Диктатура мента

Об отсутствии правосудия в России и сложившемся в результате социально-экономическом строе государства

Вводные замечания. По просьбе «Новой» я адаптирую для публикации этот доклад, который целиком основывается на опыте работы в газете, но не лезет в ее рамки. В первоначальном виде он готовился для экспертов в США, куда мы ездили с делегацией российского Клуба присяжных, а затем я остался еще на неделю по приглашению фонда Пола Хлебникова, за что благодарен жене и братьям этого убитого в России журналиста. С разными частями и аспектами этого доклада (он был размещен в первоначальном и наиболее полном виде на сайтах «Новой» и Союза журналистов России) я выступил в Высшей школе экономики в Москве, а затем в университетах и исследовательских центрах США.

Ту реальность, при которой живет обычный россиянин, а не правительство и не олигархи, труднее всего было объяснять именно специалистам, для которых анализ происходящего в России является профессией. Русологи (бывшие советологи) следят за показателями экономики и за кадровыми перемещениями, но совершенно не видят общего фона. Напротив, например, американские судьи, обычно редко вспоминающие о России, сразу во все въезжали, задавали точные вопросы, легко поняли и быстро выучили непереводимое слово «мент».

Но то же самое и в России. Суть предлагаемого анализа быстро схватывают (и признают в частных разговорах, хотя он их неприятно шокирует) наши судьи, но с трудом понимают политологи и «аналитики». Фактор права всегда недооценивался и продолжает недооцениваться при проведении реформ в России, что и приводило к возникновению аналогов нынешнего «ментовского государства».

Как юрист по происхождению, в своей 20-летней журналистской практике я старался писать в основном о правосудии. Чем дальше, тем больше я понимал, что получается на самом деле об отсутствии правосудия в России, и дыра эта тоже зияет все сильнее и сильнее. Хотя наиболее часто встречающимся тут словом будет слово «мент», я подчеркиваю, что темой доклада является отсутствие правосудия в России, что и делает возможной «диктатуру мента».

1. «Бизнес и ничего личного». Стараясь быть понятным зарубежным экспертам, я часто начинал свое выступление с рассказа о Фатхутдине. Это добродушный немолодой таджик, который два года назад подвизался на садовых участках, где у моей жены дача, а он там копал канавы. В сентябре Фатхутдин обратился ко мне с просьбой: «Хозяин! Отвези меня, пожалуйста, в Домодедово». Еще одна канава не была нам нужна, но я понимал, что если он поедет один, то как минимум потеряет все заработанные за лето деньги, а то и не доедет целым. Я взял его и еще одного таджика, четыре огромные клеенчатые сумки, и мы поехали в аэропорт.

Несмотря на громадную пробку, которая образовалась в результате отлета куда-то кого-то из правительства (ее создали менты), мы приехали загодя и пошли с Фатхутдином на разведку налегке. В коридоре в таком месте, которое никак нельзя миновать, стояли два молодых милиционера в галстуках — хоть сейчас на плакат. Они не обратили на нас ни малейшего внимания, мы вернулись к машине, взяли второго таджика и сумки и предприняли вторую попытку, но она оказалась менее удачной. Я встал метрах в двух, обозначая, что я тут в общем ни при чем, но так, чтобы иметь возможность вмешаться, если их начнут куда-то тащить и убивать.

Молоденький милиционер в галстуке спросил: «Это ваши таджики?» Я сказал: «Ну… В какой-то мере… Я их знаю, они хорошие ребята». «А почему вы их не зарегистрировали?» — «?!» Фатхутдин сметливо отскочил и полез куда-то в трусы. Вся операция заняла не более пяти секунд — они уже тащили дальше свои сумки, Фатхутдин радостно улыбался всеми своими золотыми зубами. Два года назад это стоило по тысяче рублей с таджика.

