Российские тюрьмы: взгляд с Запада

Определяющим фактором практики лишения свободы при коммунистическом режиме было не участие заключенных в чрезвычайно амбициозных экономических проектах, а то, что их труд считался центром советской экономики.

Политическая идеология в сочетании с извращением и нарушением правовых норм была призвана создать экономический лагерно-индустриальный комплекс. Преступление и наказание определялись в соответствии с утопическим предназначением СССР: все преступления были издержками капитализма, а наказание должно было превратить антисоветские элементы в образцовых пролетариев и (следовательно) лояльных советских граждан. Хулиганство было преступлением потому, что разбитые магазинные витрины и уличные беспорядки нарушали гармонию советского общества. Таким образом, лишенные свободы преступники стояли в одном ряду с преподавателями, врачами, матерями и отцами: они все участвовали в работе по воплощению давней мечты – созданию царства небесного на земле.

С точки зрения криминологии, это было довольно дерзкое мифотворчество - пенитенциарная фантазия. Согласно ей, заключенные должны были работать над колоссальными экономическими проектами и тем самым повышать свой статус, но не как люди, запятнавшие себя преступлением, а как строители коммунизма. Однако в действительности многих граждан арестовывали на улице, дома, по дороге на работу и подвергали тайному суду, а затем отправляли в лагеря на принудительные работы, часто на смерть; они становились рабами самой разнообразной индустрии – от строительства железных дорог до изготовления школьной мебели.

Если преданность Советскому Союзу была идеологическим фундаментом пенитенциарной политики и уголовного законодательства, то ГУЛАГ (Главное управление лагерей) был хранилищем советской идеологии: огромным комплексом лагерного производства, управляющим всеми экономическими проектами. Сфера деятельности ГУЛАГа, созданного в 1934 г., выходила за пределы того, что обычно называют борьбой с преступностью; он действовал на государственном уровне. На самом деле, пенитенциарная система при ГУЛАГе представляла собой раздувшийся микрокосм советской бюрократии и социального контроля.

Исходя из этого можно предположить, что традиционная граница между уголовной юстицией и обществом в России была размытой. При всем ужасе, тюрьмы относились к идейному комплексу преданности делу, чести и славы. На протяжении всего сталинского правления (1926-1953) тюрьмы в СССР были повсеместно. О точном числе заключенных в советских тюрьмах того времени остается только гадать. Обычно наиболее точной считают цифру порядка 12 млн., потому что она учитывает только заключенных, а не всех «репрессированных» (из которых многие в лагеря не отправлялись).

В воспоминаниях заключенных постоянно упоминается о жестокости карательных репрессий, в которой прослеживается связь между страданиями в неволе и политизацией личности. Нам известно, что советская тюрьма не существовала в качестве единого опыта или единого института. Эндрю Майер (Andrew Meier) утверждает, что миллионы россиян, в том числе жертвы репрессий, страстно верили в марксизм-ленинизм и в национальный дух, который прекрасно сочетается с этой системой; затем он добавляет, что русские до сих пор не смирились полностью со своим прошлым.

Наконец, советский национальный дух совмещал в себе противоречивые тенденции. Наследием ГУЛАГа стали города, построенные жертвами сталинского террора. ГУЛАГ, как утверждает Майер, породил колоссальную национальную индустрию, в которой поработители и порабощенные чувствовали себя единым целым.

Уже не раз обсуждалось, как бывшие заключенные, ожесточенные системой, переставали понимать разницу между тем, чтобы быть русским, и тем, чтобы быть жертвами карательных ужасов. После Сталина в пенитенциарной идеологии не было серьезных изменений. Настоящая реабилитация – когда государство признало свою ошибку – началась только спустя некоторое время, уже после смерти Сталина в 1953 г. – когда ГУЛАГ был упразднен. Жертвам это мало помогло. Реформа судебной системы была отложена до 1960-х гг., а идеологическая реформа заглохла, и система оставалась нетронутой на протяжении многих лет после смерти Сталина.

К 1991 г. Советская Россия была уже по горло сыта арестами. Общество было пропитано пропагандой и страхом, так что глубоко укоренившиеся представления о том, какую роль играет труд в жизни общества, стали неотъемлемой частью национального духа. Таким образом, тюремный этос только усилил культурный символизм советской трудовой этики.

