Наш мир стал слишком похож на антиутопию?

На модерации Отложенный Не хочется писать о фильме Бондарчука. О том, что сплагиачено из голливудских фильмов, насколько умело «мы» умеем копировать космические корабли и драки из «Матрицы», что Максим не «весь коричневый», как в книге, а кудрявый, белокурый и голубоглазый завсегдатай гей-клуба, что голованы похожи не на собак, а на чудищ из второсортного ужастика, и как выглядела бы экранизация «Войны и мира», если бы ее снимал не Бондарчук-отец, а Бондарчук-сын. В общем, не хочется по-интеллигентски жаловаться на масскульт за то, что он – масскульт.

Можно даже сказать пару слов в защиту Бондарчука и его сценаристов. Они сделали фильм о противостоянии Системе и показали в своем фильме – случайно или намеренно – эту Систему так, что она до боли похожа на реальность современного российского общества. И скорее намеренно, ведь в фильм введены подробности, которых не было в книге, – например, террористы, взрывающие жилые дома. Телевидение в фильме прямо воспроизводит пропагандистские штампы российского государства – «антитеррористическую» истерию и провозглашение «стабильности» высшей ценностью.

Впрочем, сценаристам можно было ничего и не менять: планета Саракш и государство Неизвестных Отцов – это и так зеркало, в котором трудно не узнать современное капиталистическое общество, которое за 40 лет, прошедшие с 1968 года, когда писался роман, стало лишь еще ближе к фантастическому миру антиутопии братьев Стругацких. 

Саракш как зеркало

Разве в нашем обществе – и без всяких облучающих башен – большинство не ведет себя конформистски, не верит пропаганде, не подчиняется кучке богачей, которые предпочли бы остаться анонимными, как пресловутые «Отцы»? Разве в нашем обществе не нагнетается – не так открыто и прямолинейно, как в книге, но все же – ненависть против «выродков» как средство безопасной канализации социальных антагонизмов? Разве не поддерживается на определенном уровне градус ненависти в отношении других государств у наших сограждан? Разве не похоже это на отношение к соседям – Хонти и Пандее, которое Отцы создавали с помощью Башен у своих подданных? Стругацким не пришлось ничего придумывать – они лишь взяли из современного им мира те тенденции, которые были ему внутренне присущи. Фантастические условия планеты Саракш позволили лишь максимально обострить существующие здесь и сейчас противоречия: утрированно показать алчную и коррумпированную элиту, кучку «финансистов, промышленников и военных», дать ей в руки фантастические средства контроля над сознанием «низов», а сами эти низы сделать утрированно послушными, манипулируемыми. Радикальное революционное меньшинство, которое борется против гротескной системы, Стругацкие сделали еще более изолированным от «народа». Между «обывателем» и «революционером» в стране Отцов существует стена, надежно охраняемая башнями, вследствие чего «обыватели» не просто не хотят, но физически и не могут понять «революционеров».

Да, за эти 40 лет мы приблизились к планете Саракш. Тогда, в 1960–1970-е официальной цензуре, с одной стороны, и антисоветски настроенной интеллигенции – с другой, приходилось (в противоположных целях) с микроскопом выискивать параллели между «нашей советской действительностью» и страной Отцов. Не то чтобы общих черт не было вообще, но фактом остается, что в тексте приходилось с трудом искать, а чаще даже додумывать за авторов некие прозрачные полунамеки, строить натянутые аналогии. Сегодня такая мощная оптика не требуется: поразительное сходство Саракша и нашей современности не укрылось даже от Федора Бондарчука с его социально-философским развитием на уровне капрала Боевой Гвардии.

Наш мир похож на антиутопии, это приходится признать. Да и страхи авторов антиутопий вообще способны задевать чувства современных читателей лишь потому, что они узнают в них окружающую действительность; и, что еще страшнее, тенденцию ее собственного развития. Дивный Новый Мир Хаксли с делением на «альфы», «беты», «гаммы», «дельты» и «эпсилоны»; Океания Оруэлла с ее «высшими», «средними» и «низшими»; господство машин над людьми в «Матрице» и т.д., и т.п. Все это задевает наш интерес лишь потому, что в нашем мире люди делятся на богатых и бедных, на классы. В нашем мире «высшие» используют самые изощренные методы идеологического господства над «низшими», иногда прямо в стиле Министерства Правды, потому что над нами, в наше время господствует безличный механизм рынка, сила капитала и подчиненного ему государства, которые диктуют нам, которые стоят над нами, «форматируют» нашу реальность, как фантастическая машина Матрицы. 

