Размышления о памяти Второй мировой войны в Европе

Память о драматических событиях Второй мировой войны не только не угасает с годами, а наоборот, становится все более конфликтной и болезненной. Политика памяти и «конкуренция между жертвами» выходит в большинстве европейских стран на арену внутренней и внешней политики. На фоне общего осуждения национал-социализма все национальные истории в своих версиях об этой войне стремятся усилить мотив сопротивления и пригасить коллаборационизм. В Нидерландах и Норвегии уже продолжительное время ведутся дебаты по поводу того, какую роль сыграла соответствующая нация в годы нацизма, в какой мере имело место противостояние нацистской Германии, а в какой — пособничество. В Амстердаме есть несколько музеев, посвященных движению Сопротивления, и только один опосредованно напоминает о коллаборационизме, — музей еврейской девочки Анны Франк, которая скрывалась от нацистов и которую выдали соседи.

Расколотая память Европы

Собственно вопрос коллаборационизма с нацистами и военные преступления (прежде всего Холокост) являются именно теми болевыми точками, которые время от времени порождают общественные дискуссии внутри стран и даже межгосударственные трения.

Достаточно вспомнить скандал вокруг изобличения нацистского прошлого генерального секретаря ООН и президента Австрии Курта Вальдхайма, который служил во время войны в СС, да еще и в греческих Тессалониках, где творили геноцид над евреями. Вспомним резонанс, который вызвала книга американского исследователя Я.Гросса «Соседи». Рассказ о польском городке Едвабне, где немцы с помощью местных поляков уничтожили своих соседей-евреев, не только начал широкую общественную дискуссию, но и побудил к более глубокому исследованию вопроса участия местного населения в нацистском Холокосте.

Во Франции наряду с моделью исторической памяти французского движения Сопротивления существует историческая память коллаборационистского режима Виши. Это конфликтующие памяти. Такое «постоянно присутствующее прошлое» дало повод исследователю Роберу Пакстону с определенным преувеличением утверждать, что прошлое Виши интересует Францию больше, чем деньги и секс. Созданный после войны голлистский миф о «Франции, которая борется», и всенародном сопротивлении нацистам сегодня значительно померк и дегероизировался. Вместе с тем вишистское прошлое во Франции является объектом постоянных дискуссий. Несмотря на имплицитное осуждение режима Виши и даже экстрадицию из Южной Америки «лионского мясника» Клауса Барбье, президент Ф.Миттеран с 1987 года начал возлагать цветы на могилу маршала Анри Филиппа Петена — «победителя под Верденом». Однако Петен был еще и председателем коллаборантского режима Виши, осуществлявшего антисемитскую политику и причастного к Холокосту. Но это не шло ни в какое сравнение со скандалом, разразившимся в 1994 году с самим президентом. Выяснился факт его вишистского прошлого, которое было значительно более продолжительным, чем участие в движении Сопротивления.

В конце ХХ века Франция пережила несколько судебных процессов над военными преступниками, но только в 1995 году президент Жак Ширак публично признал роль режима Виши в способствовании преступлениям нацистов и назвал это коллективным грехом части сограждан. Добавим, что во Франции, где фашизм выступал мощной антитезой коммунизма, память имеет бинарную оппозицию, за которой стоит фундаментальный антагонизм собственно политический — левые и правые.

Это кардинально рознит ее с Украиной, где антагонизм больше культурно-цивилизационный: Запад — Восток, украинская—русская/русскоязычная идентичность.

В Германии, которая довольно настойчиво сводит счеты со своим национал-социалистическим прошлым, этот процесс существенно затруднен, прежде всего из-за разных культур памяти в бывших ФРГ и ГДР. Восточных немцев учили позиционировать свою страну как родину коммунизма-марксизма, эдаким бастионом «антифашизма», а себя — как победителей во Второй мировой, а не побежденных.

