Россия еще не решила, бороться ли ей с коррупцией

На модерации Отложенный

Государство борется с коррупцией вяло. В конце апреля было объявлено, что в Кремле подготовили четыре президентских указа, которые определяют круг чиновников, обязанных декларировать свое имущество и доходы, порядок проверки этих сведений, порядок их публикации. 14 мая глава президентской администрации Сергей Нарышкин сказал, что указы «находятся в работе». За несколько дней до этого глава Счетной палаты Сергей Степашин говорил о «втором блоке» антикоррупционных законов, который «будет регламентировать все экономические отношения», а также о том, что проверять декларации чиновников будет ФСБ. Указы так и не подписаны, проектов законов публике не представлено.

Вялость можно объяснять по-разному. Может быть, велико сопротивление всяким действиям, направленным на ограничение коррупции. Думское большинство тянуло с принятием даже довольно слабого пакета антикоррупционных законов, который был внесен Дмитрием Медведевым в прошлом году. Причем, несмотря на то что президент настаивал на скорейшем их вступлении в силу, депутаты решили, что законы начнут работать только с 2010 года. Нынешние разговоры о президентских указах в отсутствие самих указов тоже могут косвенно свидетельствовать о жестокой аппаратной борьбе вокруг их проектов.

Возможно, президент и премьер и сами до конца не решили, нужна ли им эта борьба с коррупцией. Российская экономика при известном уровне коррупции росла хорошими темпами на протяжении десятка лет, кризис заставил власти погрузиться в текучку, не оставив времени на дела стратегические, теперь спад вроде бы прекратился, угроз политической стабильности нет. От добра добра не ищут. Заявленная цель диверсификации экономики должна была бы также поставить вопрос о повышении качества государственного управления в России (то есть об обуздании коррупции). Но эта цель пока не стала императивом для политического класса и руководства страны. А значит, и с коррупцией можно бороться в необязательном жанре.



Сейчас борьбу с коррупцией подстегивают две силы. Первая — межведомственное соперничество. Генпрокурор Юрий Чайка, выступавший на днях в Совете Федерации с ежегодным докладом, ищет способы усилить вес и влияние своего ведомства, сильно снизившиеся после того, как у прокуратуры отняли многие полномочия в пользу Следственного комитета. Вероятно, определенные планы наращивания аппаратной мускулатуры имеются и у главы Минюста Александра Коновалова и он тоже не прочь применить для этого тему борьбы с коррупцией.

Вторая сила — настроения части высшей бюрократии, которая из соображений в большой части ценностных и идеалистических хотела бы жить в более совершенном государстве, где сильны институты, воплощаются инновации и вообще «свобода лучше, чем несвобода». Эти бюрократы давно решили вопрос о личном благополучии, и у них нет ничего общего с чиновником районного масштаба, берущим взятки. К ним близок президент.

Двух этих сил в принципе достаточно, чтобы идеалы и ценности переплавить в политическую волю, направленную на реальную борьбу с коррупцией. Но для этого есть препятствие — российский политический класс еще не выбрал, в какой стране он хочет жить.

У противодействия коррупции есть две тесно связанных стороны — политическая и техническая. С технической все понятно: соотношение кнута и пряника для госслужащих нетрудно просчитать. С политической сложнее. Приняв решение искоренить коррупцию, рано или поздно придется принимать и другие решения. О действительно независимом суде, об избирательной системе, которой можно не стесняться, об упорядочении полномочий ФСБ и так далее. Технические проблемы в этой сфере не решаются без политических — и наоборот. Первый серьезный шаг ставит на повестку шаги дальнейшие.

Отсюда и вялость. Выбор до сих пор не сделан. Поэтому вокруг борьбы с коррупцией так много слов и так обескураживающее мало дел.