Как умирает русская деревня

Когда едешь по дорогам Тверской области мимо деревень, не поймешь — живет еще кто там или нет. Если есть свет в окне — слава богу, значит, есть еще кто живой. А если уже на въезде срезаны со столбов все провода — все, значит, хана бывшему поселению.

Деревня Заморено — немаленькая, четыре-пять улиц, а может, и больше — кто ж сейчас разберет? Мы бродили меж крапивы около брошенных домов, жалобно скрипели оконные рамы без стекол, с заколоченных дверей давно посбивали ржавые замки, и в любой дом в принципе можно зайти — если, конечно, есть там пол и если не верить в существование привидений.

В одном из дворов собирал яблоки с земли узбек — сразу мы не заметили его разбитого старого “Москвича” за поворотом. Увидев нас, объяснил: в трех километрах он и его сотоварищи работают на какой-то электроподстанции — чинят высоковольтную линию. Вот приехал собрать яблоки для всей своей команды — хозяина-то все равно нет. Последняя бабушка этой деревни — вот как раз хозяйка этих самых яблок — умерла нынешней весной.

— Как же она жила одна? — ахнул я.

— Так и жила, — философски ответил узбек. — Мы ей муку привозили один раз. Дрова рубили. Она нас медом угощала из каких-то старых запасов.

Помолчал и добавил:

— Мы ее и похоронили тут, за деревней: до кладбища уже не добраться, заросло все.

Хозяйка умерла — а вещи ее живут своей странной жизнью. Раскачиваются на ветру промокшие от дождя шторы, болтается на гвозде старый плащ, аккуратно прислонены к стене ухваты и коромысла. С фотографий глядят чужие лица, их здесь много развешано по стенам. Только на месте иконы — дыра.

По таким “мертвым” деревням шарят в поисках добычи мародеры — собирают старинную утварь — горшки, те же ухваты, прялки, “счастливчикам” достаются самовары, утюги, чугунки… Это все особо ценится у скупщиков старья, сейчас в моде ретро, и старинную утварь охотно раскупают дачники.



Но первыми в мертвую деревню приезжают “чистильщики-золотники”, как их называют в здешних краях. Эти срезают провода, шарят в поисках золотых колечек и икон.

Наведываются в “мертвые” деревни и жители соседних поселений. Если есть какой-то вид транспорта, хоть телега, отсюда везут “стройматериал” — особенно ценится половая доска и печной кирпич. Поэтому во многих брошенных домах и полов давно нет…

Вот так безмолвно и практически незаметно умирает русская деревня.

Еще Шукшин лет сорок назад кручинился, что нет желания у молодых оставаться в деревнях, сокрушался, что не получает деревня того развития, что город, а если и дальше будет так продолжаться — неминуема гибель того, что исстари считалось основой основ государства российского.

В деревнях нет газа, хотя наш президент абсолютно уверен, что страна по имени Россия полностью газифицирована. Дома отапливаются, как и сто лет назад, дровами. Электричество дорого, чтобы использовать его в качестве топлива.

До многих деревень нет нормальных дорог. То, что прочищает раз в год старенький грейдер, трудно назвать дорогами — скачешь по ним, как заяц по полю. Расстояние между деревнями — пять и больше километров, пешком не набегаешься, а ехать не на чем: автобус до деревень Ходуново, Гачки, Жабны ходит раз в неделю. Два раза в неделю — автолавка. Магазинов ни в одной деревне нет. Как и медицинской помощи: ближайшая больница в Вышнем Волочке — около 60 км....

Узбек с мешком яблок садится в свой драндулет и уезжает.

И нам пора бы уезжать. Но “мертвая” деревня держит нас, не отпускает, будто хочет поведать какую-то из своих тайн. Но вот только рассказать ее нам некому…