Смерть и не-смерть

Я здесь рассказываю только о своем пережитом опыте, но опыта смерти я не переживал и ничего о нем не знаю. На этом, собственно, можно было бы и закончить, но философы – народ говорливый, и так просто не останавливаются.

Смерть – это то, что оказывает колоссальное воздействие на нашу жизнь, даже несмотря на то, что мы ее в жизни никогда не переживаем, и хотелось бы исследовать это воздействие, оценить то, как деформируется наше сознание под влиянием идеи смерти, представления о смерти. Или как именно оно формируется этой идеей – потому что ничто, не осознающее свою смертность, не наделено сознанием ни в каком виде.

В этой статье будет меньше, чем в других, философских обобщений, но зато в ней будет больше практических рекомендаций – как подготовиться к смерти, что именно надо сделать для этого. Или – опять же – что надо перестать делать, в самом широком смысле этого слова «делание». Вторая область, надо сказать, несравненно обширнее, чем первая, и работы в ней намного больше, и дается она труднее.

Прежде всего я хотел бы провести одно разделение, которое будет ключевым для этой статьи – я различаю людей, подвергшихся острому травматическому воздействию (когда-либо в жизни) и не подвергавшихся такому воздействию. Одна из причин фатальной неудачи классической философии, с моей точки зрения – это то, что она обращается к «человеку вообще» – но различие между людьми одного и другого типа едва ли не больше, чем между живыми существами и какими-нибудь каменистыми породами.

Именно острое травматическое воздействие, а не что-либо иное – и есть то, что сделало человека человеком, точнее, не само это воздействие, а его преодоление. То, что мы называем «человеческой культурой» – это сплошь преодоленные неврозы, ничего больше, и нет никакого таланта, никакой гениальности, никакого культурного влияния и величия вне этой сферы. Никто не искал никогда этих испытаний, но раз уж они были получены (обычно в детстве), выбором многих людей после этого стало их преодоление – и так родилась наша человеческая культура.

Люди, не подвергшиеся этим испытаниям, довольно спокойно относятся к смерти – они скорее избегают таких испытаний, то есть возможности преждевременной смерти, но к мысли о том, что когда-нибудь, рано или поздно, их судьба целиком как-нибудь «сбудется», весь свиток жизни развернется и их сознание погаснет (если оно гаснет) или перейдет в какую-то совершенно другую форму (если оно переходит в другую форму), они относятся спокойно. Напротив, люди, пережившие этот острый травматический опыт, спокойно или даже с некоторым энтузиазмом относятся к возможным испытаниям – они, по крайней мере, что-то бы прояснили – но для них нестерпима мысль о том, что вся их жизнь так и провернется без понимания, «что это было» – и они на протяжении жизни предпринимают, как правило, самые энергичные попытки это понять. Из этих попыток и рождаются музыка, литература, философия, живопись и политика. Конечно, в целом это разделение немного формально, и в какой-то степени травматический опыт есть у всех; но надо различать в себе «травматическое существо» и «просто живое существо», чтобы понимать философские мысли. Тем, однако, у кого этот опыт является мощным и всепоглощающим, это делать не приходится, для них вся жизнь – это поэзия и философия, и одно не отделимо от другого. В самой мягкой форме само течение времени оказывает некое травматическое воздействие, и это уже то, чему подвержены все живые существа, независимо от их опыта. Правда, это боль настолько слабая и мягкая, что она почти не чувствуется, и следствий на нашу жизнь имеет очень мало. Но любая угроза немедленной гибели «взвихривает» наше восприятие до Бог знает каких степеней, и тут уже следствий порождается неимоверное количество.

Когда мы приходим в этот мир, мы, надо сказать, ожидаем от него чего угодно, но не этого, и те сложные (и одновременно благие, как правило) сознания наших родителей – первые, с которыми мы соприкасаемся – мы воспринимаем как нечто естественное и «само собой появившееся», а не плод долгой работы по преодолению болезненных воздействий, работы и самих этих родителей, и тех поколений, от которых они унаследовали свою культуру. Именно поэтому такими шокирующими для нас являются первые проявления Зла, с которыми мы сталкиваемся – с нашей точки зрения, ему просто неоткуда взяться, его не может быть – и все-таки оно есть. Весь вопрос – одновременно самый практический и самый философский, какой только есть – заключается в том, что делать тем людям, которые пережили травматическое воздействие, как преодолевать его, какие конкретно практические шаги надо для этого предпринять. Именно это и будет для них «подготовкой к смерти» – и когда весь опыт будет преодолен, они превратятся в «нормальных людей» с нормальным отношением к смерти, и дальше смогут ждать ее уже без напряжения. Конечно, человек, не испытывавший травматического опыта и человек, преодолевший его – это в любом случае будут разные люди, но кое-что будет их роднить – это именно отношение к смерти, спокойное как в одном, так и в другом случае.