Однако Стругацкие в одном, но очень важном отношении стоят выше всех других фантастов, создававших свои миры как назидание или предупреждение человечеству. Оруэлл смотрит на свой тоталитарный «ангсоц» глазами напуганного обывателя, так же как Хаксли и Замятин: он пессимист, не знающий выхода и способный лишь ужасаться и передавать свой ужас читателю. Собственно, Оруэлл не поднимается ни в каком отношении над своими читателями, и потому, в конечном счете, его книга была использована как объяснение, «почему мы должны сбросить атомную бомбу на коммуняк», потому она послужила укреплению реальных псевдодемократических аналогов Министерства Правды и Министерства Любви, а не их свержению.

Взгляд из будущего

Стругацкие пытаются посмотреть на Страну Отцов, представляющую наше настоящее, глазами человека коммунистического будущего. Люди коммунистического будущего, такие, как Максим Каммерер в «Обитаемом острове», или Румата Эсторский (Антон) в «Трудно быть богом», представляют собой ту альтернативу, которой нет у Оруэлла и других. Технологический прогресс, в отличие от большинства фантастов, у Стругацких не оторван от социального – ведь техника будущего, окажись она в руках у сегодняшних правящих классов, превратит Землю в Саракш, если не хуже.

У человечества есть будущее, говорят Стругацкие. В этом их отличие от таких интеллектуальных кумиров ХХ века, как Хаксли или Оруэлл. Даже «451 градус по Фарингейту» Рея Брэдбери, где гуманизм и вера в человечество не капитулирует до конца перед мрачными перспективами, отстает в этом смысле от миров Стругацких. 

Коммунистические «Утро» ХХI века и «Полдень» ХХII века сохраняют свою притягательность и сегодня: когда коммунистическая перспектива, казалось бы, отодвинулась от нас за горизонт, а реальность все ближе к Саракшу, Гиганде, если не Арканару… Неслучайно этот «взгляд из коммунизма», присущий также Ивану Ефремову, родился в СССР, обществе, которое долгие годы было альтернативой капитализму и в котором ростки Коммунистического Завтра можно было увидеть, почувствовать, а значит, и описать. Социалистическое общество СССР не было идеалом, оно было переходом, мостиком между «миром Саракша» и «Миром Полдня», заключало в себе обе эти тенденции – капиталистическую и коммунистическую, борьба которых присутствует буквально в каждом произведении Стругацких. Нетрудно также заметить, что чем слабее становится сила коммунизма в СССР, чем ближе Союз подходит к капиталистической реставрации, тем мрачнее и безысходнее становятся «миры» братьев. 

Именно этот «взгляд из коммунизма», независимо от позднейших комментариев Бориса Стругацкого, которые, видимо, продиктованы политической конъюнктурой, является главным в творчестве Стругацких. Независимо от их воли он является объективным содержанием, художественной правдой их творчества. И не случайно, что именно эта важнейшая сторона творчества братьев стала предметом атаки современных буржуазных критиков. Некоторые из них даже называют «Полдень» Стругацких фашизмом (как принято проводить параллели между коммунизмом и фашизмом у либералов), в силу того, что там нет места «частной инициативе», а дети воспитываются общественным способом. 

Общество «Полдня» Стругацких – это действительно коммунизм. Там нет товарно-денежных отношений, а материальные богатства распределяются «по потребностям». Там нет классов, нет богатых и бедных, эксплуататоров и эксплуатируемых. Там нет порабощающего разделения труда – люди развиваются гармонично и всесторонне, труд стал творчеством, а монотонная и нетворческая работа автоматизирована. Там нет государства, дела решаются общественным самоуправлением, и нет нужды в армии и полиции, так как коммунизм покончил с социальными антагонизмами. Там нет семьи – дети воспитываются обществом, а любовь мужчины и женщины не отягощена домашним хозяйством и имущественной зависимостью.

Революция как нравственный выбор

И вот человек из коммунистического общества попадает на планету, где гниение капитализма в его империалистической стадии зашло уже очень и очень далеко. Главный герой «Обитаемого острова» землянин Максим Каммерер довольно быстро разбирается в политической ситуации и примыкает к Подполью, ведущему борьбу против режима Неизвестных Отцов. Тактика Подполья – отдельные террористические акции вместо атаки на «центр» – подвергается с его стороны критике. Однако политический момент в фильме оказывается смазанным. Его приходится прослеживать по книге.

