Хамское заявление (письмо) неофита Пушкина

О вы, титулованные пушкинисты-пушкиноведы! Зачем из живого гения вы сделали монумент, статую? Неужели только для того, чтобы придать солидности своим «научным» трудам и, одокториться или, даже, обакадемиться? Пересчет запятых, ударных или безударных гласных, бесконечный разъем на составляющие живого стихотворного текста, прочие «научные» изыскания – кому все это нужно, кроме самих титулоборцев?

И, чем длиннее, больше по количеству строф или, даже, глав произведение, тем оно весомее, значимее с точки зрения этих ученых мужей в творчестве поэта. Чем длиннее и больше, тем ярче возможность для умничанья, для разбега и полета «научной» мысли. И тем досаднее, т.к. именно такие авторы формируют основы школьных программ по литературе. И именно после такого обучения возникает длительная стойкая неприязнь к Пушкину, нежелание самостоятельного чтения действительно гениального поэта. Но гениального не благодаря хрестоматийному прочтению «Руслана и Людмилы» или «Евгения Онегина». Гениального дерзкими хулиганскими стихами, образом мысли людей своего круга и своего поколения. А без понимания этого не понять и Пушкина, не понять и судьбу этого человека. Не понять и отношения к нему его современников и рядовых и начальствующих. И. даже, если и говорить, нет-нет, не о Фавне и пастушке, а о Руслане и Людмиле, то, например, почему бы не изучить следующее: «…а сей несчастный, имея самый глупый рост, умен как бес – и зол ужасно». Не о себе ли пишет Пушкин, а? И не о своих ли мечтах: «…Разослан роскошью ковер; На нем усталый хан ложиться; Прозрачный пар над ним клубится; Потупя неги полный взор, Прелестные, полунагие, В заботе нежной и немой, Вкруг хана девы молодые теснятся резвою толпой…». И, далее! «Милее, по следам Парни, мне славить лирою небрежной И наготу в ночной тени, И поцелуй любови нежной!». И не лучше ли раньше получить представление о древнегреческой и римской культурах, а уж потом читать: «…Из рук прелестной Цитереи, раскинул сеть ее красам, Открыв насмешливым богам Киприды нежные затеи…». И не эротика ли – «…ласкает дерзостной рукой младые прелести Людмилы», вообще является стимулом значительной части творчества поэта? Ну, да ладно. Но где же настоящий, с моей точки зрения, Пушкин? «…На этих днях, среди собора, Митрополит, седой обжора, Перед обедом невзначай Велел жить долго всей России И с сыном птички и Марии Пошел христосоваться в рай…».

«… А мой ненабожный желудок «Помилуй, братец, - говорит, - Еще когда бы кровь Христова Была хоть, например, лафит...». «…Но нет! – мы счастьем насладимся, Кровавой чаши причастимся – И я скажу: Христос воскрес». А? Как вам? Вот то-то и оно. А то: «…Природный финн, …волынку надувая;».

Коль скоро, например, Д.П.Якубович в работе «Античность в творчестве Пушкина», справедливо заметил: «Не мог понять, не мог спрягать, бранил, проклинал, охотнее читал «Елисея»: такова неизменная, естественно правдивая картина отношения Пушкина-лицеиста к урокам древних классиков и нет нужды подменять ее картиной вымышленного к ним пиэтета и чуть ли не серьезных изучений», то зачем же нынешним детям прививать такую же нелюбовь уже к Пушкину? Понятно, что педалировать эротику в школьном курсе литературы вряд ли целесообразно. Однако, во-первых, можно сместить преподавание Пушкина в более старшие классы – не ниже 9-го – 10-го (не надо быть ханжами - к 15 – 16 годам современные дети уже все «про это» знают, в т.ч. и на личном опыте, зачастую!). А, во-вторых, напрочь убрать все эти объяснения-разъяснения «особенностей творчества поэта», ничего кроме скуки и отвращения к творчеству не вызывающие. Творческое наследие поэта само по себе настолько захватывающе, что не надо мешать детям, просто насладиться красотой стиха, красотой Пушкинского литературного языка. Языка острого, даже, иногда и для нашего времени. Но нет, и ныне и присно все так, как, например, в Новомосковской Пушкинской школе в Тульской области: «В школе прежде всего стремятся к тому, чтобы с помощью Пушкина дети, говоря известными словами В.Г. Белинского, «превосходным образом воспитали из себя человека», смогли укрепить и развить свой «русский дух»; чтобы им «дивно близки» были бы все те «чувства добрые», которые Пушкин «лирой пробуждал», чтобы ценностный мир Пушкина – с его «любовью к родному пепелищу» и «любовью к отеческим гробам», с его талантом и культом дружбы и дружества, со всеми его «животворящими святынями», – стал бы их ценностным миром». Дух-то свой дети, может быть, и укрепят таким образом, что, правда, весьма сомнительно, но вот поэзию Пушкина не полюбят точно…