Следует признать одну истину: во время Второй мировой почти вся оккупированная Гитлером Европа или коллаборировала с оккупантами, или была вынуждена смириться с их присутствием и деятельностью. Гитлеру, возможно, не удалось бы так быстро и на такое продолжительное время навязать свою гегемонию почти всей Европе, если бы не активная поддержка или пассивность населения ряда стран. Норвегию и Францию здесь можно считать классическим примером: они стали партнерами в идеологическом коллаборационизме с нацистами. С надеждой встречали вермахт в Балтийских республиках. Да и частично в Украине — надеясь на освобождение от большевизма. Финляндия и Румыния поддержали немцев, учитывая ожидаемый реванш относительно СССР, который в 1940 году аннексировал Северную Буковину и Бессарабию. Некоторые страны надеялись решить под немецкой эгидой вопрос своей государственной независимости, территориально-этнические проблемы. Это — Словакия, Хорватия, Венгрия, фламандская Бельгия и др.

Отмечая сложность проблемы коллаборационизма, американский исследователь Тони Джад подчеркивал: во всех оккупированных немцами странах тех, кто выдавал евреев, коммунистов и участников движения Сопротивления было, пожалуй, больше, чем тех, кто оказывал нацистам сопротивление. Подъем движения Сопротивления в Европе приходится на конец германского господства, равно как и в СССР. Так что уже после победы было создано немало мифов о масштабном итальянском и французском сопротивлении, о многочисленных голландских фермерах, которые спасали английских летчиков и т.п.

Проблема военных преступников

Сложности проблеме определения военных преступников-коллаборационистов прибавляет и то, что немало стран в Европе были охвачены локальными гражданскими войнами, на фоне которых происходили циничные массовые убийства. Там, где политические интересы правящих групп требовали того, об этих преступлениях стремились забыть. Скажем, в коммунистической Югославии существовал миф о партизанской борьбе всех наций против нацизма, хотя среди партизан преобладали сербы, а хорваты (усташи) под немецкой эгидой восстановили во время войны свою государственность. В Польше и СССР не вспоминали о волынской резне, польских антиукраинских акциях, которые произошли уже после войны. Об этом не говорили и на процессе в Нюрнберге.

Что касается бывших стран-агрессоров, то некоторым из них быстро простили их коллаборационизм. Скажем, Австрию, которая радушно приветствовала Аншлюс и активно участвовала во всех действиях нацистов, союзники из политических соображений назвали «первой жертвой» Гитлера и признали невиновной. Там и до сих пор власть имущие не хотят признавать свое нацистское прошлое. А в бывшей фашистской Италии вину переложили на карикатурного дуче и предпочитали больше расписывать героизм участников движения Сопротивления.

Все эти политические факторы значительно усложнили после войны проблему наказания реальных военных преступников. Французский философ Альбер Камю очень сомневался, возможно ли вообще точно и справедливо идентифицировать понятие «военные преступления», хотя признавал эмоциональную и политическую необходимость «чистки» и наказания преступников. Вопрос заключался в том, кого и как наказать.

В конце концов основный груз ответственности победители решили возложить на Германию. «Германскую вину» распределил ряд приговоров Нюрнбергского трибунала среди очень ограниченного круга высших нацистских преступников. Зато вину представителей других наций, пособников (или «коллаборантов») на процессе не рассматривали совсем. Советский Союз первым был не заинтересован в этом, желая избежать каких-либо дискуссий, которые могли бы привлечь внимание к собственно сталинским преступным действиям до, во время и после войны.

В современных политических баталиях, которые ведутся в Украине, обвинение в коллаборационизме с нацистами звучат едва ли не как приговор. А между тем ни феномена коллаборации, ни ее причин, ни масштабов советские историки никогда не исследовали. Это была закрытая тема. Относительно же современности, то в толстенном томе российского исследователя М.Семиряги, посвященном коллаборационизму в Европе во Второй мировой войне, в содержательном разделе о «Преступлениях украинских националистов» мы не найдем ни одной ссылки на Нюрнбергские документы.

Коллаборантов в Нюрнберге не судили. Формально приспешников Гитлера должны были судить национальные суды и трибуналы собственных стран. Но кого считать «коллаборантами» и «приспешниками нацистов» решали те, кто только что пришел к власти. Не секрет, что в случае Восточной и Центральной Европы эти политики приехали в обозе Красной армии. Понятно, что они прежде всего стремились свести счеты со своими политическими противниками. Так было в 1945 году в Венгрии, Румынии и Болгарии, где «народные суды» во время процессов над военными преступниками осуждали тысячами реальных и мнимых политических врагов, не различая пронемецких, прозападных и антикоммунистических кандидатов на наказание. В Польше суды также способствовали «вычищению» антикоммунистических оппонентов. Среди других здесь были и видные офицеры Армии Краевой, которых казнили после однодневных инсценированных процессов. Все это делалось во имя нации и ее страданий в военные времена!

