Новая стратегия НАТО: дело не только в географии

В авторской рубрике А.Макарычева «Россия и новая региональная картина мира» будут публиковаться материалы, отражающие состояние международных дискуссий по таким проблемам, как формирование новых моделей регионального развития, образование и распад региональных связей с участием как государств, так и отдельных территорий, а также новая динамика трансграничных отношений, в которые вовлечена Россия. Особое внимание будет уделяться отношениям в «треугольнике» Россия - страны СНГ - Европа.

Отношения России с Североатлантическим блоком сейчас переживают очередной подъём, который отчасти связан с удовлетворением Москвы по поводу замораживания процесса принятия в члены НАТО Грузии и Украины, а отчасти – с важностью НАТО с точки зрения обсуждения проекта идеи о новой архитектуре безопасности в Евроатлантике. Планируя на будущее наши взаимоотношения, необходимо принимать во внимание то обстоятельство, что НАТО сейчас находится на важном этапе своей эволюции, которая связана с принятием новой Стратегической концепции, призванной вскоре заменить аналогичный документ десятилетней давности. Процесс этот носит достаточно открытый и публичный характер и развивается в нескольких направлениях.

Во-первых, НАТО сейчас – вопреки часто встречающемуся в российских СМИ мнению – больше озабочена расширением концептуальных рамок безопасности, чем чисто географической экспансией. Если устами главы МИДа Россия открыто заявила, что «архитектурные» предложения Д.Медведева касаются преимущественно «жёстких» факторов безопасности (то есть связанных с военной силой), то эксперты, готовящие новую Стратегическую концепцию НАТО, активно предлагают включить в неё такие очевидно невоенные вопросы, как «демократическая консолидация», стабилизация слабых и хрупких государств, укрепление практики «надлежащего управления» (good governance) по всему периметру внешних границ блока, предотвращение геноцида и других форм гуманитарных катастроф, защита морских перевозок и энергетического транзита, изменение климата, противодействие кибер-атакам и наркоторговле, и т.д. Из этого следует, что будущая концепция глобальной безопасности НАТО неизбежно будет включать в себя вопросы демократии, прав человека, прозрачности, развития и др.[1]

Во-вторых, НАТО высказывает готовность усилить интенсивность своего взаимодействия с самыми разными международными игроками, включая правительства стран, на территории которых размещаются (либо могут быть дислоцированы) войска НАТО, международные финансовые и неправительственные организации. Стратегия НАТО в данном случае состоит в том, чтобы избежать «ренационализации» сферы обороны и безопасности посредством поддержки как негосударственных, так и надгосударственных образований.

В-третьих, НАТОвские документы всё чаще формулируют миссию альянса в нормативных категориях, связанных с «глобальным продвижением западной модели». Надо понимать, в самом широком, а не только чисто военном смысле. Встречаясь с насущной необходимостью взаимодействия с растущим числом различных акторов (в том числе негосударственных) и культур (в том числе незападных), НАТО вынуждена инвестировать свои ресурсы в механизмы так называемой «мягкой силы», которая может рассматриваться в качестве необходимого компонента глобальной экспансии Североатлантического блока.

В-четвёртых (и это связано со сказанным выше), НАТО не скрывает своего намерения продолжать расширение зоны своих действий, куда, по прогнозным оценкам, уже входит Ближний Восток и Юго-Восточная Азия. Всё это делается с неизменными ссылками на глобализацию, которая понимается в штаб-квартире НАТО как процесс, который делает более условными границы тех стран, которые находятся в состоянии кризиса. Вполне глобализационно звучит и тезис о том, что задача сегодняшней власти состоит в защите не столько территории, сколько населения, которое, в отличие от территории, мобильно. С нормативной точки зрения, этот тезис практически безупречен: НАТО выступает как организация, идентифицирующая себя с людьми, а не с географическими единицами.

Однако с точки зрения безопасности здесь есть проблема, поскольку желание «защищать население» может привести к существенному расширению оперативной сферы НАТО: границы тут действительно престанут играть сдерживающую роль.

Именно поэтому отнюдь не все в странах НАТО согласны с тем, что география перестаёт иметь ключевое значение для решения вопросов безопасности. Более того, проведение операции в Афганистане вынуждает американских внешнеполитических стратегов разрабатывать новые рамки для своей региональной картины мира. Именно на это нацелен свежий доклад Центра стратегических и международных исследований (ЦСМИ, г. Вашингтон) «Северная распределительная сеть и современный Шёлковый путь: планируя будущее Афганистана»[2]. В отличие от европейских интеллектуалов, для которых регионализм базируется на факторе идентичности, американские прагматики видят смысл существования регионов преимущественно с точки зрения выполнения ими двух функций – обеспечения безопасности и экономического развития. Авторы исходят из понятия ‘modern activity gap’ («разрыв современной активности»), который характеризует самую низкую в Северном полушарии степень различных коммуникаций, приходящуюся на зону от Черного моря до восточных провинций Китая. Именно в ней и фокусируется активность сил НАТО, связанная с операцией в Афганистане, которая ставит в повестку дня новые «коридоры» и «потоки». По мнению соавторов доклада ЦСМИ, Соединённые Штаты должны стимулировать развитие трёх транспортных маршрутов, замыкающихся на Афганистан в рамках так называемой Северной распределительной сети (СРС). Первый условно называется «СРС-Север» и простирается от Риги через Россию, Казахстан и Узбекистан; второй –«СРС-Юг» - идёт от грузинского порта Поти через Баку, Актау и Туркменбаши; третий – с аббревиатурой «ККТ» - включает путь через Казахстан, Киргизию и Таджикистан. Важно иметь в виду, что суть проекта американских стратегов состоит в том, чтобы сделать все три трансрегиональных маршрута устойчивыми благодаря их демилитаризации посредством передачи управленческих функций в руки частного бизнеса, связанного с коммерческими перевозками и поставками грузов на рынки Китая, Индии и Пакистана. Авторы доклада не скрывают, что важной задачей такого регионального дизайна является снижение зависимости НАТО от транзита через Россию и усиление позиций Грузии и Азербайджана, которые названы «ключевыми партнёрами США».

Ознакомление с этими документами оставляет стойкое ощущение того, что исчезновение географической дистанции между НАТО и Россией только усиливает дистанцию концептуальную, связанную с тем, как Москва и Брюссель (или, скорее, Вашингтон), воспринимают безопасность. Россия видит безопасность исключительно сквозь призму взаимодействия между государствами, в то время как в НАТОвско-американском лексиконе спектр возможных участников отношений безопасности гораздо шире – так, в упоминавшемся докладе фигурируют такие явно заимствованные из сферы бизнеса категории акторов, как «акционеры» (stakeholders), «доноры» (donors), «спойлеры» (spoilers), и т.д. Расширенная концепция безопасности, к которой склоняется НАТО, достаточно сдержанно воспринимается Кремлём. Наконец, региональные картины мира обеих сторон существенно разнятся: если Россия продолжает по инерции выделять в качестве отдельной её структурной единицы «постсоветское пространство», то ни в Европе, ни в США практически никто не видит мир в таких категориях: там говорят о Балтийском, Черноморском, Кавказском и других регионах, в формировании которых Россия не имеет ни монополии, ни преимущественного влияния. На этом фоне планы географического расширения Североатлантического блока как-то отходят на второй план: нас разъединяют гораздо более существенные проблемы, которые, правда, ещё далеко не всеми осознаются.