Рядовые участники Подполья плохо осведомлены о целях движения и имеют низкий уровень политической сознательности. Руководством Подполья от них скрывается даже истинное назначение Башен. Как позже узнает Максим из общения с представителем левого крыла сопротивления, коммунистом по прозвищу Вепрь, на том, чтобы держать рядовых бойцов в неведении, настаивают «либералы в штабе», в то время как левые считают нужным, чтобы правду знали все («Об этом надо кричать на всех перекрестках»). «Либералы» рассчитывают использовать башни и дальше, но для «хороших» целей…

Подполье оказывается разношерстной коалицией противников диктатуры, среди которых можно доверять лишь левым. Как коммунист, Максим пытается выяснить социальную базу диктатуры Отцов, однако опять натыкается на политическое невежество рядовых подпольщиков. На вопрос Максима подпольщик по кличке Доктор отвечает:

«– Нас считают выродками. Откуда это пошло – теперь и не вспомнишь. Но сейчас Неизвестным Отцам выгодно нас травить, это отвлекает народ от внутренних проблем, от коррупции финансистов, загребающих деньги на военных заказах и на строительстве башен. Если бы нас не было, Отцы бы нас изобрели...

– Это уже нечто, – сказал Максим. – Значит, в основе всего опять же деньги. Значит, Отцы служат деньгам».

Максим, как сторонник исторического материализма, который в книге называется «теорией исторических последовательностей», не верит во «власть ради власти» («Тирания, властолюбие... Само по себе это еще мало что значит»). Власть служит поддержанию существующего экономического порядка, а поэтому – подавлению «низов» в интересах «верхов», наемных работников в интересах предпринимателей-капиталистов. В книге показывается, что руководитель государства Невидимых Отцов – Папа – вовсе не простой властолюбец и сибарит, а «крупнейший потомственный финансист, глава целого клана банкиров и промышленников». То есть власть Отцов – это именно классовая власть капиталистов, которая поддерживается террором Боевой Гвардии и сверхэффективной системой контроля лучевых Башен. Она не имеет ничего общего с абстрактной и неисторической «волей к власти». 

Классовая природа режима Отцов также раскрывается и в случае с войной, которую они начали против соседнего государства Хонти. Подпольщик Зеф анализирует ее причины:

«Прежде всего – экономика. Данные об экономическом положении Страны Отцов хранятся в строжайшем секрете, но каждому ясно, что положение это – дерьмовое…, а когда экономика в дерьмовом состоянии, лучше всего затеять войну, чтобы сразу всем заткнуть глотки. Вепрь, зубы съевший в вопросе влияния экономики на политику, предсказывал эту войну еще пять лет назад. Башни, знаете ли, башнями, а нищета нищетой.

Внушать голодному человеку, что он сыт, долго нельзя, не выдерживает психика, а править сумасшедшим народом – удовольствие маленькое, особенно если учесть, что умалишенные излучению не поддаются...»

Если социальная сущность власти Отцов вполне ясна, то социальная программа самого Подполья не определена даже в общих чертах. Здесь тоже сложно удержаться от параллели с российской реальностью – слишком похоже Подполье на антипутинскую лево-правую оппозицию. Вот взгляды рядового подпольщика:

«…теоретизируя, он высказывал странную смесь взглядов: власть богатых надобно свергнуть (это от Вепря, который, видимо, был чем-то вроде социалиста или коммуниста), во главе государства поставить надлежит инженеров и техников (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить в единении с природой (какой-то штабной мыслитель-буколист), и всего этого можно добиться только беспрекословным подчинением приказу вышестоящих командиров, и поменьше болтовни на отвлеченные темы».

Часть подполья составляли представители правящего класса, которым не удалось интегрироваться в новую систему власти Отцов. Это были и старые аристократы «все еще воображавшие, что имеет место затянувшееся недоразумение, что народ верен законному наследнику императорского престола (здоровенному унылому детине, сильно пьющему и страдающему кровотечениями из носа)», а также представители буржуазии – либералы и вождисты. Либералами были «национальные патриоты, чрезвычайно пекущиеся о славе и мощи государства и опасающиеся, что уничтожение башен приведет к хаосу, всеобщему оплеванию святынь и безвозвратному распаду нации. В подполье они сидели потому, что все, как один, были сторонниками парламентских форм правления...». Вождисты же, «самое правое крыло подполья» – были «просто бандой властолюбцев, рвущихся к департаментским креслам... Эти политические бандиты были готовы бешено, не разбираясь в средствах, драться против любого правительства, если оно составлено без их участия...»