Сама суть травматического опыта – это соприкосновение с «другой реальностью», реальностью другого типа, соприкосновение, которое остается в памяти и дальше никак не соотносится с последующим – «обычным», «нетравматическим» – опытом. Две эти реальности имеют принципиально разную природу, и главная беда людей, переживших такие испытания, в том, что они не могут примирить одну и другую реальность, «склеить» ее в одно.

Ключевым элементом для понимания того, чем отличается реальность одного и другого рода, является Бог – которого, конечно же, нет. Говоря здесь «нет», я просто хочу уравновесить свою фразу, потому что произнеся слово «Бог», я уже допустил его существование; но для меня важно построить такую «умственную технику», при которой никакой разницы не было бы между одним и другим – между наличием Бога и его отсутствием. Если здесь застрять на одной какой-нибудь умственной системе, все техники окажутся неплодотворны, сознание не сможет свободно перемещаться между «одной» реальностью и «другой». Поэтому первое, что здесь приходится принять – это то, что нет никакой разницы между тем, существует Бог или не существует, и все, что мы относим к сфере «божественного» или «абсолютного» – это с равной степенью философской обоснованности может быть продуктом нашего сознания или «в самом деле» восходить к этой сфере; если какая-то разница здесь усматривается, никакая психотерапевтическая техника не будет плодотворна.

Бога нет ни в «одной» (обычной, нетравматической), ни в «другой» реальности, но люди в обоих случаях ведут себя так, как будто Он есть, но характер его разный. В обычной реальности Бог принимается как нечто абсолютно благое, благое безо всякой обусловленности – «необусловленное благо». Никто об этом даже не задумывается, это и так «ясно». Сходным образом ведут себя и животные, которые доверяют своим внутренним душевным импульсам и целиком им следуют – выращивают детенышей, заботятся о них, защищают в случае опасности, иногда даже жертвуют собой. Жизнь в этом случае (и ими, и нами) расценивается как нечто благое и «нужное» – хотя и непонятно кому. Если мы начнем задаваться вопросом, почему мы себя так ведем, мы быстро придем к выводу, что это нужно Богу – несмотря на то, что мы не имеем о нем ни малейшего представления, а все, что знаем о нем – все неправильно и опровергается простейшим ходом мысли. Но живое чувство говорит нам поступать именно так, а не как-то иначе, и мы по большей части этому чувству следуем. Так устроена «нетравматическая реальность».

«Травматическая реальность» имеет совершенно другой характер, хотя в ней тоже есть Бог – такой же одновременно присутствующий и отсутствующий, как и в «обычной» реальности. Но это Бог такой «зеркальный», Бог, для которого наше бытие – это не благо для нас (неизвестно как для него), а зло, и его даже можно было бы назвать «Богом Зла», хотя это и не вполне точно. Отношение к этому Богу, что вполне естественно, совершенно другое, очень сложное, и едва ли не единственное, что можно о нем сказать с полной безусловностью, об этом отношении – это то, что оно неизмеримо далеко от той безмятежности, с которой мы относимся к «обычной» реальности и ее центру – «обычному» Богу. Главная трудность человека, вобравшего в себя порцию «другой реальности» – это необходимость примирить одного Бога и другого. Теоретически мы можем представить себе Бога, который одновременно будет наделен обоими качествами, будет и Богом Зла, и Богом Блага – но только теоретически. Наше отношение к мирозданию будет радикально разниться в одном и другом случае, а на два отношения сразу мы, по-видимому, не способны.

Все пережитые травмы вытесняются из нашего сознания не потому, что не можем об этом вспомнить (в силу, скажем, какого-то дефекта памяти), а потому что мы не можем соотнести свою природу, которая ощущается нами как изначально благая, и свой травматический опыт – он как бы и есть с нами, и его нет. Нам внутренне кажется, что этого не может быть – и мы не можем преодолеть это ощущение даже на секунду – а между тем именно эта секунда излечила бы нас от нашей травмы.