Теперь, пояснял я экспертам, представим себе масштаб явления. За одну ночь из Домодедова улетает самолет таджиков, самолет узбеков, два самолета армян, два самолета украинцев, самолет молдаван и так далее. Сумма, которую за дежурство собирают два молодцеватых милиционера, конечно, впечатляет (ничего не стоит при этом пронести в зал и клеенчатую сумку с динамитом, но это другой аспект проблемы). Конечно, молодым лейтенантам достается лишь малая часть, тут целая индустрия. Она основывается на лоббировании на высшем уровне нужных законов о «регистрации», игнорировании соответствующих решений Европейского суда по правам человека и Конституционного суда РФ, создании таких условий для этой регистрации, которые заведомо невозможно выполнить, а там уж остается только расставить в нужных местах посты и собирать урожай. И вряд ли точно называть это коррупцией, поскольку тут не отклонение от нормы закона, а превращение «закона» вместе с системой правоприменения и со всеми правоприменителями в фактически легальный бизнес.

Самое главное, что надо понимать: тут вовсе не проблема прав человека. То есть она предстает таковой «в оконцовке», но в генезисе она не такова. Такие же основания говорить, что волки нарушают права зайцев или что права человека нарушают мухи. Ну да, нарушают, но ставить так вопрос бессмысленно, потому что это просто так устроено. Например, по такому же принципу работает вся ГАИ, которая обычно прав человека не нарушает, так как останавливает в основном тех, кто в самом деле что-то нарушил. Отклонение в том, что штраф чаще идет в карман ГАИ, а не в казну. Но с их точки зрения, это не отклонение, а просто бизнес, самым устойчивым образом санкционированный начальством, а значит, легальный. Это индустрия, основанная на том, что надо пролоббировать огромные штрафы и страшные санкции, создать такие правила и нарисовать такую разметку, которые нельзя не нарушить, правильно ориентировать личный состав, отсеять тех, с кем опасно связываться, а уж те, с кем связываться не опасно, сами попадут в силки. По такому же принципу работают сегодня в России все правоохранительные органы и инспекции разных мастей. На коммерческую основу поставлены возбуждение уголовных дел и отказ в их возбуждении, финансовые проверки и проверки на предмет пожаротушения, не говоря уж о таможне. И это все — менты.

2. Масштаб и география проблемы. Два года назад в «Новую» обратился некий региональный олигарх из Курска по поводу избиения на дискотеке его сына. Сыну было причинено тяжелое сотрясение мозга (он до сих пор заикается), затем ему же было предъявлено обвинение «в нападении на милиционера». Это типичный для всей России (как становится понятно при чтении региональной прессы) случай, а нетипично лишь то, что отец пострадавшего решил воевать, и у него оказались достаточные для этого ресурсы. Он добился передачи дела сына в суд соседнего региона, где его оправдали. Руководитель ОМОНа, учинивший акцию, отделался выговором, дело в отношении тех, кто непосредственно причинил увечья, было прекращено за невозможностью установить виновных — это тоже типично, так как ОМОН обычно свирепствует в шлемах и масках.

Но олигарх на этом не остановился. Через принадлежащую ему газету, весьма популярную в регионе, он призвал всех, кого в Курском районе Курской области «обидели менты», обращаться за помощью. Результат превзошел ожидания: газета, куда пришли десятки уже потерявших надежду людей, собрала целую коллекцию достаточно доказанных и совершенно диких историй об ограблениях, избиениях, пытках, убийствах и изнасилованиях, учиненных ментами только этого РУВД. Они были опубликованы в местной газете и в «Новой». Кроме того, олигарх, обладая достаточными связями, добыл документальные доказательства махинаций с недвижимостью, которыми занималось областное УВД и его начальник. Это тоже было опубликовано в «Новой». Нам точно известно, что газету читали в МВД и, вероятно, в Кремле. Начальник УВД по-прежнему борется с преступностью в этом регионе, а вот олигарху пришлось перевести свой головной офис в соседний город.