В современном развитии российской пенитенциарной системы можно выделить три фазы: то, что происходило сразу после того, как выяснилось, насколько плохи были условия содержания заключенных (фаза 1); беспокойное время середины-конца 1990-х гг., когда начался процесс приспособления уголовной юстиции к местным условиям (фаза 2); и настоящий момент, отмеченный повышением значимости прав человека и стремлением переориентировать тюремное управление и содержание заключенных в соответствии с международными приоритетами (фаза 3). Мы бы могли также выделить четвертый этап: постдисциплинарное общество.

Фаза 1: Система в состоянии хаоса

Специфика пенитенциарной системы сыграла большую роль в падении СССР в 1991 г. Когда открылись двери тюрем, действительность оказалась ужасающей. Нарушение прав человека, переполненность тюрем, болезни и пытки – всё это было неотъемлемой чертой советской пенитенциарной системы. Многие болели туберкулезом; заключенные умирали – из-за того, что их было слишком много, и от недоедания. Сейчас в числе заключенных появились жертвы СПИДа. Эти проблемы всё еще остаются в следственных изоляторах (СИЗО). Советская карательная система стала знаменитой благодаря публикациям диссидентов, активистов и деятельности международных организаций по правам человека. Жестокость достигала ужасающих масштабов, как сообщает специальный докладчик ООН по вопросу о пытках:

«Специальному докладчику понадобился бы поэтический талант Данте или художественное мастерство Босха, чтобы точно изобразить адские условия, с которыми он столкнулся в этих камерах. Восстают чувства обоняния, осязания, вкуса и зрения. Суровые, бесчеловечные условия унижают человеческое достоинство; они сами по себе мучительны» (ООН, Экономический и социальный совет, 1994: 19).

Когда советская экономика рухнула, тюрьмы больше не могли играть роль индустриального монолита. Кроме того, образовался вакуум на месте политической идеологии. Физическое состояние пенитенциарной системы было возмутительным; идеологическое представляло собой хаос.

В 2001 г. Россия занимала второе место в мире по количеству заключенных из расчета на душу населения: на 100 000 человек приходилось 670 арестантов, то есть 979 285 человек содержались в местах лишения свободы. Для сравнения, в том же году в Англии и Уэльсе на 100 000 человек приходилось 130 заключенных (всего 67 056 арестантов). В начале 2006 г. в России было 209 СИЗО, 7 тюрем и 141 учреждение, в которых заключенные содержались до суда; 767 исправительных колоний и 62 воспитательные колонии для несовершеннолетних преступников (от 14 до 17 лет). В 2005 г. из 763 000 арестованных 600 000 отбывали срок в так называемых исправительных колониях – закрытых учреждениях с бараками.

Фаза 2: адаптация уголовной юстиции к местной специфике

В 1999 г. я наблюдала за тем, как пенитенциарная система переживала крушение советского тюремного монолита. В числе прочих аспектов, меня интересовали работы, программы и инициативы, которые заменили собой лагерный индустриальный комплекс; мне также было интересно, как тюремный персонал распределял и осуществлял лишение свободы в «современной» России – после того как пенитенциарная система лишилась идеологического стержня.

Начался мощный идеологический подъем: центральное тюремное руководство в Москве добивалось полного контроля над пенитенциарной системой как единым целым. Понятие лишения свободы было противоречивым и путаным – вероятно, из-за того, что российское общество при Борисе Ельцине находилось в хаотическом переходном состоянии.

Например, на западе России (в Смоленске) западные понятия заключения (наказание и реабилитация) и преступления (преступники порочны от природы), послужили основанием для нововведений. Бихевиористская психология, когнитивно-поведенческая терапия и слова утешения, транслируемые с помощью акустической системы Tannoy, быстро находили себе применение в числе прочих новых подходов. Многим сотрудникам и управляющим тюрем было трудно интегрировать западную риторику прав человека и ориентированные на преступника нововведения в уже имеющуюся практику. Это был нестройный хор многочисленных голосов, которые боролись за первенство на развалинах индустриальной пенитенциарной системы колоний и тюрем.

