У телеканалов разные представления о диссидентстве

Какие, однако, романтики наши чекисты. Документальный фильм о генсеке, председателе КГБ и поэте Юрии Андропове - чистое стихотворение в прозе. И название такое лирическое: «Пятнадцать месяцев надежды» (Первый канал). Только сочинил его не знаток жанра Тургенев, но бывший пресс-секретарь Ельцина Сергей Медведев. А другие романтики из спецслужб, движимые жаждой прекрасного не меньше Андропова, назвали первые пять лагерей ГУЛАГа совсем уж нежно, почти любовно: в Мордовии - Дубравлаг, в Караганде - Степной, в Инте - Минеральный, в Норильске - Горный, на Колыме - Береговой.

Эти данные я почерпнула из трехсерийного цикла «Отщепенцы» (Петербург - Пятый канал), посвященного диссидентам. Между двумя работами - прямая связь: тот, на кого мы надеялись целых 15 месяцев, очень не любил тех, о ком повествует цикл.

На примере данных проектов легко увидеть, насколько полярны сегодня трактовки времени, событий, личностей. В первом из них Юрий Владимирович предстает едва ли не маячком либерализма в насквозь тоталитарной власти. У него много заслуг перед Отечеством, но одна из самых значительных, по мнению автора, - безбрежный гуманизм. Он предпочитал не уничтожать диссидентов на родине, а высылать их на Запад. Не будем сейчас рассуждать о качестве того типа человеколюбия, в котором гильотина служит лучшим средством от головной боли. Заметим лишь, что для героев фильма «Отщепенцы», известного математика Револьта Пименова и простого рабочего Анатолия Марченко, вариант высылки был еще более неприемлемым, чем «санатории» вроде Дубравлага или Берегового. Марченко даже выдвинул органам встречное предложение: если им не нравится жить со мной в одной стране, пусть сами уезжают.

Это одна сторона вопроса. Вторая заключается в том, что и Пименов, и Марченко cидели не при Тутанхамоне, а именно при Андропове (точнее сказать, и при Андропове тоже). И если Пименов при добром председателе КГБ отбывал относительно мягкий приговор - 4 года ссылки в Коми (Воркута, Тайшет и страшная Владимирская тюрьма ему достались при предшественниках Андропова), то Марченко оттрубил с небольшими перерывами весь срок, отпущенный Юрию Владимировичу на посту главы грозной спецслужбы. Солженицын и Шаламов рассказали правду о сталинских лагерях, он - о брежневских. И от этой правды волосы встают дыбом. Страшнейший эпизод фильма, до которого никакой Хичкок не додумался бы, оглушителен своей будничностью. Один сокамерник Марченко порезал себе вены, а другой подставил миску и собрал кровь. Туда набросал хлебушка - не пропадать же добру - и съел тюрю.

В «Отщепенцах» легко увидеть ту систему эвфемизмов, которую виртуозно использовал андроповский режим. Если в начале его правления насаждалось мнение, что власти, оглядываясь на Запад, неохотно идут на аресты, то после вторжения в Афганистан уже нет смысла заигрывать с Западом. Сроки резко увеличиваются. Вот и Марченко в 1981-м получает по 70-й статье (в девичестве пресловутая 58-я, то есть антисоветская агитация и пропаганда) 10 лет лагерей и 5 лет ссылок. А в марте 86-го он объявит в Чистопольской тюрьме бессрочную голодовку с требованием выпустить всех политзэков Советского Союза. Горбачев его требование вскоре выполнит. Но сам Марченко уже не сможет порадоваться своей победе - он умрет через две недели после выхода из голодовки.

Сравнивая два проекта, начнешь поневоле сочувствовать свежей комиссии при президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Как бы она решила в данном случае - правда на стороне Андропова или «отщепенцев»? Ясно, что кто-то из авторов лжет. Верность исторической правде вообще категория относительная. В наших широтах, где привычнее жить либо прошлым, либо будущим, но непременно в обход настоящему, она относительна вдвойне. Стало быть, кто определяет интересы России, тот и устанавливает правду. Кстати, кто и каким образом будет определять интересы России в той же комиссии? Как не перепутать пропаганду в форме истории (нормальная практика для любой нормальной страны) с самой историей? «В ущерб» фальсифицировать минувшее нельзя, а «во благо» можно?