Не ставя под сомнение справедливость осуждения национал-социализма и совершенных им преступлений, следует все-таки осторожнее подходить к феномену Нюрнбергского трибунала и такого явления, как коллаборационизм.

Действительно Нюрнбергский процесс, создавший многочисленные юридические, исторические, политические и прочие прецеденты, имел мировое значение. Однако парадокс Нюрнберга состоял в том, что судьями были победители. Осуждая нацистских преступников, они вместе с тем стремились скрыть неприятную правду о себе. Между странами-победителями существовала определенная договоренность, даже больше — заговор: советские не напоминали Западу о «Мюнхенском предательстве» в 1938 году, а те в свою очередь молчали о позорном пакте Молотова—Риббентропа 1939 года. Именно настоящее соглашение между Гитлером и Сталиным, как считают ученые, и открыло ящик Пандоры и стало одной из главных причин начала Второй мировой войны. А между тем Риббентропа, подписавшего этот документ, казнили за развязывание войны, а Молотов, который также оставил на нем свой автограф, спокойно дожил на государственной пенсии до преклонного возраста. Виктор Суворов справедливо отмечает: в Нюрнберге А.Вышинский солгал, когда заявил, что Германия напала на СССР без объявления войны. 22 июня 1941 года в 4.00 Й. фон Риббентроп вручил меморандум советскому посолу в Берлине В.Деканозову, в котором четко изложил причины германского нападения. В СССР этот документ никогда не публиковался. И таких фактов лжи или полулжи можно привести великое множество.

Трагедия Нюрнбергского трибунала состояла в том, что это был не только апогей справедливого наказания военных преступников, но и орудие сознательных фальсификаций, умалчиваний и подтасовок со стороны победителей. Под антифашистской риторикой Нюрнбергского процесса Сталин старался скрыть собственные преступления против человечности. Известный британский историк Норман Девис назвал одну из своих книг о Второй мировой войне «Непростая победа». И был прав. Наличие сталинской империи среди победителей весьма затмило это событие и усложнило его трактовку как абсолютную победу Добра над Злом. Преступления, подобные тем, которые совершили нацистские вожди — Нюрнберг определил их как преступления против мира, человечности и военные преступления, — чинили и сталинские руководители. Развязывание войн с Финляндией, Польшей, оккупация Прибалтики, части Румынии и тому подобное, расстрелы польских пленных, массовые изнасилования военными Красной армии женщин в странах Восточной и Центральной Европы, этнические чистки и депортации миллионов людей различных национальностей были преступлениями не менее ужасными чем нацистские. Норман Девис уверен, что на скамье подсудимых в Нюрнберге сталинские поджигатели войны должны были сидеть рядом с гитлеровскими. Однако по иронии судьбы они стали судьями на этом процессе. Последнее дало повод одному из исследователей охарактеризовать Нюрнбергский процесс как «ужасный фарс».

Хотя, как вспоминалось выше, Нюрнбергский трибунал был прежде всего судом над 22 главными военными преступниками (занимавшими в Германии высокие государственные должности), 12 из которых были осуждены к смерти. И на этом он не завершился. В рамках процесса денацификации преступными были признаны Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, СС и гестапо. Но членами этих организаций были миллионы рядовых людей, что усложняло проблему их наказания. К примеру, только в Ваффен СС, то есть боевых частях, воевавших в составе вермахта (к ним относилась и 14-я дивизия оружия СС «Галичина»), насчитывалось на конец 1944 года около 900 тыс. человек; примерно столько, сколько было в НКВД у Берии.

Процесс денацификации существенно отличался в Западной и Восточной зонах оккупации Германии. Американцы сначала активно наказывали нацистов. С декабря 1945 года по октябрь 1946-го военные трибуналы армии США провели ряд процессов, в результате было осуждено 185 человек (из которых 25 приговорены к смерти). В 1947—1949 годах в Нюрнберге американцы провели еще 12 судебных процессов: над группой нацистских медиков, фельдмаршалом Эрхардом Мильхом, группой других генералов, руководителями министерств и ведомств, директорами химического концерна «ИГ Фарбениндустри», дипломатами, руководящими работниками министерства юстиции, судьями и прокурорами.