Из этой истории, которой я занимался лично, можно сделать много важных для нашего анализа выводов, но пока я лишь подчеркну, что благодаря олигарху и его газете мы взяли в Курске «случайную пробу грунта». Та же самая картина, хотя и с разной степенью выраженности, проявится в любом регионе России, где будут возможность и желание ее прояснить. Кроме собственного богатого опыта таких расследований я опираюсь на публикации в местной прессе, известные мне, в частности, как члену жюри нескольких конкурсов для региональных журналистов. По их проверенным и опубликованным данным, если собрать их более тщательно, можно было бы составить «карту ментовского произвола в России», на которой бы обозначились более темные и серые зоны, но совсем светлых и свободных уже нет. Эта картина, разумеется, сильно отличается от официальной милицейской и судебной статистики и имеет мало общего с той, что мы видим в телевизоре, — тем не менее это и есть та повседневная реальность, которая хорошо понятна любому жителю России, но не берется в расчет «кремленологами» как у нас, так и «у них».

3. Оценка мотивации ментов. Конечно, в этой картине привлекают внимание в первую очередь возмутительные факты жестокости. Но именно интерпретация их как садизма может увести от понимания сути. Как в случае с Фатхутдином, целью действия является получение мзды, а тот факт, что он таджик, случаен, так же и в ОМОНе, хотя тут культивируется умение вырубить человека и причинить ему боль, этот садизм не является смыслом для большинства. Целью ОМОНа во всей ментовской конструкции является не жестокость как таковая, а только страх как средство эффективного бизнеса. «Силовая» составляющая кошмарит, как сказал наш президент, бизнес, но и не только, а всех, с кого можно что-нибудь содрать. В этот же момент «экономическая часть» (ОБЭП, налоговые органы и др.) с другой стороны уже подставляет ладошку, куда сами собой падают отступные.

Но все время гнобить людей и иметь это своей профессией трудно, надо как-то оправдывать себя в собственных глазах. Поэтому менты рационализируют мотивы расизмом в виде «здорового национализма», культом силы, который оправдывается необходимость борьбы с преступностью, а на самых высоких этажах это может приобретать вид рассуждений об особом пути России, опять же патриотизме или государственности, про которую никто даже не может объяснить, что это такое. Вот на это не надо вестись, поскольку за этим приличным или уже неприличным флером скрывается (в том числе от себя самих) только мотив корысти и больше ничего. Это бизнес, и он жесток, потому что это так устроено.

4. Презумпция правоты мента (ППМ). Этот бизнес возможен при условии, что выше ментов, по сути, никого нет, кроме другого мента. В том числе такую роль может играть и судья, но тогда уже нельзя говорить о правосудии. Даже не все в России понимают, что самое страшное ментовское оружие — лишение свободы — по закону находится не у них в руках, а в компетенции суда. При принятии нового УПК в 2001 году менты (тогда еще не такие одичалые, как сегодня) вели борьбу против передачи от прокурора (все же одной с ними крови) суду права давать санкцию на предварительный арест, ссылаясь на то, что это помешает им в борьбе с преступностью. Не только не помешало, но, по мнению экспертов, положение обвиняемых стало хуже: прокурор все же иной раз посылал следователей искать доказательства, суды же удовлетворяют ходатайства об арестах, по официальной судебной статистике за 2008 год, в 95 случаях из 100, а продляют срок содержания под стражей в 98 процентах случаев. Доля оправдательных приговоров стабильно составляет десятые доли процента (на фоне аналогичного показателя по вердиктам присяжных — до 20 процентов) — и это при том, что нам известно о качестве работы оперативных работников и следствия.

