Что можно в России и что нельзя

В классическом голливудском фильме «Однажды в Америке» группа молодых удачливых гангстеров устраивает весёлые похороны сухого закона.

В этом фильме, что редкость, итальянские актёры играют еврейских гангстеров.

Обычно бывает наоборот.

Итак, весёлые похороны.

Гроб.

На гробе написано «Prohibition».

Именно этим библеизмом, буквально означающим «запрет», в США называли сухой закон.

Гангстерам при сухом законе жилось хорошо.

Есть мнение, что именно запрет на продажу алкоголя и неизбежно связанное с ним бутлегерство и доходы от подпольной торговли спиртным в конце концов и позволили этническим преступным группировкам превратиться в США в самую настоящую мафию.

Есть также мнение, что аналогичную роль в нашей стране сыграла горбачёвско-лигачёвская антиалкогольная кампания четвертьвековой без малого давности.

Гангстерам при сухом законе жилось хорошо, а после его отмены начало житься ещё лучше.

Потом их, правда, постреляли и даже как бы сожгли заживо (в фильме) - но ведь кто не рискует, тот не пьёт шампанское!

Французское шампанское, естественно.

Потому что отечественное не дороже (но и не лучше) пресловутой бормотухи.

Речь у нас, однако, пойдёт не о шампанском и даже не о сухом законе, а о запретах.

О запретах как таковых.

Их сегодня в нашей жизни не так уж много, да и соблюдаются они, мягко говоря, с известной рассеянностью, - однако вкус к запретам, воля к запретам, желание не просто «держать и не пущать», но и запрещать набирают силу и грозят вот-вот вылиться в нечто вполне конкретное.

И в стране, и в мире.

«Thou shalt not» - такую надпись разместил английский поэт-визионер Уильям Блейк над вратами райской часовни.

Перевести это на русский язык невозможно.

Опять-таки библеизм.

Thou shalt not - анафорический зачин Декалога («Не укради, не убий» и т.д.).

По-русски это «Ты не должен» превращается просто в «Не».

Но чего же мы всё-таки «не должны»?

В глобальном масштабе (а вернее, конечно, в мире победившего глобализма):

1) отрицать холокост;

2) оскорблять религиозные чувства мусульман;

3) употреблять тяжёлые наркотики;

4) заниматься педофилией.

(Из того же фильма «Однажды в Америке» в наши дни непременно вырезали бы иные кадры с девочками-подростками. Да и с мальчиками, пожалуй, тоже.)

Как ни странно, всемирный перечень запретов этим и ограничивается.

Потому что всё остальное - либо сугубо локально (институционально, национально, конфессионально и т.д.), либо допускает произвольные толкования.

В Турции нельзя признавать геноцид армян, в Индии - есть говядину, в Швеции - оказывать непрофессиональное сопротивление преступнику (то есть заниматься вынужденной самообороной), в Израиле - совершать утилитарные действия по субботам, в Германии - использовать нацистскую символику...

А что за запреты существуют в нашей стране?

Здесь нельзя оскорблять президента.

И только его.

В этой связи поневоле вспоминается, как в 1990 году поэт Геннадий Григорьев спьяну взломал партком ленинградского Союза писателей и почему-то налепил на лоб тамошнему Горбачёву в рамочке полновесную по тем временам трёшку.

Ему, правда, показалось, будто это был четвертной.

Но откуда у Григорьева четвертной?

Перепугавшийся первый секретарь союза хотел было завести на Гешку (как все его называли) уголовное дело.

- Помилуйте, Владимир Константинович, - сказал я ему. - Михаил Сергеевич у нас един в двух лицах: он и президент СССР, и генсек ЦК КПСС. И в парткоме он висит на стене в качестве генсека. А за оскорбление генсека статьи в УК не предусмотрено!

И дело благополучно замяли.

У нас ещё нельзя разжигать межнациональную и межконфессиональную рознь.

Сама, поди, разгорится.