Тут ответ ясен: разумеется, можно. На ТВ уже давно отрабатываются модели правильного обращения с историей.

Лучший рецепт был представлен год назад, когда на второй кнопке замелькал заманчивый слоган новой забавы под названием «Имя Россия»: «Россия выбрала свое будущее, теперь настало время выбирать прошлое». И ведь выбрали-таки прошлое - то ли в лице товарища Невского, то ли в лице товарища Сталина. Да это и не важно. Исторические штудии от ТВ меньше всего озабочены фактологией, лишь бы не было обидно за державу. Оттого объем сталинианы уже давно превышает все санитарные нормы. Хорошо идут и его коллеги по партии, особенно под соусом доморощенного психоанализа. Редкая неделя обходится без экскурса в подкорки разнообразных выдающихся коммунистов, от Дзержинского до Берии, и каждый из них выглядит то ли жертвой режима, то ли жертвой собственного невроза. Иногда темы невольно подсказывают первые лица. Положил Путин цветочки на могилы Деникина, Ильина, Шмелева - значит, грядет новая волна телепроизведений о видных государственниках с белой подпушкой.

Впрочем, не все так просто. Вот посетил как-то Владимир Владимирович лично Бутовский полигон, где упокоены тысячи жертв Большого террора, но диссидентов как не очень привечали на ТВ, так и не привечают. Тут сквозит нечто ментальное. Не любим мы ни инакомыслящих, ни инакочувствующих. Прошло более десяти лет, а я до сих пор помню одну парламентскую сценку. 30 октября, в День политзаключенного, покойный ныне Сергей Юшенков предложил братьям по Госдуме почтить память невинно убиенных вставанием. И что же? Никто из думаков, включая тогдашнего начальника Селезнева, даже не подумали оторвать седалища от кресел. Не то чтобы тема диссидентства закрыта - она просто очень многим неприятна. Мейнстрим нынче другой. Борьба «за вашу и нашу свободу» (лозунг, с которым горстка отчаянных смельчаков вышла 25 августа 1968-го на Красную площадь в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию) окончательно вышла из моды. Воспользуемся определениями Чаадаева: «блаженный патриотизм», в который мы впали в последнее десятилетие, плохо сочетается с теми, кто «не научился любить свою родину с закрытыми глазами».

В «Отщепенцах» едва ли не больше размаха репрессий при белом и пушистом Андропове меня поразила немотивированная жестокость тех, кто их осуществлял. У Марченко была мечта - построить дом. Всякий раз, когда его ненадолго выпускали на волю, он спешил ее осуществить. Руки у него были хорошие, дома получались основательными: достроить не успевал. Как только Анатолия сажали, их тотчас сносили бульдозерами. Теперь даже доску в память об одном из самых свободных людей несвободной страны негде повесить.

...Несколько лет назад Михаил Леонтьев, говоря в одной из телепрограмм о своем любимом герое Владимире Владимировиче с влажными от счастья глазами, сделал важное заявление. Альфой и омегой путинского правления он назначил «цивилизованный реванш» и «минимальный уровень репрессий». Эти определения, особенно последнее, звучат жизнеутверждающее, но не очень внятно. Все-таки «мы живем, под собою не чуя страны»: то, чего нет в телевизоре, нет в действительности. А в телевизоре нет ничего, кроме паркетной хроники. Уж на что Марши несогласных не опасны для власти, но ведь даже их не демонстрируют по ТВ (а если и покажут, то непременно в самом неприглядном виде и только для того, чтобы превратить, как шутят нынче, в «фарш несогласных»). Не говоря уже про зэка Ходорковского - то ли политического, то ли просто. Одним словом, инакомыслие так же не в чести, как 30 и 50 лет назад.

Наверное, прав Павел Лобков - все дело в культурном слое. Однажды он со своей замечательной «Растительной жизнью» отправился в Кембридж к Владимиру Буковскому. Обустраивая коттеджный садик, словоохотливый ведущий обменивался репликами с хозяином дома по поводу диссидентов в частности и жизни в целом. Программа получилась на редкость содержательной, только вспотевший Лобков все сетовал: трудно работать, очень глубокий культурный слой, нужен специальный инструмент. И тут Буковский вынес лагерное кайло. Незаменимая, оказывается, на все времена вещь в хозяйстве.