Чисто практически здесь можно было бы посоветовать следующее. Это «разглядывание в упор» другой реальности и одновременно «невидение» ее – это то, что невероятно изматывает нашу психику, и ей можно было бы посоветовать просто расслабиться – мягко придав этому состоянию расслабления высшую ценность. Все наше существо будет противиться этому. Оно скажет нам, что высшие ценности совершенно другие – они моральные, они абсолютные, они относятся к выяснению того, злой или благой характер имеет это мироздание, и какое-то одно тут ни в коем случае не должно быть то же, что другое. Преодоление всех этих представлений может занять десять-пятнадцать лет интенсивной внутренней работы – но конечным результатом будет все-таки расслабление и отдых. Все мировые «ограничения» (что что-то должно быть так, а не иначе) уступят этому – но это никогда не бывает без страшной боли и большого количества «дополнительного напряжения» (по сравнению с тем, что осталось от самой травмы). Между тем это именно то, что излечивает в конце концов нашу психику. Главное направление работы здесь – это попытка, совершенно целенаправленная, понизить в себе некую изначальную, во многом неосознаваемую, веру в благость этого мироздания – веру, характерную для «первой», «нетравматической» реальности. Нужно попробовать считать о жизни хуже, чем она есть «на самом деле». Вся проблема в том, что «первая реальность» тут – это действительно «реальность», то есть нечто реально существующее и такое, что за его пределами ничего нет. Выражение «другая реальность» – это оксюморон, реальность может быть только одна. Но если человек, переживший травматический опыт, пробует понизить в себе веру в благость этой «единственной реальности», он внезапно чувствует, что через нее прорывается или просачивается и какая-то другая реальность – которая на самом деле давно уже властно стучалась в его сознание.

В целом это невероятно трудная задача. По неизвестной никому причине вера в благость этого мироздания – это то, что непреодолимо почти никакими усилиями. Если бы это легко давалось, и неврозы бы излечивались легко – и мы были бы, как племя гипербореев, которому умирать не больно. Но мы умираем очень трудно – и в первую очередь по причине, что у нас – по крайней мере, у многих из нас – есть травматический опыт, который настоятельно требует осмысления, и вместе с тем не может быть осмыслен в рамках обычной «благой» реальности.

Таким образом, практика по преодолению неврозов должна целенаправленно строиться на преодолении собственной благости, благости своей природы – это единственное, что здесь помогает. Бессознательно мы именно так и поступаем, и весь огромный ворох психотерапевтических теорий именно на этом и строится, только это далеко не всегда выражается в них в явной форме.

Сама психиатрическая терминология, или, вернее, жаргон, имеет тут успокаивающее и во многом целительное действие. Главное (и первое), что о ней можно сказать – это то, что она имеет наукообразный характер, а «научный» взгляд тем и отличается от «ненаучного», что он несколько очищен от идеи Бога, от существования Бога – таким образом мы преодолеваем, хотя и не очень успешно, невыносимые для нас представления о неблагости этого Бога. «Свойство организма», «свойство психики», «расстройство психики», «сексуальное поведение», «естественный отбор», «поведенческая аномалия», «возвращение к норме», «сознательное» и «бессознательное» – все это слова и выражения, в которых, как в ядрышках, содержится идея «Бога нет» – и именно это и имеет успокаивающее действие.

В более полном виде эту заключенную в них сентенцию надо понимать как «Бога нет, а мир существует»; вторая часть домысливается пациентом автоматически, так как то, что мир существует, он и так видит, убеждать его в этом не надо. Перефразировать это можно так: «Мир основан на какой-то другой несущей конструкции, чем Бог» – и всякий, кто столкнулся со страшными проявлениями Зла, несколько успокаивается, когда это слышит, его боль смягчается, но не до конца, потому что это чужой опыт по преодолению Бога, не его собственный.

В целом это, конечно, путь тупиковый. Если бы культурой (и наукой как частью культуры) лечились неврозы не частично, а полностью, до конца, наше дело на этой Земле было бы, по-видимому, закончено, а сейчас оно еще очень далеко от завершения. Каждый страдающий от душевной боли может пролечить наукой и культурой свой невроз только в определенной степени, в некоторых аспектах этого невроза – но дальше ему приходится работать самому, или до конца жизни мириться с болезненной заторможенностью своего сознания. В определенном смысле ему надо к этой «научности» добавить еще «сверхнаучность», хотя бы каплю этой сверхнаучности, и тогда его невроз немного «подвинется», пролечится еще и в тех аспектах, которые невозможно было пролечить существовавшей на тот момент наукой и культурой – и это то, что двигает науку и культуру дальше.

