Выбор в Чечне узок: либо во власть, либо в горы

Распространение кадыровского опыта усмирения Чечни на весь российский Кавказ чревато лишь усугублением ситуации в этом регионе. Во многих случаях относительный успех Кадырова объясняется тем, что боевики попросту силой выдавливались из Чечни в соседние республики.

Новое обострение ситуации в Ингушетии снова вывело Рамзана Кадырова на первые роли российской внутренней политики. Трагический инцидент на федеральной трассе «Кавказ» был блестяще использован президентом Чеченской республики для усиления своих позиций не только на Северном Кавказе, но и в России в целом. Впрочем, иллюзий ни у кого быть не должно.

Нынешний лидер Чечни уже не первый год является политиком федерального значения, чей опыт ставится другим в пример и чьи инициативы по большей части с удовлетворением принимаются центральной властью.

Именно в Чечне, согласно официальной версии российского агитпропа, с терроризмом практически покончено. Там отменен режим КТО, а значит, можно говорить о большой общероссийской победе, обеспеченной не кем иным, как президентом Чеченской Республики. В июне 2009 года снова, как это бывало с ним не раз, Кадыров сумел перехватить инициативу, завоевать информационное пространство, навязать свое понимание происходящего на Кавказе и убедить Москву в правильности именно своих подходов. По крайней мере, какой-либо содержательной коррекции со стороны Кремля и Белого дома заявления чеченского лидера не произошло.

В течение нескольких дней мы наблюдали серию встреч Кадырова с высшими должностными лицами страны, его внезапный визит в Ингушетию и переговоры с и. о. республиканского президента за «закрытыми дверями». В центре всеобщего внимания оказались заявления чеченского лидера о «собственном вайнахском расследовании» покушения на ингушского президента, о готовности (естественно, все подается как реализация планов главы российского государства) вести операции против боевиков и невозможности для Руслана Аушева возглавить соседнюю республику «по этическим соображениям».

На фоне стандартной реакции Кремля (вялые, звучащие скорее по инерции угрозы «наказать» и «достойно ответить») и отсутствия внятной интерпретации со стороны центральной власти снова создавалось ощущение, что российская политика на Северном Кавказе является приоритетом президента Чечни.

Именно он расставлял акценты и определял приоритеты, которые, скорее всего, будут затем приняты федеральным центром «по умолчанию» (как это уже было с амнистией для боевиков, формированием особого режима прохождения военной службы для уроженцев Чечни и функционирования пенитенциарных учреждений республики).

Но среди последних деклараций и инициатив следует особо выделить креативную идею об активизации чеченских силовых подразделений (вкупе с их всесторонней поддержкой со стороны республиканской администрации) в «наведении порядка» в Ингушетии. «Я буду лично выезжать и оказывать содействие местным властям в продолжение той работы, которую проводил Евкуров. Буду делать все для того, чтобы раз и навсегда покончить с терроризмом и на территории Чеченской Республики, и на территории Республики Ингушетия», - пообещал Кадыров. Мотивируя необходимость большего вовлечения Чечни в ингушские проблемы, президент Чечни заявил: «Мы являемся составной частью России и не можем чувствовать себя спокойно, когда где бы то ни было на территории нашей страны совершаются теракты, подобные тому, что произошел в Назрани».

С последним тезисом чеченского лидера, на первый взгляд, трудно спорить. Действительно, вести антитеррористическую борьбу даже в самой маленькой республике Северного Кавказа исключительно с опорой на собственные силы невозможно. Однако все это не говорит о том, что угроза общероссийской безопасности (а деятельность боевиков в Ингушетии является таковой) должна решаться особо доверенными и проверенными лицами, доказавшими свою лояльность Кремлю. При разрешении этой проблемы должно исходить из общенациональных интересов. При таком подходе антитеррористическая борьба не должна превращаться в совокупность рейдов и «зачисток». Она должна включать в себя и серьезные социальные, экономические, гуманитарные программы, которые не могут ограничиваться корпоративными или республиканскими интересами. И, конечно же, успешная антитеррористическая борьба должна проводиться в строгих рамках российского законодательства.

Иначе действия наших оперативников практически ничем не будут отличаться от действий «специальной оперативной группы моджахедов» (которая одной из первых взяла на себя ответственность за теракт против президента Ингушетии).

Но в данном случае важен контекст. Между тем, весь опыт президента Чечни по борьбе с экстремистским подпольем базируется как раз на противоположных принципах. Во-первых, эта борьба велась дистанционно от федерального центра, который согласился на жесткие правила игры. Суть этих правил такова: мы предоставляем вам свободу рук по «замирению республики», вы по возможности избавляете нас от грязной работы и ответственности за возникающие эксцессы. Во-вторых, эта борьба ориентировалась не столько на решение общегосударственных задач, сколько на консолидацию личной власти в руках первого лица республики (который был таковым еще задолго до получения президентского поста по факту). В-третьих, вся эта борьба регулировалась неформальными правилами.