Такое разношерстное политическое движение складывается на Саракше вынуждено – всех преследуют как «выродков». Тем не менее, буржуазные группировки стоят за сохранение системы Башен, но хотят использовать их «во благо». Многие из них – это те, кто сам хотел бы сидеть на месте Отцов – и это тоже роднит Подполье Саракша с антипутинской оппозицией, где либеральное крыло составляют «неудавшиеся» путины и медведевы.

Земляне, попавшие на Саракш, четко ориентированы на помощь левому крылу. Левые выступали «за безусловное уничтожение башен», – это были местные коммунисты, «теоретически подкованные и закаленные еще в довоенных классовых боях; для них уничтожение башен было лишь необходимым условием возвращения к естественному ходу истории, сигналом к началу ряда революций, которые приведут, в конечном счете, к справедливому общественному устройству. К ним примыкали и бунтарски настроенные интеллектуалы… – просто честные люди, полагавшие затею с башнями отвратительной и опасной, уводящей человечество в тупик...»

После разрушения системы Башен земляне рекомендуют одному из лидеров левых – Вепрю – воссоздавать «довоенную» организацию, создавать «комитет». Сам Максим Каммерер в конце книге, когда ему предлагают вернуться Землю, отказывается покидать Саракш:

– Я собираюсь работать, – отвечает он. – Делать революцию.

Революция становится нравственным выбором человека будущего, поставленного в условия позднего капитализма, а значит, и выбором лучших людей настоящего.

СССР и коммунизм Стругацких

Сила Стругацких в том, что они описывают коммунистических людей не стерильными манекенами, сверхчеловеками, а настоящими живыми людьми. 

Так же, как и ростки коммунистических отношений, присутствовавшие в СССР, и зачатки коммунистических отношений, коммунистических чувств Стругацкие брали из жизни. Они считали, что люди «коммунистического типа» «живут уже сейчас», наделяли своих героев из будущего «лучшими» чертами своих современников, в которых, казалось, уже жила искра завтрашнего коммунизма.

В книге «Хищные вещи века» наряду с коммунистическим обществом на Земле существуют еще и капиталистические государства. Коммунисты добиваются разоружения этих стран, пытаются как-то контролировать внутреннюю обстановку (например, предотвращают фашистский путч), но прямого «экспорта революции» не происходит. Как и в «Обитаемом острове», Стругацкие ставят проблему общества, где социальный прогресс серьезно отстал от технического. Но если в Стране Отцов буржуазная олигархия «раньше времени» получила в свое распоряжение мощное средство контроля над сознанием, то в некоем сохранившемся на Земле капиталистическом государстве, куда прибывает главный герой «Хищных вещей» коммунист Иван Жилин, на высокой технической базе решена проблема материального благополучия, но не произошел переход к более высоким общественным формам. Общество представляет собой скопище сытых бездельников, которые не знают, чем себя занять. Процветают бездумные развлечения, наркомания и другие средства утилизации появившегося в изобилии свободного времени. Свободное время не превращается в пространство развития личности.

По сути, здесь тоже показано наше современное капиталистическое общество, которое местами (в странах имперского «центра») избавляется от наиболее острых проявлений голода и бедности (вытесняя их на «периферию»), но не делает человека более человечным. Рост материального богатства не ведет к росту богатства духовного, как раз наоборот: чем богаче общество, тем меньше в нем остается пространства для духовного развития. Возникают разнообразные теории, призывающие к «бегству от цивилизации», связывающие истинное духовное развитие человека с примитивными культурами и верованиями. Стругацкие не идут по этой простой и ложной дороге. Они понимают, что противоречие материального и духовного богатства существует только в классово-антагонистическом обществе, когда изобилие всегда связано с отчуждением, эксплуатацией, оболванивающим разделением труда. Пока труд является проклятьем, а не свободной творческой деятельностью человека, до тех пор будет существовать это противоречие.

Фантастический сюжет Стругацких в «Хищных вещах» может служить иллюстрацией мысли Карла Маркса: «В результате получается такое положение, — пишет Маркс, — что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций — при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., — а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному.

