Почему коррупция в России не навсегда

«Какая к черту надежда?! — воскликнет скептический читатель. — Ведь речь идет о коррупции и о нас, о нашей стране! Разве может здесь что-то измениться!?» Этот крик отчаявшейся души понятен. В России модно сейчас говорить, что коррупция у нас в крови, что мы обречены на нее исторически. Что будет удачей, если коррупция рассосется сама собой, когда рано или поздно заработают правовые и рыночные институты (говорят одни) или, еще большее везение, придет настоящий хозяин и поставит всех этих коррупционеров к стенке (мечтают другие).

Мечты, мечты… И все это маниловщина — и про «само рассосется», и про «к стенке». Никогда в истории снижение коррупции не происходило само собой. Всегда оно было результатом либо серьезных усилий в сфере политики (в смысле policy), либо серьезных общественных сдвигов, следствием которых были подобные усилия. Было, конечно, и другое — коррупция разлагала и сжигала в топке истории государства и цивилизации.

Теперь по поводу нашей обреченности. У этой позиции два источника. Первый — болезненно кризисный. Семьдесят лет нам (и мы себе) внушали, что мы самые лучшие и передовые в мире, формируя этакую манию величия. Когда государство, ведшее вперед все человечество, рухнуло, мы впали в другую форму мании величия: мы стали гордиться, что мы самые мерзкие, самые отсталые, самые преступные. Трудно смириться, конечно, что и то и другое — либо вранье, либо простейший способ самоутверждения.

Второй источник — вульгарная «отмазка», обоснование пассивности или прикрытие собственного воровства. Тут есть своя высоконаучная подоплека. Американский социальный психолог Леон Фестингер придумал, как и положено ученым, красивое название «когнитивный диссонанс» для явления, хорошо освоенного романистами. Речь идет о внутреннем конфликте человека, сознающего, что он делает нечто аморальное. В таком конфликте находиться социальному животному весьма некомфортно, а потому человеку свойственно «снимать когнитивный диссонанс». Например, если вы сжигаете в больших печах евреев, то вы обосновываете это тем, что они «недочеловеки». А если вы грабите свою страну, то весьма уютно убедить себя в том, что «все воруют», и «всегда будут», и «это у нас в крови».

Ну так вот: все это ложь. Нет народов, которые обречены на коррупцию религией, культурой, историей или расой. Например, сегодня принято считать, что западная культура исторически менее коррупционна, чем восточная. А теперь факты. В Индию коррупцию занесли английские колониальные чиновники, которым метрополия не платила зарплаты. Аналогичным образом голландцы инфицировали население Филиппин. Коррупция во Вьетнаме развилась с приходом французов в результате варварских попыток «модернизации». Сто лет назад, как говорили мне английские коллеги, можно было купить результаты выборов в нижнюю палату английского парламента почти повсеместно. Коррумпированность американских полицейских пятидесятилетней давности до сих пор отзывается эхом в художественной литературе и кинематографе. Тогда же, пятьдесят лет назад, началась борьба с коррупцией в Сингапуре, который стал теперь одним из наименее коррумпированных государств. И это не единичный пример. Размах стран по уровню коррупции весьма велик, какую бы разумную группу стран мы ни взяли, и в Азии, и в Латинской Америке, и в Европе. Вы удивитесь, но еще более разнообразны в этом отношении регионы нашей страны, даже если отбросить национальные республики.

Так что лгут те, кто убеждает нас в нашей обреченности. Не верьте им. Я, к примеру, не верю, потому что знаю, что это ложь, и знаю, что коррупцию потеснить можно. Победить нельзя, это факт. Но сделать так, чтобы она перестала быть стержнем жизни власти и граждан — можно. А главное — я знаю в России много людей, существование которых сохраняет во мне легкую примесь оптимизма. Среди них бизнесмены, юристы, чиновники (даже чекисты или милиционеры!), «общественники», инженеры, шоферы… Я встречал их в Астрахани, Мурманске, Калининграде, Хабаровске, Иркутске, Саратове, Волгограде, Томске, Перми, в Северной Осетии, в других местах — трудно упомнить все сразу. Поэтому заключительная серия моих статей называется «С надеждой».

Но пора от проповеди переходить к делу. Однако сначала надо ответить еще на один вопрос, который может возникнуть у читателей: ладно, если все это так, так что же у нас все не получается и не получается? Ответ на этот вопрос есть, но он не прост. Тут понадобится еще один термин, придуманный учеными: «институциональная ловушка». Суть в том, что наше повседневное поведение далеко не всегда рационально, точнее — оно «ограниченно рационально». Воспользуюсь аналогией из механики. Мы знаем из школьного курса: чтобы изменить равномерное прямолинейное движение тела, надо приложить силу. Точно так же, чтобы отказаться от привычного поведения, нужно приложить усилия, затратить определенные ресурсы. Эти усилия и ресурсы мы можем рассматривать как издержки, которые мы понесем для изменения своего привычного поведения. А зачем? Что мы получим взамен? И как быстро? И насколько необратимы будут эти изменения? Мы задаем себе подобные вопросы, когда решаем: нужно ли нести эти издержки? Будет ли наш выигрыш превосходить эти издержки?

Мы находимся в институциональной ловушке, когда считаем, что наши предполагаемые издержки превосходят ожидаемый выигрыш. Какая же тут ловушка? — спросите вы. Все предельно рационально. Но суть в том, что очень трудно исчерпывающе оценить и издержки, и выигрыш. Например, издержки — это сейчас, а выигрыш можно получить не сразу. А мы склонны переоценивать немедленные издержки и недооценивать отдаленный выигрыш.