Вместе с тем — в противоположность нацизму — американцы уделяли большое внимание пропаганде среди молодежи своего образа жизни.

Джаз, американский футбол, бейсбол, реклама модной женской одежды, голливудские фильмы — все это находило среди немцев многих приверженцев. Мало того, американцы помогли Германии наладить основы демократического строя — прежде всего организовать свободную прессу, которая должна была стать инструментом и гарантом построения демократического общества.

Вскоре после оккупации Германии, Австрии и Италии стало понятно, что широкие чистки национал-социалистов и фашистов не будут способствовать налаживанию местного самоуправления в этих странах. Даже под надзором союзников. Ведь подавляющее большинство управленцев были членами осужденных партий.

Восстановление экономики Германии и осуществление грандиозного «плана Маршалла» также требовали использования большого количества менеджеров, а среди офицеров СС разных рангов было немало гражданских управленцев, администраторов и инженеров, опыт которых требовался для восстановления страны. Через несколько лет их начали освобождать из лагерей, а сами лагеря передали под немецкий контроль. Амнистия 1948 года в Австрии вернула полные гражданские права 500?тысячам бывших нацистов. Даже те 42 тысячи из них, которых признали виновными в больших грехах, были освобождены в течение семи лет. В Италии бывшие фашистские руководители остались на большинстве административных должностей в местном самоуправлении.

Озвученная союзниками позиция, соответственно которой Германию оккупировали не с целью освобождения, а как побежденную вражескую страну, была изменена с началом холодной войны, когда западные государства начали считать «свою» часть Германии защитным бастионом против коммунизма. Западные союзники не хотели вызывать враждебности в немецком и австрийском обществе, так что выявление и наказание нацистских преступников в немецкоязычных странах завершилось в 1948 году, и об этом забыли уже до начала 1950-х (для сравнения добавим, что во Франции только в 1953 году был принят закон об амнистии за преступления измены и коллаборационизма с оккупантами).

СССР также рекламировал на оккупированной территории свою культуру — прежде всего советские песни и народные танцы, которые исполняли военные ансамбли, кинофильмы и тому подобное. Но в советской зоне оккупации альтернативой нацизму выступали сталинизм и коммунизм, а подконтрольная пресса стала рупором оккупационной власти. Задача последней состояла в том, чтобы создать не свободную демократическую страну, а надежного сателлита Кремля. Поэтому всех потенциальных политических противников старались выявить и уничтожить. Конечно, тех, кто служил в СС, СД и других нацистских организациях рассматривали как политически нелояльных, а следовательно, с ними не цацкались. Например, в печально известном концлагере Бухенвальд, который вскоре после освобождения советские спецслужбы начали использовать для заключения новой волны пленных, уровень смертности был выше чем в нацистские времена. И там, как стало со временем известно, совершали военные преступления.

«Возвращайтесь, сволочи, Родина ждет вас»

Кроме того сталинские спецслужбы начали охоту за всеми советскими гражданами, которые принудительно или добровольно оказались в Германии и не имели желания возвращаться домой. Создавались специальные команды для вылавливания этих людей — бывших остарбайтеров, пленных, работников разных оккупационных учреждений, беженцев и др. Речь идет о сотнях тысяч людей. Как известно, генерала-предателя Андрея Власова смершевцы вывезли из английской зоны оккупации завернутым в одеяло. Месть была жестокой. Мало кому известно, что вместе с казнью руководителей власовского движения — их повесили — убили их родных, в том числе и несовершеннолетних детей.

Усердно охотились сталинские спецслужбы и на проводников украинского национального движения, которых вылавливали и вывозили в СССР. В длинном списке этих жертв — президент Карпатской Украины Августин Волошин, генерал УНР А.Греков, историк М.Антонович и даже особа королевской крови Вильгельм фон Габсбург — Василий Вышиваный. Последний был известен не только тем, что выбрал украинскую идентичность и принимал участие в различных украинских политических проектах, но и тем, что работал против нацистов и передавал союзникам важные разведывательные данные о Третьем рейхе. Его в 1947 году похитили из Вены и перевезли в Лукьяновскую тюрьму в Киеве, где он и умер. А вот С.Бандеру достать тогда не удалось, его убили по приказу Н.Хрущева в Мюнхене уже в 1959 году.

