Грядущие победы русского оружия

8 мая, накануне 64-й годовщины победы русского оружия над германским нацизмом, президент Медведев подписал закон о порядке применения оружия против душевнобольных. Этот закон Государственная дума приняла в день рождения Ленина, 22 апреля. Речь, впрочем, идет не обо всех душевнобольных, а только о признанных судом невменяемыми и находящихся в психиатрических стационарах специализированного типа с интенсивным наблюдением. Это те, что раньше назывались спецпсихбольницами, а еще до того – тюремно-психиатрическими больницами или, попросту, психиатрическими тюрьмами. 

Таких психбольниц в России на сегодняшний день восемь: в Казани, под Волгоградом (село Дворянское), в Черняховске, Костроме, Новосибирске, Орле, Сычевке и Петербурге. 

Времена, естественно, не советские, главную вывеску поменяли – больницы находятся в ведении Минздрава, а не МВД. Под какой вывеской лучше жить – вопрос спорный, а для самих жителей этих учреждений, скорее всего, малосущественный. 

Существенные вопросы: как их охраняют и в каких случаях закон разрешает их убивать. Раньше над этим особенно не задумывались. Повел себя больной «неправильно» – привязать его к кровати на неделю, колоть нейролептиками до одурения, укутать крепко влажной простыней и с наслаждением смотреть, как она, высыхая, сдавливает тело. У медперсонала и охраны было много развлечений с больными и с теми здоровыми, которых было велено считать больными. Ну и, разумеется, оружие при попытке побега, но это уже не развлечение, это серьезно – за это можно было получить внеочередной отпуск или повышение в звании. 

Теперь решили все узаконить: когда можно применять дубинки, наручники, светошумовые гранаты, когда служебных собак, а когда огнестрельное оружие. Казалось бы, закон – это хорошо. Перефразируя президентскую банальность – закон лучше, чем беззаконие. Однако фарисейство властей состоит в том, что всем, включая законодателей, понятно: в пенитенциарной системе нормальная жизнь может быть организована не с помощью нового хорошего закона, а с помощью эффективного общественного контроля. А с помощью нового закона может быть только создана иллюзия того, что государство проявляет к этим проблемам интерес. Приняли закон – и забыли о проблеме. 

В законе немало замечательных, не по Фрейду, оговорок. «При применении специальных средств необходимо исходить из принципа минимального причинения вреда». «Обеспечение охраны психиатрического стационара и безопасности находящихся на его территории лиц осуществляется на основе принципов законности и соблюдения прав и свобод человека и гражданина». «Запрещается применять специальные средства в отношении женщин с видимыми признаками беременности, лиц с явными признаками инвалидности и несовершеннолетних». Последняя оговорка и вовсе удивительна: если признаки беременности охранникам не всегда видимы, то об инвалидности они должны были бы знать – практически все обитатели этих скорбных учреждений имеют инвалидность по психиатрическому заболеванию. 

Закон детально расписывает, когда и что можно делать охранникам уголовно-исполнительной системы с больными.

Например, применять дубинку – в целях самозащиты или нападении на медперсонал, для пресечения групповых нарушений больными общественного порядка. При попытке побега – наручники. При попытке освобождения больного из психбольницы – светошумовые гранаты и овчарок. Во всех вышеперечисленных случаях – еще и газовое оружие. 

Могут они использовать и огнестрельное оружие. Для того чтобы остановить автомобиль, на котором больные пытаются совершить побег. Для того чтобы подать сигнал тревоги. Для того чтобы предупредить о намерении использовать огнестрельное оружие. Ну и, наконец, использовать его во всех случаях, когда есть угроза жизни и здоровью самим охранникам или медицинскому персоналу, а также для освобождения заложников или отражения вооруженного нападения извне. 

Впрочем, следует признать, что проблема охраны этих учреждений действительно существует. Закон возник не на пустом месте. Когда, следуя условиям членства в Совете Европы, в России из ведения МВД тюрьмы и лагеря передали в Минюст, а спецпсихбольницы – в Минздрав, про охрану последних почему-то забыли. Между тем, среди контингента психиатрических больниц для принудительного лечения встречаются весьма разные люди. Все они, если бы не были больными, считались бы преступниками. Оставлять персонал этих больниц безо всякой защиты невозможно. Беда лишь в том, что для охраны привлекаются сотрудники тюремного ведомства, и лечебное учреждение снова становится больше похоже на тюрьму, чем на больницу. А ведь можно было бы предоставить этим больницам возможность организовывать охрану самостоятельно или заключать договоры с частными охранными предприятиями. Не скажу, что это панацея и в психбольницах все сразу наладится, но тюремный дух и традиции из них постепенно выветривались бы. 

Это хорошо, что в законе есть слова «Физическая сила, специальные средства и (или) оружие не могут применяться для наказания лиц, находящихся на принудительном лечении в психиатрическом стационаре». Это правильно. Это очевидно для любого нормального человека. Но это абсолютно не очевидно для тех, кто привык в тюрьмах и лагерях вершить судьбы зэков. А именно они будут охранять гражданские объекты – психиатрические больницы министерства здравоохранения. Возвращение психиатрии под тюремную опеку не сулит нашему обществу ничего хорошего.

Но и это на самом деле не беда, это только полбеды. Настоящая беда в том, что общество не имеет эффективных инструментов влияния на власть. Гражданские активисты не могут свободно посещать колонии и тюрьмы. Правозащитные и медицинские организации не могут инспектировать психбольницы. Учреждения, в которых повышен риск нарушений прав человека, отгораживаются от общества высоким забором, в прямом и переносном смысле слова. 

Для того чтобы начать решать эти проблемы, государству не надо выделять деньги из бюджета, создавать новые госструктуры, писать новые законы. Достаточно только разрешить общественный контроль за местами принудлечения и лишения свободы. И без предварительного уведомления. Однако сделать так – значит поделиться с обществом своей монополией на власть. Для того ли они строили свою вертикаль?