С точки зрения организации, тюремная система превращалась в квази-развитую структуру управления. Раньше за методы и ресурсы отвечали областные власти. Сейчас все тюрьмы объединены на федеральном уровне и управляются централизованно из Москвы. Однако политический и экономический переход был настолько хаотичным, а замысел объединить всю тюремную инфраструктуру под единым началом Москвы – настолько грандиозным, что в итоге в разных областях стали возникать местные и совершенно разные практики и идеи.

Некоторые тюрьмы Сибири разительно отличались от того, что было в Смоленске. В Омске тюремная реформа проводилась на твердом фундаменте советской рабочей этики. Респонденты, с которыми я там говорила, считали преступление не индивидуальным врожденным пороком, а следствием воздействия различных социально-экономических факторов: заключенные, - говорили мне, - действовали под влиянием среды, а не в силу особенностей характера. Областное тюремное начальство боролось, прежде всего, с ущербом, который преступность наносит обществу. Заключенные участвовали в различных коллективных программах, трудовых и учебных мероприятиях, которые проводились в рамках партнерских программ с местными школами, органами самоуправления, университетами, компаниями. Руководящие принципы развились из видоизмененных советских понятий: «внедрение трудовой этики», «ответственность за свой труд», «компенсация ущерба посредством труда».

Эти разнообразные идеологии и методы стали появляться с момента падения советской системы. Промышленный сектор в России слаб, а тюремной системе не всегда удавалось воспользоваться промышленностью, находящейся на таком примитивном уровне. Восточные регионы могут использовать труд заключенных в лесопромышленности и других сферах, связанных с природными ресурсами.

Но на западе России природных ресурсов гораздо меньше; в распоряжении этих регионов остается только сектор легкой промышленности. Импортируемые дальневосточные продукты стоят дешевле, так что тюремный труд на рынке фактически становится неконкурентоспособным. Естественно, что в результате упадка промышленного сектора появляются альтернативные пенитенциарные концепции. Кроме того, западную Россию часто называют Европейской частью России. Расположенные там тюрьмы более восприимчивы к влиянию с Запада, чем в других частях страны; для проникновения новых идей на пенитенциарную периферию требуется некоторое время.

Международное сообщество постоянно добивалось того, чтобы тюремное начальство отчитывалось в нарушениях прав человека в российских тюрьмах. Заимствованные с Запада программы пользовались большим авторитетом в силу своего западного происхождения. Неудивительно, что многие служащие западных тюрем чувствовали на себе двойной взгляд: они находились под наблюдением как московских властей, так и парламентских делегаций из Совета Европы, которые проверяли российские тюрьмы на предмет соблюдения прав человека.

Пенитенциарная микроэкономика

Во многих регионах труд заключенных – это единственное средство к существованию тюрем. Предполагается, что тюрьмы должны выполнять реабилитационную функцию, а не только наказывать за правонарушения; но в России заключенный должен работать не на благо национальной экономики, как это было при СССР, а просто для того чтобы выжить. При президенте Путине централизованное государственное финансирование тюрем несколько наладилось, но всё же не стало неизменным правилом, так что в ряде случаев содержание тюрем всецело ложится на плечи местных властей. Распределяя ресурсы, центральное правительство учитывает и то, что тюрьмы могут получить самостоятельно, имея доступ к сырью и рынкам.

Многие тюрьмы для получения этих дополнительных средств к существованию используют бартерную схему. Например, местному фермеру может понадобиться ремонт оборудования. Тогда он обращается в тюрьму и в обмен на починку оборудования предлагает свою продукцию. Бартерный обмен широко распространен в России, и возникновение таких схем вокруг тюрем не удивительно; но это показывает, насколько важную роль стал играть частный сектор (в относительно некоммерческом формате) в обеспечении тюрем ресурсами (Piacentini 2004).

С другой стороны, бартерный обмен с тюрьмами привносит интересный аспект в понятие общественной справедливости. Это можно считать новой формой социальной интеграции: местную общественность информируют о том, что производится в тюрьмах, и тюремный персонал активно поддерживает бартерный обмен с местными жителями. Это проверяет на практике распространенное в Британии мнение, что совместные виды деятельности между заключенными местными жителями полезны.

Наше исследование – это не открытие какой-то сельской идиллии отношений между неиспорченным простым народом и заключенными. Тюрьма была и остается учреждением, которому постоянно не хватает ресурсов и которое находится в плачевном состоянии. Помимо очевидных экономических и социальных успехов, тюремный бартер выходит за рамки того, чего обязаны достичь тюремные власти, будучи опекунами заключенных.