Гражданское правосудие и арбитражные суды — тема отдельного разговора, хотя они, конечно, тоже в нужных случаях контролируются ментами через различные механизмы. Что же касается уголовного суда в России, то приведенная статистика позволяет сказать, что он фактически сам поставил на себе крест, будем надеяться, что все-таки временно. На уровне законов все выглядит нормально, в Конституции есть прямая ссылка на презумпцию невиновности, но судьи сами поменяли (пусть не вполне добровольно) полярность у себя в головах и заменили ее «презумпцией правоты мента». Этот механизм прост: доводы защиты игнорируются, тем самым суд фактически становится рукой обвинения, тем молотком, которым менты просто заколачивают нужные им гвозди. В случае острого конфликта с совестью, которая у судей часто есть, они предпочитают прятаться за разными формами условного осуждения, но и это рискованно: мент тут же доложит куда надо, что судья взял взятку за этот «чрезмерно мягкий» приговор.

5. Режим ППМ и дисквалификация мента. Без ликвидации по факту контроля суда ментовской бизнес оказался бы невозможен, но это рикошетом бьет и по МВД. Менты не столько оборзели, сколько потеряли квалификацию. Отказы гражданам в возбуждении уголовных дел имеют причиной как «невыгодность» расследования без дополнительного вознаграждения, так и растущее неумение раскрывать и расследовать даже простые преступления.

Крайняя степень жестокости и насилия в системе привела к тому, что ее уже покинуло большинство настоящих профессионалов, умевших вести оперативную работу и расследовать уголовные дела. Обязательная причастность к насилию ослабила МВД в смысле кадрового состава в большей степени, чем коррупция, так как от необходимости брать и давать взятки в России трудно укрыться и где-либо на других государственных должностях, а жестокость в такой степени обязательна только в МВД, следственных комитетах и прокуратуре (тоже менты). Это привело и к потере оставшимися навыков раскрытия преступлений помимо пыток, арсенал которых в милиции известен из решений Европейского суда по правам человека. Тем временем прежние квалифицированные «правильные менты» — (см. далее), не умея делать ничего другого, ушли в частные охранные агентства вместе со своей агентурой или в адвокаты, и это делает положение потерявших квалификацию ментов еще более угрожающим — пока их спасает только ППМ в суде.

Поскольку общество переживает по поводу растущей преступности, и эти настроения еще подогреваются требующими финансирования ментами, они отчитываются перед властью липовой раскрываемостью преступлений. Но даже провокации нынешние менты организуют так, что бывшие «правильные» только руками разводят (впечатляет, например, возбужденное и расследованное ФСБ, а затем развалившееся в суде присяжных, но только благодаря этой форме, где ППМ не действует, «дело о покушении на Валентину Матвиенко»).

В тех материалах региональных газет, которые мне пришлось читать в жюри журналистских конкурсов, часто повторялся один и тот же сюжет. Человек месяц, или год, или два сидит в СИЗО, а часто уже и в колонии, и вдруг, всегда в связи с раскрытием другого преступления — «нашелся настоящий!» Часто речь идет об изнасилованиях, убийствах, которые общество требует скорее раскрыть, а в одном случае, помнится, о краже коровы. Можно себе представить, хотя трудно оценить, сколько людей лишены свободы в связи с тем, что «настоящий так и не нашелся».

И эту проблему в практическом смысле тоже не стоит интерпретировать как тему прав человека, хотя она таковой, безусловно, тоже является. Правозащитники — достойнейшие люди, но с позиций защиты прав человека они, если можно так выразиться, бьют мух по одной, а было бы эффективнее ликвидировать помойки. Тут именно помойка ментовского бизнеса: в обмен на «лицензии», позволяющие им грабить людей, менты отчитываются липой перед политической властью.

6. Происхождение вида. Слово «мент» идет из блатного лексикона. Блатной язык тесно связан с «понятиями», а они гораздо в большей степени, чем законы, обуславливают и объясняют российскую действительность (эта тема, достойная отдельного исследования, была подробно разработана в первоначальном варианте доклада, но тут, как и в выступлениях перед экспертами в США, я ее опускаю). Значение феномена блатного языка американским экспертам я иллюстрировал тем, что Путин набрал популярность, произнеся знаменитое «мочить в сортире».

