Как нам избавиться от романтики пьянства

"Для чего люди одурманиваются?" - сурово вопрошал пьющую Россию великий моралист Лев Толстой и сам себе отвечал еще более сурово: чтобы заглушить указания совести. Менее строгий Глеб Успенский рисовал картину более снисходительно - когда полунищему мастеровому перепадают кое-какие деньжата, перед ним встает вопрос: отнести их домой к своему разрушенному хозяйству, где они не принесут ему ни капли радости, или отправиться в кабак, где они доставят ему хотя бы несколько часов веселья? За которым, безусловно, явится расплата - но это же будет только завтра! Ну, а классик мировой психиатрии Эмиль Крепелин пришел к совсем простому выводу: алкоголь снижает внимание и критичность.

Поэтому пьяные способны игнорировать не только сигналы совести, но и сигналы бережливости (всем известная пьяная щедрость), пренебрегать не только требованиями стыдливости (справлять нужду где попало), но и требованиями осторожности (известна и пьяная щепетильность в вопросах чести вплоть до мордобоя по самым незначительным поводам). Пьяные теряют возможность отнестись критически даже к собственному отчаянию, а потому больше половины самоубийств совершается в пьяном виде.

Иными словами, услуги, оказываемые алкоголем, более чем сомнительны, если учесть плату за то, что им ненадолго оказывается повержен "тиран - рассудок хладный" (Шандор Петефи). Но почему же поэты сложили в честь него столько гимнов? "Так пусть же до конца времен / Не высыхает дно / В бочонке, где клокочет Джон / Ячменное Зерно!" Ведь поэзия - душа народа, и как же мог Пушкин - наше всё - написать столь бравурные строки в честь очевидного яда: "Подымем стаканы, содвинем их разом!"? Мог, потому что за этим немедленно следует противоядие - иные формы упоения: "Да здравствуют музы, да здравствует разум!".

Человек не может смотреть на жизнь трезвыми глазами - она становится слишком тягостной, и если он утрачивает культурные формы самозабвения, то начинает добивать до нормы психоактивными препаратами. "Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю" - упоение риском известно и сегодняшним любителям экстрима. Зато упоение в труде (раззудись, плечо, размахнись, рука) сегодняшнему среднему работнику - исполнителю чужих замыслов, вероятно, почти незнакомо. А вот тот же Глеб Успенский чрезвычайно убедительно показывал, что труд для крестьянина был вовсе не каторгой, но составлял смысл и красоту его жизни.

И вообще, радость - это достижение цели: кто не имеет целей (или они оказываются недосягаемы), тот не имеет и радостей. Каждому из нас необходимы хотя бы мелкие достижения, сигнализирующие нам, что и мы чего-то стоим, но сегодняшняя жизнь оставляет простор для личной инициативы лишь немногим. И тогда мы подкрепляем себя достижениями тех, с кем мы идентифицируемся, в том числе и по национальному признаку: достижениями наших спортсменов, наших ученых и так далее. Оттого поддержка наиболее одаренных и наиболее романтичных есть в существенной степени и профилактика алкоголизма: личным пьянством люди тщетно пытаются исцелить среди прочих и общенациональные неудачи. Тот же Шандор Петефи писал о своей покоренной Венгрии: "Когда б на самом деле хмель / Мог родине помочь, / Я б согласился б вечно жить / И вечно за отчизну пить, / Вот так - и день и ночь!"

Но действовать гораздо сладостнее, чем просто искать забвения: "Блаженны те, кому дано / В короткой этой жизни / Любить подруг, и пить вино, / И жизнь отдать отчизне!".

Надо ли разъяснять, что способы служения отчизне бесчисленны, и лучше всех сегодня ей служат труженики гуманитарной сферы - учителя, врачи, библиотекари, внезапно обретшие воодушевляющее имя "бюджетники", как бы намекающее на некий их социальный паразитизм. Но ведь не только красивое имя - высокая честь, но и некрасивое - бесчестье. Скажите на милость, сегодняшняя культура хоть как-то воспевает, простите за выражение, человека-труженика? Кидает ли ему победившее лакейство хоть какую-то косточку со своего стола? Жива ли еще романтика хоть какой-то деятельности, кроме грызни за собственность и популярность все равно за какие заслуги? Я имею в виду романтику в искусстве, в жизни-то ее по-прежнему несут одиночки, которые только и наполняют нашу жизнь смыслом и красотой.

Только романтика жизни - упоение жизнью - может вытеснить романтику пьянства. Однако в нашей жизни все упоительное успешно вытесняется прагматизмом - нелепой уверенностью, что физические ощущения гораздо важнее психологических переживаний, хотя дело обстоит ровно наоборот. Правда, вместе со всякой романтикой, мне кажется, пошла на убыль и романтика пьянства. То есть люди по-прежнему пьют, но этим уже не бахвалятся, и вакхическая поэзия на общем горизонте решительно не блещет. Если это действительно так, то нами незаметно одержана важная культурная победа: пьянство продолжает жить в качестве факта, но не в качестве идеала. И значит, отныне оно станет признаком не лихости, но слабости.

Надеюсь.

Однако с наркоманией, мне кажется, этого еще не произошло: в каких-то субкультурах она представляется делом, конечно, опасным, но романтичным. А потому именно на деромантизацию наркотиков и нужно бросить культурные силы. По крайней мере, лично я в своем романе "Чума" старался показать, что наркотики не просто ужас, но еще и мерзость. А вот, скажем, у Берроуза они выглядят не менее романтичным атрибутом разочарования в жизни, чем ром у Ремарка. Я отнюдь не предлагаю запрещать подобных классиков жанра - я предлагаю "продвигать" книжки, в которых правда о наркотиках рассказывается не только на уровне физиологии, но и на уровне психологии. Даже одна вовремя прочитанная исповедь матери "Мой любимый наркоман" Елены Рудниковой отвратила бы от наркотиков тысячи юных душ. Эта вещь пять лет назад получила премию в журнале "Нева", но никто из компетентных лиц, занятых профилактикой наркомании, ею с тех пор так и не заинтересовался.

Понятно, что у серьезных людей много других дел, кроме как следить за дилетантскими охами и ахами, но ведь юношество-то наше тоже состоит в основном из дилетантов, оно пока еще способно и ужасаться, и сострадать. В конце концов, во времена Минина и Пожарского Россию спасли дилетанты.