Фаза 3: появление прав человека

Какое значение имеют все эти практики в контексте возрастающей важности таких понятий, как права человека, в России?

После десятилетнего переходного периода, сопровождавшегося политическим, экономическим и социальным хаосом, пенитенциарная система стала развиваться с помощью реформ, благодаря введению правового регулирования и минимальных допустимых норм и принципам прав человека. Несомненно, в пенитенциарной модернизации важную роль сыграли внешние организации, НПО и наблюдение за процессом. Благодаря инспекциям «специальных докладчиков» перед Россией встала угроза политической изоляции и позорного исключения из мирового сообщества. Но у такой стратегии есть свои подводные камни.

В случае с тюремным бартерным обменом в российских тюрьмах права человека нарушаются из-за того, что тюремное руководство постоянно находится в поисках ресурсов, чтобы кормить заключенных. Арестанты работают не с целью реабилитации, а чтобы выживать.

Для большинства тюремных начальников права человека остаются пустым звуком. Это не понятие, которое следует применять к российским заключенным, а нечто импортированное извне. Один из начальников сказал мне: «Это всё для того, чтобы нам навредить. ‘Всё правильно сделали?’ - ‘Да.’ - ‘Честно провели то-то и то-то?’ - ‘Да.’ Если бы я сказал ‘нет’, мне же было бы хуже».

Нельзя утверждать, что это отражает всю систему целиком; но несомненно, что более четкую и эффективную пенитенциарную систему, основанную на местных ценностях, образовать пока трудно. Как бы убедительно ни отстаивались права человека в женевских «коридорах власти», на местах к ним относятся цинично, воспринимая их как наглядное воплощение новой политики, в которой страна оценивается исходя из того, насколько «хорошие» или «плохие» в ней тюрьмы.
Советские исследования в пенитенциарной сфере

Возможно, одним из главных достижений моей работы в России стала информация о качестве и количестве исследований, проводившихся до 1991 г. На тему лишения свободы в России опубликована масса материалов. В первую очередь, эти тексты апеллируют к идеологии марксизма-ленинизма, а также к политической и экономической выгоде труда в тюремной системе. Данные, относящиеся к двадцатому веку, по большей части дискредитированы как ненадежные и не соответствующие действительности. Насколько мне известно, ни один из российских материалов, опубликованных в ХХ веке, не содержит критического отчета по стандартным социологическим аспектам карательной системы (сюда входят идеологические основания наказаний и политизация лишения свободы).

Лишение свободы считалось нормой; тюрьмы представлялись необходимым институтом политической коррекции и труда, игравшего такую важную роль в советском обществе. Таким образом, в ХХ веке Россия нуждалась в заключенных, а задачей исследователей было соответствовать этому принципу. Но в действительности и тюремный персонал, и заключенные были лишь винтиками в гигантском политическом механизме советского режима. Именно эти герметичные условия создали большие проблемы для исследователей, желающих найти факты и повлиять на пенитенциарную политику.

Впечатления западного социолога

Главная проблема западного социолога, занимающегося тюремными вопросами, состоит в том, что в России его иногда воспринимают как шпиона, а иногда как наблюдателя из ЕС. Это сводится к проблеме лицемерия и политических процессов, которые призваны стыдить общество за ужасающие нарушения прав человека и с помощью манипуляций заставляют его придерживаться международных норм. Западные институты воспринимаются как контролирующие, карающие и использующие негативные дефицитные модели, призванные заставить Россию отчитываться, но не объясняющие, как соблюдать и продвигать права человека (например, в соответствии со стандартами Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод) «изнутри». Я сочувствую тем сотрудникам российской тюремной системы, которые воспринимают участие Запада как враждебное вторжение.

Тем не менее, если Россия хочет и дальше пользоваться благами, которые ей дает членство в таких органах, как Совет Европы, она должна и дальше двигаться по пути пенитенциарных реформ и защиты прав человека. У проекта продвижения прав человека есть, возможно, некоторые недостатки в том, как его осуществляют и воспринимают в народе. Но Россия признала, что это должно быть стержнем ее законодательства. Уважение к правам человека важно не только в плане содержания заключенных, но и в более общем смысле построения гражданского общества.