Блатную лексику пытался использовать и Медведев, но это выглядит неорганично.

Вместе с распространением «понятий» (а они не всегда вредны и неправильны) из зоны в большую жизнь, здесь же заняло законное место и слово «мент». Если в зоне «мент» в самом широком смысле означал врага «мужика» (работающего и не нарушающего режим зэка), то в большой жизни это приобретает значение врага человека вообще. Зэки еще употребляли термин «правильный мент», что означало сотрудника администрации, который честно придерживается собственных правил. Среди обычных ментов сегодня «правильных» почти не осталось, так как законы они интерпретируют всегда так, как им выгодно.

Объясняя в зарубежной аудитории, кто такие менты, я взывал к воображению гарвардских профессоров: «Представьте себе, что сейчас в этот зал ввалятся с обыском человек сто. Они сразу положат нас на пол или поставят лицом к стене, станут орать, почти все будут в масках и с оружием, документов никто из них постарается не предъявлять, что они ищут, тоже будет непонятно, но перевернут все, кому-нибудь дадут по яйцам. Вот это и есть менты». Персональная неразличимость и отнесенность лишь к смутно понимаемым, перетекающим друг в друга «силовым структурам» — это и есть их обязательный признак.

С происхождением термина и с тем, что сегодня он распространяется на всякого, кто может напугать человека с помощью как бы государственных полномочий, все более или менее понятно. Самая большая загадка состоит в том, откуда они берутся — ведь вчера ничего подобного вроде не было. Но позавчера (при Сталине) что-то похожее опять было. Моя бабушка назвала бы их исчадиями ада, я апеллирую к ней, потому что сегодня так уже не говорят, а лучше не скажешь. Вспоминается и мысль философа Владимира Кантора (мы делали с ним интервью) о возвратных волнах варварства в России. Татаро-монгольские орды, опричники Ивана Грозного, шайки Емельяна Пугачева или вертухаи сталинских лагерей — все это как будто бы явления совсем разного происхождения, но между ними есть и нечто общее, к тому же роднящее их с нынешними ментами. Еще вспоминается очень популярный в те годы, когда я учился в университете, роман Чарльза Сноу «Лакировка» — там главная мысль состояла в том, что цивилизация — тончайшая пленка над океаном варварства и жестокости, который продолжает бушевать под ней.

(В то же время бабушка, усвоившая в детстве христианские понятия, никогда не допустила бы повесить ярлык мента на кого-либо пожизненно. Каждый сохраняет свое право на раскаяние, «мент» — характеристика не человека, а явления, которое никогда не захватывает человека целиком: какая-то часть остается человеческой, она растит детей, любит жену, приходит на выручку друзьям и даже способна разговаривать с врагами на их человеческом языке, хотя перейти на него трудно.)

Менты как исчадия ада берутся из того ада жадности и жестокости, который есть в каждом из нас, в ком меньше, а в ком больше. Когда в России в очередной раз была разрушена тончайшая структурная пленка цивилизации, в том числе выведена из строя презумпция невиновности, ад снова прорвался наружу через изменение сущности конкретных людей. Представляется, что джинна из бутылки выпустил Владимир Путин, произнеся в 2000 году свое заклинание о «диктатуре закона». Не знаю, понимал ли он и насколько внутреннюю абсурдность этого словосочетания. Он сделал ставку на силовиков, поскольку других надежных союзников у него не было, предоставил им ничем не заслуженные привилегии, ФСБ привлекла МВД, и все бросились, каждый мент на своем уровне, реализовать свои силовые преимущества на рынке. Им незачем было выдумывать что-то свое высокорентабельное, поскольку они получили «лицензию» на самый рентабельный из «бизнесов»: отнимать чужое. На смену лсохранялсяихим 90-м, когда общество было далеко от правового идеала, но вектор правового развития все же , покуда сохранялась естественная конкуренция, пришла не «диктатура закона», а диктатура мента с ее абсолютной монополией на прибыль и с претензией на монополию в области идей.