Для Сталинской империи борьба с внутренними и внешними врагами была перманентным делом. Сталин относился к немногим политикам ХХ века, которые от начала и до последних дней своего правления использовали физическое уничтожение политических оппонентов как основное орудие политической борьбы. В число его врагов нередко попадали не только отдельные политики и политические группы, но и целые социальные слои и даже народы. Война проявила скрытых врагов режима, так что возвращение сталинизма на освобожденные от оккупации территории означало грандиозную «чистку» от нелояльных элементов. Сталин начал ее задолго до Нюрнберга. 19 апреля 1943 года был издан указ Президиума Верховного Совета СССР «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников». Военные трибуналы войск НКВД начали рассматривать тысячи дел против предателей родины на Востоке Украины. В Харькове и Киеве проводили судебные процессы над немецкими военными преступниками. Не случайно именно в 1943 году была образована и советская военная контрразведка СМЕРШ — одна из самых безжалостных советских спецслужб, которая отметилась в кровавой борьбе с УПА.

По логике войны, те, кто поднял оружие против Красной армии, объективно помогали немцам. Но по логике украинцев, которые стремились к независимому государству, напрасно было ожидать освобождения от сталинского режима. Так же как в годы гражданской войны, а потом коллективизации, когда восточные украинцы восстали против большевиков, западные украинцы оказывали сопротивление сталинизму в 1940-х. В Европе немного найдется наций, которые осмелились бросить вызов и гитлеровской, и сталинской империям, вести с ними продолжительную изнурительную войну.

Эта жертвенная и, казалось бы, лишенная смысла борьба (антиимперская и антиколониальная по сути), учитывая перспективу, сыграла выдающуюся роль в формировании украинской исторической памяти. Как и память о трех голодоморах в Украине в XX веке, она является одной из важнейших составляющих в формировании украинской идентичности, главными ценностями которой являются независимость и национальная государственность.

Сознавая опасность, которую несет украинское повстанческое движение, сталинский режим сознательно сводил это масштабное и мощное явление к сопротивлению горстке наемников нацистов. В СССР украинские повстанцы получили (по Д.Мануильскому) клеймо «украинско-немецких буржуазных националистов» и преследовались как нацистские приспешники. В общем, соответственно последним публикациям российской федеральной службы безопасности, в Советском Союзе в период с 1943-го по 1953 год за сотрудничество с немцами было арестовано более 320 тысяч советских граждан. В Украине с 1943-го по 1957 год было арестовано за связи с врагом 93690 человек. Больше половины из них были родом из Западной Украины. Прежде всего их наказывали за националистическую деятельность.

Следует отметить, что слово «коллаборационизм» в СССР практически не употреблялось. Одно дело — «приспешники нацистов», а другое — военно-политический коллаборационизм. Понятие «коллаборационизм» (от фр. сollaboration) имеет более глубокую конотацию, чем просто сотрудничество с оккупантом. Это сознательная идеологическая и политическая родственность с ним. Это определенный режим, а также форма сотрудничества с оккупантом государства-марионетки, как это было в случае правительства Виши во Франции или Квислинга в Норвегии. Это явление весьма далекое от того, которое имело место в Украине — фактической колонии Третьего рейха.

Среди украинской массы выделялись те, кто по различным мотивам активно помогал нацистам, — служили в полиции, вермахте. Кроме них, советская власть считала такими разных местных руководителей, старост в селах, дворников, управдомов, которые составляли списки коммунистов, евреев и других. Но де-факто среди тех, кто «провинился» перед сталинским режимом, мог оказаться каждый, кто активно не боролся с оккупантами. Коммунистическое партизанское движение усилилось в Украине лишь во второй половине 1943 года, когда после Сталинграда и Курска началось советское наступление. Охватывало партизанское движение от 200 до 300 тысяч человек — при том, что на оккупированной территории осталось более 90% из 40 млн. населения УССР. В частности, большая часть интеллигенции, прежде всего технической, — инженеров, которые помогли немцам восстановить работу предприятий. Киевский «Большевик», как и ряд других украинских заводов, ремонтировал немецкую военную технику. В Донбассе была налажена работа угольных шахт, а украинское село кормило вермахт и Германию. Следует также указать, что на заводах и в сельском хозяйстве Германии работало не меньше украинцев-остарбайтеров. Но все это не является аргументом, чтобы определить поступки десятков миллионов людей как коллаборационизм. В украинском случае — в отличие от, скажем, Чехии, где рабочие, трудившиеся на военных заводах на немцев, получали хорошее жалование, имели спокойную и сытую жизнь, — это была работа лишь ради физического выживания — своего и своей семьи.