Правда, еда, питье, половой акт и т. д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер».

Сущностью человека является труд, но поскольку труд при капитализме, как правило, оказывается монотонным, неинтересным, к тому же еще и подневольным – наемным трудом на Другого, то человек воспринимает его как неизбежную повинность, а за собственную сущность воспринимает потребление, порой принимающее отвратительные формы, как, например, у описанных в повести Стругацких «меценатов», которые получают удовольствие от приобретения произведений искусства и уничтожения их на своих тайных собраниях.

Материальное изобилие без изменения самого характера человеческой деятельности с отчужденной на неотчужденную не принесет человечеству счастья, утверждают вслед за Марксом Стругацкие. Подтверждением тому – и наш мир, где именно самые богатые общества лидируют по числу самоубийств.

Вообще сложность социализма – перехода из Царства Необходимости в Царство Свободы, от капитализма к коммунизму, состоит в том, что в начале этого перехода его материальные условия еще не готовы (а если они готовы и достаются правящей еще капиталистической олигархии, мир превращается в кошмар, типа Саракша), они должны быть созданы в ходе самого перехода. Это создает другую проблему: ведь создание материального богатства не является собственно коммунистической задачей, это задача капитала, но решать ее приходится коммунистическими средствами. В этом противоречии существовал СССР, и будет существовать любое социалистическое общество, даже всемирное. Ведь, как пишет то же Маркс, «историческое назначение капитала будет выполнено тогда, ... когда прекратится такой труд, при котором человек сам делает то, что он может заставить вещи делать для себя, для человека». А такой труд совершенно определенно не закончится при капитализме…

Ростки коммунистического труда братья Стругацкие показывают в своей книге «Понедельник начинается в субботу». Ее герои – сотрудники фантастического НИИ чародейства и волшебства (НИИЧАВО) в массе своей просто живут на работе, потому что это им интересно, они реализуют себя в творческом научном труде. Сотрудник института Корнеев отправляет вместо себя отдыхать «дубля», копию. Так же, как и большинство работников института, он не пошел отмечать Новый год домой, а остался в лаборатории НИИ. Противоположную, буржуазную тенденцию в книге олицетворяют лжеученый Выбегалло и администратор Модест Матвеевич Камноедов. 

Стругацкие ведут скрытую полемику против официального понимания коммунизма в хрущевско-брежневские времена, когда коммунистическое общество стали понимать совершенно по-буржуазному, в духе материального изобилия «общества потребления», а преобразование общественных отношений и (что одно и то же, но с разных сторон) воспитание нового человека были свернуты. Пародией на такой «буржуазный коммунизм» советских ревизионистов становится история, как лжеученый Амвросий Амбруазович Выбегалло изобретает Идеального Человека. Идеальный Человек, согласно его концепции, это тот, кто способен удовлетворить все свои потребности. Первая «действующая модель» ограничивается потребностью в пище и погибает от обжорства – ее разрывает на куски. Вторая модель, «модель человека, удовлетворенного полностью», начинает притягивать к себе все предметы вокруг, а затем и вовсе пытается «свернуть пространство».

Собственно, это также иллюстрация к Марксу: «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т.д…. Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания".

Этот взгляд, рассматривающий присвоение как физическое обладание, утверждающий потребление в самых грубых его формах, к сожалению, стал господствующим в СССР вопреки той тенденции, которую олицетворяют у Стругацких сотрудники НИИЧАВО.

Его победа, устраняющая саму возможность дальнейших коммунистических преобразований, отражена в продолжении «Понедельника» – «Сказке о Тройке», где три бюрократа во главе с "товарищем" Вунюковым и при деятельном участии Выбегалло захватывают власть. Тройка обладает магической властью, поскольку ей в руки досталась Большая Круглая Печать, незамедлительно воплощающая любое постановление Тройки в реальность. Героям «Сказки» удается справиться с Тройкой и добиться своего, но действовать им приходится теми же бюрократическими методами – они сами создают «подкомиссию» и принимают необходимые решения. 

Конечно, глупо было бы ожидать, что сложнейшая проблема перехода социализма в СССР на новый уровень была решена Стругацкими – это вообще проблема не искусства, а прежде всего – революционной теории. Однако книги братьев могут помочь в этом деле, в понимании прошлого и будущего социализма, на который нам, чтобы двинуть дело освобождения человечества дальше, нужно «глядеть» глазами человека Коммунистического Завтра.

Виктор Шапинов