Впрочем, данная схема не является каким-то этническим ноу-хау, как иногда пытаются представить.

То, что происходит сегодня на Кавказе, является лишь отражением процессов, происходящих в стране в целом. Только с местным колоритом.

В свое время в классических исследованиях по советской кратологии «Технология власти», «Империя Кремля», «Загадка смерти Сталина», «Происхождение партократии» и других Абдурахман Авторханов (кстати сказать, этнический чеченец) сделал чрезвычайно важный методологический вывод для анализа советской модели управления. С точки зрения Авторханова, в советской системе главной задачей было не занятие формально первого места в иерархии, а получение доступа к неформальному ресурсу власти и влияния. Отсюда реальное первенство генсека КПСС, а не главы государства - председателя Президиума Верховного Совета СССР, отдельных наркомов, а не председателя Совнаркома (до прихода Сталина на пост предсовнаркома). Нынешняя власть, ностальгирующая по советскому граду Китежу, сполна унаследовала старые принципы организации власти. А потому конституционно сильный президент уступает премьер-министру, и Путин становится не фамилией, а должностью. Заместитель главы администрации президента реально значит не меньше (если не больше, чем сам руководитель этой администрации), а сила регионального лидера определяется в первую очередь его личными отношениями с первыми лицами государства.

В таких условиях президент Чечни может хоть каждый день клясться в том, что объединение двух соседних республик не является приоритетом для него и для его команды. В самом деле, формально никакого объединения и не нужно (зачем создавать лишнюю головную боль, занимаясь исправлением Конституций и созданием многочисленных новых структур со столь же многочисленными переименованиями, входя в решение социальных и экономических проблем).

Куда проще установить «силовой контроль» над соседом в условиях кризиса власти в Ингушетии и таким образом обеспечить реальное политическое доминирование, но без серьезной социальной ответственности за бюджетников, пенсионеров и прочее.

Москва вполне может согласиться на такой сценарий, так как фирменным стилем нынешней российской власти является концентрация ресурсов (в первую очередь информационных) для решения проблем в одной точке. В этом случае проблемы, лежащие на поверхности, вроде бы ликвидируются, но ее корни остаются, а в некоторых случаях прорастают еще глубже и становятся более прочными. Но суть этой хитрой политической «технологии» заключается в том, что прямой угрозы для Кремля эта проблема уже не представляет. По крайней мере, в краткосрочной перспективе (а про долгосрочные планы никто ведь и не думает!). Этот опыт был апробирован в Дагестане в 1999 году, Нальчике в 2005 году, в Чечне во время властвования Кадырова. Некоторые резонансные угрозы ликвидировались, переводились в латентное состояние. Однако социальные предпосылки этих опасных явлений не изучались и не ликвидировались. В тот же Дагестан после пятилетнего относительного спокойствия в 2004-2005 гг. вернулась турбулентность. Но ее Кремль объясняет уже новыми причинами (в 2009 году некоторые духовно близкие власти эксперты договорились до того, что связали убийство министра МВД Дагестана «местью России» за успехи в «пятидневной войне» 2008 года).

В этой связи следует определить действительный, а не пропагандистский коэффициент эффективности военно-полевого менеджмента Рамзана Кадырова в Чечне. Автор статьи готов на время выступить в роли адвоката «сильной личности» и принять тезис о том, что эффективность не следует путать с соблюдением прав человека и гражданских свобод. В общем, лес рубят, щепки летят. Но, во-первых, во многих случаях относительный успех Кадырова объясняется тем, что боевики попросту силой выдавливались из Чечни в соседние республики. Откуда их будут выталкивать из Ингушетии - в Северную Осетию или в Ставропольский край? Во-вторых, в результате этой кавказской «рубки леса» ХХI века количество терактов в Чечне через два месяца после отмены КТО растет, а не уменьшается. Об этом говорят открытые источники (являющиеся, кстати, основной для качественной работы тех же спецслужб и разведки). За время после отмены КТО отмечено 14 столкновений и спецопераций. Подчеркнем еще раз - это данные только открытых источников! И при этом почти полное отсутствие оппозиции в Чечне (которого не было даже во время сепаратистской Ичкерии) не дает возможности для легального выброса протестной энергии (что в других республиках Северного Кавказа хотя бы в ограниченных рамках присутствует).

Фактически выбор в Чечне чрезвычайно узок: либо хождение во власть, либо уход в горы.

Конечно, никто не отрицает того факта, что Кадыров имеет большой ресурс популярности и поддержки. Однако такая ситуация не может быть вечной, и в случае несогласия с курсом президента есть шанс, что протестные настроения, не имея нормального выхода, пойдут по экстремистскому пути. И все потому, что нет открытых клапанов для выхода недовольства. К чему ведет такая закрытость, мы уже видели на примере шахского Ирана или хотя бы агонизирующего СССР 1980-х. В этой связи неизбежно возникает риторический вопрос. Насколько обосновано (с практической, не с правозащитной точки зрения) распространение чеченской «рубки леса» на весь Северный Кавказ?