7. Менты и экономика. Идея пресечь хаос 90-х, «укрепляя президентскую вертикаль», то есть вернувшись к административным формам управления, была соблазнительна, но, видимо, с самого начала неадекватна. По общим законам кибернетики примитивная система не может эффективно и долго управлять более сложной, крах СССР как раз и подтвердил это правило десятью годами раньше. Но Путин решил «укреплять вертикаль», результатом чего стал (помноженный на пока еще дикий капитализм 90-х) последовательно грабительский характер экономики. Главным призом и стимулом в ней стал захват и передел чужой собственности на всех уровнях — от ЮКОСа до привокзального ларька — и всегда с заранее известным результатом. Бессмысленно заниматься производством до тех пор, пока существует рейдерство, то есть захват чужой собственности с использованием как бы закона и силовых структур, подчинивших себе также и суд.

Учитывая «происхождение вида» с присущей ему жадностью, жестокостью, обычной безграмотностью и отсутствием перспектив, ментов можно уподобить саранче, которая сжирает все на своем пути, и, как известно, в конце концов сама гибнет от голода. Но нам от этого не легче, потому что все уже сожрано до того. В частности, путем запугивания и заражения «бациллой ментовства» выведен из строя суд как тончайший и важнейший институт цивилизации.

В ментовском государстве надеяться на действительное, а не надутое извне, искусственное оживление экономики невозможно. Такая экономика могла основываться только на сверхдоходе, получаемом в результате высоких цен на нефть и газ. Как только цены обвалились, стало ясно, что господствующему и разросшемуся до предела классу ментов грабить уже нечего: производство встало как слишком рискованный при диктатуре ментов вид бизнеса. Экономический тупик очевиден. Российские элиты, включая активный класс менеджеров в возрасте 30 — 40 лет, которые привыкли думать, что что-то умеют и это всегда надежно, потихоньку переваривают урок. Массы склоняются к бунту, который точно ничего хорошего никому не принесет, а потому лучше бы подавить его в зародыше и без большой крови. Но сделать это, как выясняется, сегодня некому.

8. Менты и «президентская вертикаль». Отвечая на вопросы экспертов, мне приходилось всякий раз подчеркивать, что наше ментовское государство отнюдь не тождественно государству полицейскому в обычном понимании слова и даже противоположно ему. В полицейском государстве туповатый коп все же следует закону, плох он или хорош, а для нашего мента закон — факультативный способ решения его проблемы, и только. Главным же образом полицейское государство подразумевает строгую дисциплину, а наша вертикаль сегодня — фикция. Ментовское государство ближе к той формуле феодализма, по которой: «Вассал моего вассала — не мой вассал». Менты слушают только своего ближайшего начальника, да и то не с первого раза поймешь, какого, потому что авторитет и формальные атрибуты командиров не совпадают. Никто и никак не контролирует ментов «по вертикали», никакой министр, если они сами не сдают своих, ничего не может с ними сделать своей властью, иллюстрацией чему служит, например, рассказанная выше история из Курска.

Корыстная мотивация ментов, всегда для них основная, идет не по «вертикали», а сбоку — сверху приходит лишь «лицензия», но она уже есть, и кто же ее за просто так отдаст, тем более что в руках оружие и связи, в том числе с уголовной средой. Это хорошо понятно на примере заказных дел, представляющих интерес для центра: сигнал о возбуждении такого дела еще может пройти, пусть с утечкой информации, а сигнал о его прекращении не проходит почти никогда — ведь «клиент» уже сидит и платит, с какой стати его выпускать. Иногда менты в обмен на «лицензию» выполняют какие-то политические команды, например, разгоняют превосходящими в десятки раз силами мирные демонстрации «несогласных». Но даже те, кто склонен к садизму, не очень стараются: со старушек или нацболов взять нечего, и это лишь отвлекает ментов от их основного бизнеса.