4 фаза: карательная система в постдисциплинарном обществе?

Некоторые комментаторы, пишущие о проблемах российской пенитенциарной системы, обеспокоены тем, что может возникнуть тенденция, обратная процессу европеизации, который длился на протяжении 1990-х гг. К сожалению, возрождение авторитаризма в российском обществе может отразиться и на пенитенциарной сфере. Хотя проявлений этого пока немного, печальная правда состоит в том, что права человека и прочие реформаторские принципы были «импортированы», а сейчас Россия стремится вновь стать мировой сверхдержавой. В стране на смену хаотичному управлению 1990-х гг. пришла более централизованная политическая власть.

Международное сообщество, в числе прочего, требовало более гуманного обращения с заключенными. Сейчас отношение к международным «интервенциям» и западным идеалам существенно изменилось. В последние годы политические трения между Россией и Европой освещались западной прессой; здесь можно усмотреть аналогию и с пенитенциарной системой.

Тюрем всё еще очень много, и их условия продолжают вызывать беспокойство. С 1991 г. в численности тюрем и в их условиях произошли разве что незначительные изменения. Например, в 2005 г. не менее 300 заключенных из мужской исправительной колонии в Курской области принимали участие в массовом протесте с голодовками и членовредительством (резали запястья, животы, лица, ноги), выражая недовольство условиями, в которых их содержали.

Ситуация изменилась потому, что пенитенциарный вакуум 1990-х гг. наполнился идейным содержанием, сходным с европейским. Не все усилия были впустую. Было запущено несколько пробных инициатив по разработке общественного труда в рамках уголовной юстиции. Хорошо и то, что юридически права заключенных всё еще признаются. Ускорился процесс обращения заключенного в европейские суды. Международные специалисты по тюрьмам (например, профессор Дирк ван Зил Смит/Dirk van Zyl Smit из Университета Ноттингема и профессор Эндрю Койл/Andrew Coyle из Королевского колледжа в Лондоне) констатировали ряд случаев, свидетельствующих о том, что Россия подает большие надежды в развитии правовых принципов в пенитенциарной системе.

Если сравнить с тем, что было 30 лет назад, отличия будут разительными. Это прямой результат следования европейским инициативам, цель которых улучшить условия в местах заключения как для арестантов, так и для персонала. Россия – не единственная страна, которая не хочет следовать рекомендациям и меняться в лучшую сторону.

Заключение

Если посмотреть на российские тюрьмы «западным взглядом», преимущества перехода на основе прав человека становятся очевидными. При таком подходе злоупотребления и ухудшение условий не проходили незамеченными, тогда как в ином случае об этом бы умалчивалось. Правительство несло ответственность за ужасные условия, а права заключенных признавались на юридическом уровне.

Как мы видели на примере дела Калашникова, благодаря правам человека российский заключенный впервые смог стать истцом, чьи позиции укрепляются международными правами.

Что касается тюремных служащих, то и у них есть возможность переосмыслить свою роль и стать представителями профессии системы охраны, признаваемыми международным сообществом.

Россия улучшила условия заключения и повысила свои стандарты. Но из-за изменений в более широком политическом контексте стало труднее ответить на главные вопросы: почему мы наказываем? И что такое современная тюрьма в демократическом обществе?

Российские правящие куги признают жестокость пенитенциарной системы в прошлом. Но чтобы оценить, понять и смягчить нанесенный ущерб, необходим особый процесс примирения, который не был начат.

Несмотря на интерес к правам человека, структурные рамки, забавным образом, остались нетронутыми. Цель правозащитной деятельности состоит в том, чтобы общество усвоило институты и нормы и тем самым стало лучше. Но усвоение – очень сложный процесс. Потому что именно наиболее сильные в политическом смысле страны навязывают его менее сильным государствам и их системам уголовной юстиции. Особенно трудно провести эту процедуру в тюрьмах, которым до сих пор уделяют слишком мало внимания. Для поддержки прав человека в России – или где бы то ни было еще – необходимо постоянно учитывать местный культурный контекст. Местное население следует вовлечь в пенитенциарную политику. Иначе права человека в тюрьмах так и останутся иллюзией; особенно это касается обществ, находящихся в состоянии перехода.