Пошлость - наша натура или культурная усталость?

"Осторожно - пошлость". Так в шестидесятые годы обычно назывались гневно-глумливые, с хорошо заметными стукаческими обертонами газетные статьи, направленные против "чуждого нам искусства" - против всяких джазующих пачкунов-абстракцистов, художников от слова "худо" и аксеновствующих стиляг-рокенрольщиков, вредной плесени на здоровом, как деревенский колун, теле советского общества. Статьи же про выставку самодеятельных художников из Захоперской студии художественного творчества назывались или "Красоте быть!", или... ну, в общем, так же.

Я уже тогда был убежден, что добро являет себя не только через действия и поступки, но - более наглядно и глубинно - через вкус, меру, остроумие. А зло - через фальшиво-торжественную интонацию политрука, строго-справедливое выражение лица школьной завучихи, через слова "задействовать" и "девчата", через все те же "Красоте быть" и "Осторожно, пошлость". Через все то, сокрушительную и, главное, несомненную пошлость которого доказать решительно невозможно.

Когда-то Андрей Синявский сказал, что основные его расхождения с советской системой чисто стилистические. Многие восприняли это высказывание как проявление эстетской эксцентричности. А по-моему, он прав абсолютно.

Мне тоже кажется, что самый фатальный водораздел в обществе проходит не через "идеи", не по осям "богатые - бедные", "русские - нерусские", "патриоты - либералы", "коммунисты-диссиденты", "интеллигенция-народ". Он проходит по территории стиля и вкуса, а все вышеперечисленное суть лишь употребляемые от бессилия эвфемизмы и псевдонимы.

Что для одних - стиль, для других - мучительная пошлость. И наоборот. И тут, боюсь, ничего не поделаешь.

Есть люди, для которых телесюжет с условным названием "Путин и девочка" трогателен и умилителен. Есть люди, для которых слова "Я считаю, что сам Господь послал нам Путина. Путин вернул мне уважение к своей стране!" звучат вполне позитивно или по крайней мере нейтрально. И есть люди, для которых и то и другое не более привлекательно, чем звук лопаты, натыкающейся на кирпичную кладку. Впрочем, я знаю: есть люди, на подобные звуки ничуть не реагирующие.

Понятно, что и пошлость, и стиль, не стоят на месте. Они историчны и конвенциональны.

Где-то я прочитал, что лет через двадцать пошлость становится стилем. И, соответственно, наоборот. Это правда. Но при этом мне почему-то кажется, что градус официальной советско-постсоветской пошлости достиг за последние годы какой-то уже критической отметки, а общественный иммунитет на нее понизился до уровня, представляющего опасность для жизни.

Мне кажется, что такого разливанного океана всепроникающей сладострастной пошлости не было никогда. Так ли это на самом деле? Или это просто культурная усталость, накопившееся раздражение? Может быть.

А может быть, дело в жанрах? Вполне возможно, дело в том, что советская власть в жанровом смысле была все же как бы оперой, а нынешняя является опереткой. Та была как бы трагедией, а чуть позже драмой, эта - в лучшем случае водевиль. Та проистекала под аккомпанемент Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио, нынешняя явлена разухабистой попсой. Сталинская эпоха пела голосом Лемешева и Козловского, нынешняя - Димы Билана и Олега Газманова. Прежний казенный патриотизм рядился в золоченые одежды из гардероба Большого театра. Нынешний - щелкает "семки" перед дверьми какого-нибудь проштрафившегося посольства.

Понятно, что разглядеть пошлость сквозь дымовую завесу "большого стиля" и "высокой традиции" труднее, хотя и почетнее, чем обнаружить ее в неприкрытом виде, оголенной до трусов и дальше. "Высокая" пошлость советского времени была дана гражданину в его тревожных ощущениях, ибо была чревата неполезными для здоровья оргвыводами. Нынешняя является в каком-то смысле "искусством ради искусства", ибо никаких ощущений кроме тягостной изжоги вызвать не может. Налицо все признаки вырождения.

Чехов как-то сказал: "Я знаю, что Шекспир писал лучше, чем Златовратский, но я не могу этого доказать". Вот и я не могу ничего никому доказать. И мне никто не может. Но я тоже твердо знаю, что Шекспир писал лучше, чем Златовратский. И немало, кстати, сил трачу на сохранность такого знания.

Я иногда задумываюсь, по каким признакам я определяю "своих". Кого я склонен определять как "социально близких"? В результате вся сумма перебираемых мною признаков сводится к простой формуле: наиболее "своими" я считаю тех, кому смешно или не смешно то же самое, что и мне. "Свои" - это те, с кем мне не надо всякий раз заново заключать культурные конвенции. Это те, для кого представления о стиле и пошлости если не одинаковы, то взаимопонятны. Это те, кому не надо ничего объяснять, с ними достаточно переглянуться. Это скорее всего не универсально. Но это надежно.