Этот странный кризис

Разговор, имевший место в русской рюмочной напротив известного нью-йоркского ресторана «Самовар», просто не мог рано или поздно не коснуться мирового экономического кризиса. Дело было прошлым ноябрём. Кризис был ещё явно на подъёме, набирая обороты и обещая много нового — как в смысле глобального переформатирования отношений между частным бизнесом и государством, так и в отношении возможных биографических поворотов. Так что тема ещё не успела превратиться в одну из тех спасительных для угасающего разговора тем, которые с избытком поставляют нам политики, поп-звёзды и работодатели. К тому же одним из собеседников был мой старый знакомый, который, закончив в середине 1990-х питерский физмат, не стал дожидаться ни Нобелевки, ни повышения зарплаты, уехал в Америку и теперь работал на Wall Street в одной довольно крупной инвестиционной фирме.

Справедливости ради надо сказать, что кризиса разговор коснулся далеко не сразу. Виной тому были превосходные местные водки (укропная, тминная, кориандровая, да, особенно кориандровая), приятная компания, несколько лет, прошедших с момента последней встречи, а также поэтический вечер на втором этаже «Самовара», из которого мы стремительно вывалились, похватав вещи из рук гардеробщика, чей облик неожиданно, но неотвратимо воскрешал в памяти уже успевшие потускнеть даже на могильных надгробиях образы «уралмашевских», «тамбовских», «солнцевских»… Нынешний «Самовар» не очень интересен своей кухней. Правда, говорят, что гастрономическая ностальгия — одно из самых сильных проявлений тоски по родине. Вполне возможно. Однажды мы специально поехали на Brighton Beach, чтобы купить там всё, чему полагается быть на русской вечеринке. Купили даже водку «Тархун» в трёхлитровой банке — незабываемый и в своё время распространённый напиток, который я в последний раз (то есть это я только думал, что в последний) пил в 1992 году в городе Омутнинске Вятской губернии. И всё же, несмотря ни на какую утробную тоску по родине, поджелудочный зов никогда не загонит меня в русский ресторан за границей. Разве что на экскурсию. Так что если вы занимаетесь социальной антропологией или просто истосковались по отечественной физиогномике первой половины 90-х, вам в «Самовар». Причём на первый его этаж (на втором собирается негустая интеллигентская надстройка — попить чаю с водкой и послушать своих или прилетевших из-за океана поэтов). Представьте себе публику, которая выглядит как массовка из какого-нибудь криминального боевика эпохи первоначального накопления капитала (эпизод в кабаке: на сцене набриолиненный шансонье в полосатом костюме, за столиками гуляет братва, криминальные авторитеты молча рисуют нули на салфетках). В «Самоваре» эту в целом узнаваемую картину разнообразят персонажи из другой эпохи, забыть которую нам не даёт «Место встречи изменить нельзя»: помните посетителей коммерческого ресторана, в который устраивают рейд работники МУРа? Если забыли — вам опять-таки в «Самовар». Интерьер завершает поющий человек за роялем, похожий сразу и на Вилли Токарева (усами), и на Михаила Шуфутинского (размерами головы и отсутствием шеи). Какой тут кризис?! Как пел Сергей Шнуров, «если бабки есть, значит всё путём, значит снова пьём, значит снова пьём». А бабки есть. И выпить хочется. Значит, и повод найдётся.

Трудно расставаться с этими людьми, но надо. Поэтому вернёмся к разговору о кризисе. «Увольняют?» — с притворным участием поинтересовался я. «Многих увольняют. Но с таким выходным пособием, что вопрос только в том, где и как его тратить. Если здесь — хватит на пару лет жизни, не изменяющей прежним привычкам. Если где-нибудь в Гоа — вопрос о необходимости дальнейшего трудоустройства вообще снимается. Это же Wall Street. Попасть — довольно трудно, окончательно вылететь — ещё сложнее. В любом случае катапультируют с таким парашютом, что до дна лететь довольно долго». Выпили за это дело. Выпили вместе, но каждый думал о чём-то своём. Приятель продолжил: «Так что главное — не в страхе перед увольнением. Точнее, не это самое интересное. Потерять работу — более или менее обычное опасение, переживаемое каждым в одиночку. Действительно новым является общее ощущение растерянности. Причём растерянности, связанной не с непосредственной профессиональной деятельностью и судьбой собственной компании, а с тем, что происходящее полностью противоречит всему, чему нас учили в университетах. Я не о математике, финансах или менеджменте. Я о местной экономической идеологии, согласно которой США — не просто гарант стабильности глобальной экономики, но и источник её роста. Американская экономика существует для того, чтобы гасить кризисы, возникающие в разных точках мировой системы, — в этом её историческая миссия.