Губернатора главный мент региона (а надо еще выяснить, кто это на самом деле) тоже слушает только из вежливости, а на самом деле сам его надежно опутал, так как контролирует информационные потоки, в том числе важные и специфические. Но в регионе им проще сговориться против Москвы и саботировать любую акцию, которая противоречит интересам ментов: так был провален разрекламированный Думой закон против игорного бизнеса. «Общественный договор» между элитами в центре и в регионах, который до падения цен на нефть базировался на понятном распиле бюджетного пирога, сейчас вообще подвергается сомнению. Владивосток не понимает, зачем ему при таких условиях Москва с ее запретом правого руля в пользу Тольятти, ментам это тем более непонятно.

Такую ситуацию В.И.  Ленин, никакой философ и экономист, но блестящий тактический политик, характеризовал как революционную: «Верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому». Низы не хотят, потому что всех достали менты, верхи не могут, потому что, не управляя ментами, они на самом деле не могут управлять ничем. Итог закономерный, но радоваться тут нечему: русский бунт не побеждает внутреннее варварство, а только мультиплицирует его.

9. Что делать? — классический русский вопрос. Для руководства страны все это не вопрос прав человека, законности или нравственности — мораль в политике вообще такая величина, которую интерпретировать невозможно. Для Кремля это проблема менеджмента, так ее и правильнее рассматривать.

Вероятно, сатирическое клише про «оборотней в погонах» было придумано еще при социализме, но у того, кто это придумал, в голове бы не уместились такие масштабы перерождения, при котором возникают целые министерства и ведомства «оборотней» в погонах и без погон. Раковые клетки, как известно, тоже когда-то были обычными, но, переродившись, начинают работать только на себя, уничтожая организм путем заражения других клеток по цепочке. Успех лечения зависит тут главным образом от своевременности и степени вмешательства.

В руководстве страны, несомненно, есть понимание этого диагноза, хотя, скорее всего, степень перерождения оценивается по-разному. Прежде всего в зависимости от того, кому как выгоднее ее оценить. Кто-то в Кремле фактически и возглавляет это ментовское государство в государстве (насколько у него вообще может быть руководитель) — он будет доказывать, что степень заражения не так велика, что и государство в нормальном понимании еще не разрушено, и возможно его лечение терапевтическими, менее рискованными мерами «борьбы с коррупцией». На самом деле степень перерождения (а не коррупции!) в силовых структурах, видимо, так велика, что традиционные меры «борьбы с коррупцией» вносят в управление лишь еще больший хаос, обостряя борьбу ментовских кланов между собой.

«Разделяй и властвуй» — тоже лишь тактический, но не стратегический метод управления государством, которое на самом деле внутренне разделить нельзя. Стратегически это византийское «разделяй и властвуй» необходимо заменить демократическим разделением властей с созданием независимого суда. Ясно, что делиться властью — не в характере Владимира Путина, равно как и признание им собственного поражения. Но иного выхода, как отказ от «вертикали», переход к методам управления с помощью права, с помощью «неуправляемого» суда, к тому же применяющего законы в рамках действительного федерализма, не видно. Мне кажется, что сам выбор Путиным в качестве преемника Дмитрия Медведева, а не кого-либо из представителей силового блока указывает на то, что он это понял и признает. (Если только он не выбрал Медведева как наиболее слабого, но и в этом случае он тоже мог сделать ошибочный ход.)