Нельзя также разжигать рознь социальную, но и с этим тем более всё непросто.

Потому что призывать «Грабь награбленное!» нельзя, а грабить, получается, можно.

И в Куршевель ездить тоже, хотя в криминологии подобное поведение безусловно сочли бы виктимным.

(Вроде бы как в прозрачном коротком платьице одной-одинёшеньке гулять в глухом дворе тёмной ночью.)

Хотя нет, прошу прощения, как раз Куршевель попал с некоторых пор под запрет.

Но, может быть, этот запрет отменят, как уже отменили - глубокой осенью прошлого года - запрет на упоминание в СМИ применительно к нашей стране слова «кризис»?

Нельзя у нас и заниматься политическим экстремизмом.

Экстремальным спортом и экстремальным туризмом - можно, а политическим экстремизмом - нельзя.

(Честно говоря, я не вижу в этом логики - ведь занятия экстремальным спортом и экстремальным туризмом куда опаснее.)

Новомодная борьба с фальсификацией истории ещё не обернулась запретом, возможно, только ввиду сложности формализации (да и дефиниции) самого термина.

Хотя в случаях с экстремизмом и с рознью это вроде бы никого не остановило.

Хотя вообще-то фальсификация истории - штука страшная.

Всего полгода назад двое докторов исторических наук - небезызвестный Евгений Анисимов и дама, простую еврейскую фамилию которой я запамятовал, - выступили с фантастическими измышлениями по моему адресу на страницах «Новой газеты».

И можно только догадываться о том, с какой наглостью врёт почтенный профессор про предмет своей профессиональной специализации - Смутное время и Петровские реформы, отделённые от нас четырьмя и тремя веками, если уж обо мне, живом и здоровом, он рассказывает читателю заведомые небылицы.

Вот вам фальсификатор истории!

Поговорим лучше об искусстве.

Запретов (впрочем, негласных и временных) на фильмы я помню два, а на спектакль - один.

Это «4» Ильи Хржановского, «Россия-88» Павла Бардина и спектакль «Нос» в петербургском Театре сатиры (гоголевский нос там оказался похож на нынешнего премьер-министра).

О запрете на «Россию-88» сейчас энергично препираются у себя на сайте кинокритики «Афиши».

Но это борьба двух нанайских мальчиков.

Хороших мальчиков - но нанайских.

И публика там тоже такая.

Книжная торговля внесла свои запретительные коррективы, существенно ограничив продажу «Большого словаря мата» и ещё пары-тройки книг с незаламинированными обложками.

Запрет на прозу Владимира Сорокина оказался сугубо местным - только в шорт-листе «Большой книги».

Ну, ещё, понятно, лужковская борьба с гей-парадом.

Но почему-то не с «Евровидением».

На телевидении, кстати, вроде бы существуют свои чёрные списки.

И свои расценки на непопадание в них или (но это, кажется, гораздо дороже) на исключение из них.

Об этом, кстати, написан и издан целый роман.

Кем - не скажу.

Запамятовал.

Тоже вроде бы простая еврейская фамилия.

Сам я прошлой осенью, проводя поэтический вечер, посвящённый выходу в свет стихотворной антологии «Поэтическая формация», запретил читать со сцены матерные стихи всем поэтам, кроме непосредственных участников коллективного сборника.

А вот участникам - разрешил!

Их, правда, набралось 128 душ - целое село или, вернее, крепостное хозяйство средней руки.

Пушкин, кстати, - очередному, правда не круглому, юбилею которого в некотором роде посвящена эта колонка - ухитрился нарушить буквально все упомянутые выше запреты.

(Кроме участия в гей-параде, да и то не факт.

И разумеется, кроме запрета на Куршевель.

Но ведь ему и в Кишинёве отдыхалось весьма недурно!)

Будь моя воля, я бы как раз запретил юбилейные пушкинские торжества (особенно после кошмара десятилетней давности).

Но и на мою волю, увы, наложен запрет.