Этому нас учили в Гарвардской бизнес-школе. А теперь мы не просто ничего не можем сделать, но ещё и понимаем, что именно с нас всё и началось. Полная концептуальная дезориентация. Очень непривычное чувство, даже для меня. Представляю, что творится в голове у моих американских коллег. Я бы сравнил это с ощущениями советских солдат летом 1941 года». — «Сильное сравнение», — подумал я, и мы снова выпили, но уже думая об одном и том же.

Не знаю, что реально происходит в головах у клерков с Wall Street, но вот атмосфера на улицах буквально в нескольких кварталах от City мало напоминает то, что творилось на улицах Москвы в середине сентября 41-го. Не напоминает она и то, что можно увидеть на фотографиях, снятых на нью-йоркских улицах в эпоху Великой депрессии, с которой так часто сравнивают нынешний кризис (причём не в его пользу). Не напоминала ни тогда в ноябре, ни сейчас в конце мая. Ни тебе очередей за бесплатным супом, ни массовых драк у дверей биржи труда, ни завернувшихся в газеты бездомных (то есть бездомные, конечно, встречаются, но, как правило, их поведение сильно отдаёт личным выбором).

Никакой растерянности. Наоборот. Все непрерывно едят, покупают, ловят такси, огибают леса реновирующихся или строящихся зданий. Причём делают это одновременно. Я отдаю себе отчёт, что происходящее на Пятой авеню или Бродвее в районе Downtown — не самый объективный показатель того, что реально происходит. Но то же самое я видел в Бруклине и на Лонг-Айленде, в Бостоне и Филадельфии. Национальный ВВП продолжает падать, внутренний и внешний долги растут, равно как и дефицит бюджета, крупнейшие автопроизводители (бренды которых были символами американской экономики) становятся банкротами, безработица достигла максимального уровня за последние два десятка лет. Но ощущение такое, что всё это только в новостях. Сидят в кафе люди, читают про все эти ужасы в газетах и просят принести ещё десерт. Наверное, эти люди не входят в число 8 млн безработных (хотя не факт). Но более чем вероятно, что они потеряли часть денег в одном из банков или пенсионных фондов, что у них проблемы с выплатой кредитов или зависла ипотека. Однако кризис — где угодно, только не на их лицах. (У нас, конечно, всё несколько по-другому. И это видно даже по телевизору. Например, незабываемое выражение на лице Дерипаски, когда он пытался не подписывать договор о возобновлении работы его комбината в Пикалёво, — несомненное доказательство кризиса. Говорить о рабочих, которым месяцами не платят зарплаты, вообще не приходится.)

Действительно, очень странный кризис. Действительно, не похожий на все предыдущие. И не столько своим системным характером, сколько своими повседневными социально-психологическими симптомами. Возможно, это связано с тем, что кризис — мировой и поэтому психологически переживать его легче. Работодатели наконец реализовывают свою мечту о снижении зарплаты и увольнении неугодных (или просто некомпетентных) сотрудников. Но при этом с сожалением и сочувствием разводят руками: кризис. Работники пытаются бастовать или понуро бредут домой, но не испытывая особо острого чувства несправедливости происходящего: понятное дело, кризис. Экономические показатели падают, а общее настроение — нет. Частный бизнес с энтузиазмом продаёт государству свои долги. Государство с не меньшим оптимизмом национализирует частный бизнес, скупая эти долги. Кто кого больше надул, пока непонятно. И вряд ли что-то принципиально изменит.

P.S. Композиционное единство требует вернуться к началу, то есть к поэтическим вечерам и кризису. Поиски знаменитой The Old American Can Factory несколько недель назад занесли меня в Южный Бруклин. Консервная фабрика, как и многие фабрики, построенные в Бруклине с середины XIX по первую половину XX века, превратилась в конгломерат дизайнерских студий, художественных мастерских, независимых издательств, специализирующихся на экспериментальной поэзии и т.д. Двигаясь по одной из многочисленных бруклинских промзон, только начинающей ещё превращаться в один из будущих артистических районов (а это судьба почти всех бывших промышленных районов Бруклина), я с любопытством рассматривал и фотографировал заброшенные фабричные постройки, пустующие склады, замершие стрелы портовых кранов. В общем, почти готовая инсталляция. Не хватает только музейного контекста и концепции. Концепция не заставила себя ждать. На одном из фабричных фасадов видоискатель камеры наткнулся на надпись: «NO MORE CORPORATE BULLSHIT!» Размеры, местоположение и строгая графика послания напоминали о лозунгах вроде «Слава труду!» или «Проведём в жизнь решения XXVIII съезда КПСС!». Если бы не лаконичное послесловие, говорящее о явно независимой, я бы даже сказал, низовой инициативе: «FUK WALL St.» То ли краски не хватило, то ли места на заводском фасаде. Значит, чего-то всё-таки не хватает. Кризис.