Все те сигналы, которые Медведев посылал и продолжает посылать обществу и элитам, как представляется, с искренним выражением лица, складываются в этот вектор. Ключевыми словами в них являются «суд», «малый бизнес», даже «НКО» и «свободная пресса». В частности, о реформе правосудия Медведев решительно и громко заговорил в июле 2008 года, но тут как раз началась война с Грузией, и всем стало немного не до того. Может, конечно, это и просто совпадение, но хотелось бы подчеркнуть, что реальная, а не бутафорская и отвлекающая реформа суда все же невозможна за неделю — и напротив — чтобы подготовить какую-нибудь силовую провокацию, больше времени и не требуется.

В последнее время, однако, соотношение сил изменил некий внешний фактор: а именно финансовый кризис, заставляющий элиты переосмыслить вопрос о судьбах и путях развития страны. Пока поезд несся на всех парах, а в топке хватало денег за нефть, всякая попытка серьезной реформы могла бы привести только к сходу его с рельсов и катастрофе. Сейчас этот поезд подошел к стрелке и замедлил ход. Нужно не такое уж большое усилие, чтобы подтолкнуть его в правильном направлении, и мне кажется, что это направление — все же Европа, а не Азия (ментально).

Есть ли в элитах достаточно сильные союзники для реализации линии, условно говоря, Медведева? Да, и в первую очередь это общий потенциал суда, судебной системы и судейского сообщества. Безусловно, там есть свои проблемы, в первую очередь серьезное заражение ментовщиной, но в отличие от силовых структур там это просто опухоль, которую еще можно (хотя и не безболезненно) удалить. Налицо проблема крайней закрытости и кастовости судейского сообщества, но тут есть и положительный момент: контактировать с такой кастой одновременно и труднее, и легче, если она на это вообще соглашается.

10. «Перезагрузка» судебной системы. Я рассказывал американским экспертам и охотно повторю сейчас в российской аудитории, что в последнее время, реализуя совместно с Общественной палатой РФ программу «Клуб присяжных», я много встречался с председателями и судьями региональных судов. Разговоры с ними (пока не для печати) свидетельствуют, что многие судьи достаточно высокого в своей системе уровня понимают создавшееся положение и тяготятся им. Судебная система в целом не переродилась, она скорее «нормально коррумпирована», в первую очередь исполнительной властью по всей «вертикали». Но, выбив для себя легальную большую заработную плату, льготы, обещания пенсий и достаточно крепкие позиции, судьи хотели бы теперь стать еще и порядочными людьми как в собственных глазах, так и в глазах референтных групп (в том числе приличных и уважаемых ими журналистов) и общества в целом.

Надо еще раз подчеркнуть, что для «перезагрузки» судебной системы нет нужды сильно изменять всю конструкцию и соответствующие законы. В Конституции и в законах в целом все нормально, изменение полярности с презумпции невиновности на «презумпцию правоты мента» случилось исключительно у судей в головах — там же это можно повернуть с головы на ноги, и судьи к этому в основном готовы. Им надо в этом помочь, и для этого есть средства — в частности, резкое, может быть, даже глобальное, расширение компетенции суда присяжных могло бы оказаться не самым дорогим, а, наоборот, наиболее эффективным и дешевым по соотношению «цена — качество» рычагом для «перезагрузки» судебной системы и одновременно для пробуждения гражданского общества через участие в отправлении правосудия.

Гражданское общество в России должно перестать игнорировать фактор права и сейчас сосредоточиться на «перезагрузке» судебной системы, на помощи ей в этом. В самом гражданском обществе активные и дремлющие силы для этого тоже есть. И это не маргиналы и не экстремисты, зажигающие революции для потехи и куражу: таких невменяемых единицы даже среди в целом способных к диалогу нацболов, такими их (нас) рисуют только менты и силовики, для чьей власти правосудие представляет смертельную угрозу. Та же «Новая газета», которую вы держите в руках, — это не пустая фронда или оппозиция ради оппозиции. Я думаю, что выражу мнение всей редакции, если скажу, что мы тоже на стороне нормальных, но не косметических реформ.