Так вот, коррупция — это типичная институциональная ловушка.

Давайте представим себе, что я выступил по «Эху Москвы»… Нет, лучше Путин или, скажем, Медведев — кто-то из них выступил по телеку и призвал всех, кто дает взятки, или собирается, или может дать, отказаться от этого гнусного дела и никогда взятки не давать. Наверное (вообразим исчезающе маловероятное), если бы подавляющее большинство граждан откликнулись на этот романтический призыв, то коррупции в стране стало бы явно меньше. А что бы случилось на самом деле? Почти каждый из нас, столкнувшись с первой же коррупционной ситуацией, быстро бы оценил свои издержки честного поведения (права отберут, операцию отложат, сын в институт не поступит и т.д.). А выигрыш? Где он? И когда?

И еще один важный эффект, который ученые назвали «проблема безбилетника». Он связан с необходимостью коллективного действия. Поясню суть дела на примере известной притчи. Не помню, о чем зашел спор между шахом и его визирем — то ли о несовершенстве человека, то ли о пределах власти шаха, — не в этом суть. Короче, визирь предложил шаху провести социально-психологический эксперимент. Шаху предлагалось издать указ: такой-то ночью каждый житель города обязан принести в шахский сад кувшин молока и вылить его в фонтан. И еще визирь предложил затянуть фонтан белым полотном. Так и сделали. А утром вышли в сад, сняли полотно и обнаружили, что фонтан заполнен чистой водой. Оказывается, что все жители рассуждали одинаково: «Если я принесу в кувшине воду и вылью ее в фонтан, то шах ничего не заметит. Ведь остальные-то принесут молоко».

Короче говоря, когда речь идет об общественном благе, достигаемом независимыми общими усилиями, сачкануть — очень распространенная стратегия. Так и с воздержанием от взяток. Большинство решит, что его взятка не будет заметна на фоне общей честности, либо, если человек шибко грамотный, что все будут рассуждать, как подданные шаха. Так чего же стараться?

Тут читатель может прервать мои высокомудрые рассуждения и с негодованием спросить: «Это как же так?! Мы, что ли, виноваты? Это они — чиновники — вымогают и вымогают! К ногтю их! А лучше — к стенке, как в Китае». Согласен, но только на четверть. Наполовину согласен с диагнозом и полностью не согласен с рецептом. Извините, но никуда не денешься: коррупционная сделка осуществляется потому, что она выгодна (по разным причинам) обеим сторонам. Поэтому в коррупции виноваты обе стороны, и не только по указанной причине (я к этому еще вернусь, поэтому не спешите меня критиковать). А репрессивная стратегия борьбы с коррупцией никогда не приносила устойчивого успеха. Применю мою любимую метафору.

Борьба на кухне с тараканами с помощью химических средств приводит, как известно, к временному эффекту видимого уменьшения их числа. А чуть позднее выясняется, что выжили и снова размножились самые сильные, которых ваша морилка не берет. Между тем хозяйки знают, что лучшее средство от тараканов — держать кухню в чистоте, не оставлять немытую посуду и пол, усыпанный съедобным мусором.

Нет, конечно — «вор должен сидеть в тюрьме». Правоохранительная машина должна работать эффективно и поддерживать в потенциальных коррупционерах ощущение высокого риска наказания. Но одного этого недостаточно. Примером тому как раз Китай, опыт которого настолько показателен, что на его основании даже разработаны математические модели циклического роста коррупции после каждой кампании репрессивной борьбы с ней. Поэтому дальше к репрессивной стратегии борьбы с коррупцией я возвращаться не буду.

Вернемся к нашим институциональным ловушкам и прочим премудростям. Представим себе шаха, желающего бороться с коррупцией, и мудрого визиря при нем. (Не подумайте, что я уже перехожу к ответу на вопрос «Что делать?». Я продолжаю толковать о понятиях. Предположим, что шах намерен обратиться к горожанам с призывом не давать взяток, а визирь пересказывает ему на это содержание предшествующего текста. На пару они располагают «политической волей» наряду с мудростью, а потому решают так: коль скоро жители попадают в институциональную ловушку, то нужно для них снизить издержки честного поведения. А что для этого нужно? А создать альтернативные возможности решения своих проблем, если у них вымогают взятки. А что это такое? Да новые рабочие места для альтернативных чиновников, а это значит — издержки, но уже для шаха. Кроме того, мудро и властно рассуждают они, подданным грозит проблема безбилетника. Значит надо и тут подстраховаться. Например, можно предложить гражданам стучать друг на друга, если кто-то не откликается на призыв шаха, а каждое донесение оплачивать небольшим вознаграждением. Но это снова новые издержки шаха, затрачиваемые на противодействие коррупции. И тут у нашей парочки появляется крамольная мысль: это сколько же денег надо потратить? Это уже мысль не о наших издержках на честность, а о шахских издержках на борьбу за нее. И тут появляется новая институциональная ловушка – не для нас, а для власти. Ведь они тоже могут рассуждать: а стоит ли игра свеч?

Вот какие сложности, и это при довольно поверхностном взгляде на проблему. А ведь мы с вами не рассматривали еще одно ограничение. А ну как мудрый визирь не чист на руку? А если и сам шах? (Спаси Аллах от такой напасти!)

Вот тут, уже совсем восторженно, читатель закричит: «Ага! С этого и надо было начинать! Знаем мы и про визиря, и про шаха! Как же ее побеждать, когда они сами…» А я и не говорил, что все просто. Значит, ниже нам придется разбираться и в рецептах, и в условиях, при которых рецепты могут помочь избавиться от болезни.