицейского произвола.

Но здесь возникают вопросы к государственной власти: насколько она заинтересована в построении гражданского общества? В том числе, русского. А если она готова к диалогу, то на основе чего создавать эти новые, большие и малые, ячейки общества?

Быть может главным итогом либеральных реформ начала 90-х годов стал распад строившихся десятилетиями социальных связей. Советское общество, так же, как и русское дореволюционное общество, было структурировано в социальные микрокосмы. Причем основным инструментом социализации являлись трудовые коллективы, над которыми в свое время так потешались наши «демократы» и либералы. Между тем, это была своего рода новая община, созданная в условиях урбанизированного общества. Она позволяла решать многие вопросы, не оставляла людей наедине с государственной властью и, тем паче, не допустила бы безучастного отношения к этнической преступности. В конечном итоге, за ее разгул следует винить именно либеральных реформаторов. В равной степени от их «преобразований» пострадали и русские, и северокавказцы. Деиндустриализация и десоциализация страны сделали лишними многие миллионы наших сограждан. Вызвали отток русского населения из республик Северного Кавказа, в значительной мере из-за коллапса индустриальной экономики. Привели к реанимации многих форм социальной архаики вроде абречества и данничества, которыми занимаются северокавказские ОПГ. И это стало возможным вследствие коллапса правоохранительной системы и насаждаемого культа материального успеха.

Итак, нужна ресоциализация. И, прежде всего, русских жителей городов, которых в наибольшей степени затронули деиндустриализация и последовавший распад социальных связей.

В рамках каких социальных институтов может происходить эта сложнейшая и длительная работа? Вопрос, ответом на который мало кто располагает. Мы, русские, мало способны к самоорганизации. Это не наша вина, а беда. Мы всегда были народом-государственником. Когда у нас было ГОСУДАРСТВО, мы были способны на жертвенность и на подвиги. Сегодня же такого государства нет, поэтому мы оказались в априори проигрышном положении по сравнению с более структурированными малыми народами. Что же остается? Ожидать помощи со стороны государства, вероятно, не приходится. Объявленный курс на модернизацию не означает реиндустриализацию. Следовательно, приходится выстраивать формы самоорганизации самостоятельно. Из работников малых, преимущественно, обслуживающих предприятий, и офисных клерков достаточно сложно построить сеть местных территориально-профессиональных общин. Но более перспективными являются такие формы, как ТСЖ (разумеется, в рамках своей компетенции), студенческие сообщества, клубы по интересам. То же фанатское движение в разумных своих пределах – форма выражения определенных социальных настроений. Безусловно, перспективным институтом является казачество, которое в некоторых регионах юга России Краснодарский край, Ставрополье) служит главным выразителем интересов, а порой и инструментом защиты русского населения.

Однако серьезным препятствием развитию казачества является политика его официального руководства, которая зачастую отталкивает от вступления в его ряды лучших представителей русской молодежи.

Вспомним, хотя бы, недавнюю кампания по идентификации себя в качестве казаков, а не русских руководством реестрового Всевеликого войска Донского. Да и на фоне прошедших в том же Ростове событий представители этой структуры смотрелись бледно и слишком официозно. Тем не менее, альтернативы развитию казачьих структур и самоуправления просто нет.

Есть еще одна форма социализации русских – церковная община. Однако число прихожан православных храмов по разным подсчетам не превышает 6 процентов. Большинство тех, кто в переписях указывает себя православным, по-прежнему являются «захожанами»…

Хочется надеяться, что гибель русских ребят в Москве и Ростове-на-Дону, вызвавшая мощную цепную реакцию по всей стране, послужит нам страшным и правильным уроком. Приведет в движение нашу инертную социальную среду. И покажет, в итоге, что русские также способны к самоорганизации. Цель последней – активная созидательная работа на благо страны, города, села или станицы. Эмоции должны улечься и уступить место холодному анализу с постановкой целей и выбором методов и форм. А в социальном и духовном оздоровлении русского ядра нашего государства не в меньшей степени заинтересованы и все другие народы России.

Эдуард Попов - доктор философских наук, член Южно-Российского филиала Центра консервативных исследований.