Нельзя не согласиться с известным американским историком Янушем Гроссом, который считает, что термин «коллаборационизм» нельзя использовать относительно таких стран, как Польша или Украина, где нацистский режим отличался особой жестокостью против местного населения, которое нередко было поставлено на грань выживания. Употреблять словосочетания «украинский коллаборационизм» означает де-факто возлагать на украинцев равную ответственность за нацистские преступления в Украине. Это до определенной степени можно сравнить с тем, как если бы на еврейские юденраты и еврейскую полицию в гетто переносилась бы равная с нацистами вина за Холокост.
Я.Гросс предлагает употреблять здесь менее идеологизированные термины типа «приспешники», «помощники» и подобные.

Уже упоминавшийся выше Норман Дейвис считает, что термин «коллаборант» следует употреблять не только к тем, кто помогал репрессивному оккупационному режиму нацистов, а и к другим захватчикам — прежде всего советской оккупации в странах Центральной и Восточной Европы. Классические примеры — правительство Куусинена во время Советско-финской войны, Польский комитет национального освобождения в 1944 году и т.п.

Современная Европа постепенно склоняется к мысли, что осуждению подлежат не только нацистские преступники. 2 июня 2009 года ОБСЕ приняла резолюцию, согласно которой сталинизм как преступный режим приравнен к гитлеризму, а 23 августа — день заключения пакта Молотова—Риббентропа — провозглашен единым Днем жертв гитлеровского и сталинского режимов.

В Украине по ряду причин определение коллаборантов и коллаборантских правительств существенно затруднено. Это связано с проблемой выбора, который стал перед украинцами в этой войне. Василь Барка — поначалу красноармеец, а потом писатель-эмигрант — в своем романе «Рай», одним из первых определил эту сложность и специфичность выбора. «Возможно, война ударит как сталь или кремень, искры посыпятся и обожгут глаза всем, кто равнодушно смотрит на борьбу; посыпятся во все концы, заставят выбирать: с кем ты? Кому служит душа твоя — небу или аду? Тут-то и есть!: Выбрать трудно, потому что это «два сапога — пара»: московский и берлинский. Кто из украинцев сразится против красной смерти — будет прав: кто сразится против черной — тоже будет прав; также как и тот, кто будет драться против обоих. Лишь тот не прав, кто провозгласит «моя хата с краю» наивысшей мудростью земной».

* * *

Наблюдая за болезненным процессом возрождения исторической памяти в Украине, за тем, какие баталии разворачиваются вокруг оценок Второй мировой войны, естественно, проникаешься вопросом: как решаются эти проблемы на Западе. К примеру, в Канаде местные ветеранские общества — так называемые легионы — уже давно объединяют в своих рядах бывших воинов как армий союзников, так и вермахта, в том числе и украинских дивизионщиков из 14-й гренадерской дивизии оружия СС. Так удобнее защищать социальные права ветеранов и налаживать взаимопонимание между бывшими врагами. И те, и другие отмечают в странах Британского Содружества 11 ноября — День окончания Первой мировой войны как День поминания (в США — День ветеранов). Эта дата действительно отмечается всенародно как День памяти о погибших во всех войнах ХХ века — без помпезности и литавр. Западные демократии в основном покончили с практикой героизации войны, и упоминают о ней как о великий трагедии, осуждая антигуманизм и массовые убийства. Люди в этот день прикалывают к одежде красный цветок мака — как символ памяти о погибших во всех минувших войнах, и не кичатся, как это делается на постсоветском пространстве, победами на фоне экономического, политического и морального обнищания и упадка.