Само слово «невроз», не существовавшее в классических языках – это уже огромное достижение. Это как бы воплощение этого «научного», «обезбоженного» взгляда на психику, на душевную жизнь человека. Мы начинаем смотреть на наш внутренний мир как на механизм, в котором произошла поломка – и это неожиданно оказывается целительно. В древности считали, что такой подход в принципе невозможен (кстати, это «в принципе» – это тоже «атеизированное» словечко), тогда смотрели на внутреннюю жизнь человека как на что-то связанное с богами и мировыми судьбами, а не как на обломок мертвой материи. Потребовалась колоссальная работа по вырабатыванию этих новых понятий, нового взгляда – и это то, что принесло нам облегчение.

Господу Богу, видимо, угоден атеистический взгляд человека на действительность, иначе с чего он поощрял бы нас к такой деятельности. Более того, ему угоден и взгляд на Него как на Бога Зла, даже если «на самом деле» он является Богом Блага: любое «расширение» этой смысловой амплитуды – это то, что расширяет наши возможности по преодолению травматического воздействия.

Но нам на самом деле нет дела до богов и высших сил, перед нами стоит простая и практическая задача: как сделать так, чтобы невроз был преодолен, чтобы все его последствия исчезли из нашего сознания, как будто этой травмы никогда и не было. Что будет при этом с богами, в нашем сознании или «на самом деле» – по большому счету, какая разница, наша судьба должна быть для нас важнее. При этом, однако, если мы не будем использовать в этой работе представление о Боге (есть он или нет «на самом деле») – эта работа будет обречена на неудачу. Каким именно образом мы можем отойти от судорожной «схватки с действительностью» хотя бы на мгновение, отвернуться от той высшей реальности, которую видели однажды во время травматического опыта, и которую неподвижным, намертво застывшим взглядом мы обречены после этого «рассматривать» до конца своих дней? Как можно сопоставить этим «высшим ценностям» какие-то еще более высшие, хотя бы чисто формально, чтобы высвободить свое сознание на мгновение из этих жестких тисков – и вылечить его за это мгновение?

Проще всего тут сказать формально, что «наша наука или культура должна подняться на следующую ступень». В реальности этот процесс происходит, видимо, прямо противоположным образом, и мы как бы отбрасываем от себя, «стряхиваем» со своего сознания все-что-знаем – с тем, чтобы впитать что-то из того, что никогда еще не существовало. Животные – вот кто обладает полным знанием о мире, а человек, наоборот, отошел от этого знания, потому что оно его не устроило. Наше знание в определенном смысле меньше, чем знание животных, у животных нет никакого сомнения в существовании Бога, а у нас в этом плане появились некоторые сомнения. И именно мерой этих сомнений и определяется степень развития нашей культуры.

Человек в этом смысле все дальше отходит от изначальной «полноты всезнанья», но именно этот зазор – это то, что воплощается в наших удивительных успехах, в нашей материальной, духовной и умственной цивилизации. Наша цивилизация – это воплощенное сомнение, и сомнение только в одном – бытии Божием. Движется же она вперед одним крайне простым и, можно сказать, механическим средством – взрослые просто не осознают, какую травму они наносят ребенку, принося его в жертву для излечения своего невроза. Тут работает своеобразный «усилитель», потому что ребенку расстаться с жизнью несравнимо труднее, чем взрослому, так уж устроен закон жизни на земле. Пытаясь избавиться от собственных проблем (таким путем это удается в очень малой степени, а вернее – и вовсе не удается) через принесение беспомощных существ в жертву, они тиражируют свои проблемы и свое выяснение отношений с мирозданием на другие сознания, причем в силу разницы в возрасте и психологических возрастных закономерностей делают это с «мультипликатором», умножителем – если, конечно, эти существа выживают.

Но нам опять же дела нет до того, «почему так получается», нас интересует, что делать существу, получившему травмы. Наглотавшись «другой реальности», кусками проникшей в его благую природу и там застрявшей, это существо или, вернее, его сознание сталкивается с тем, что нет ни одного механизма – ни культурного, ни научного, ни философского, ни религиозного – который позволил бы от них избавиться. Сосуществовать и мириться с ними, однако, тоже невозможно. Битую половину жизни мы тратим на то, чтобы найти эти инструменты вне себя – пока, наконец, неумолимый бег времени не подталкивает нас к тому, что тут надо двигаться к деконструкции, а не к конструированию реальности, из каких бы элементов ни собиралась нами эта реальность.

С некоторым изумлением мы тогда обнаруживаем, что не живые и не «культурные», а чисто механические, мертвые приемы и средства – это едва ли не единственное, что тут помогает. Для того, чтобы вырезать опухоль (которая как раз сама по себе является живым и, более того, отдельным от нас существом), годится и простой металлический скальпель. Принцип «лечи подобное подобным» тут не подходит, он только будет заставлять наше сознание вечно бродить в круге одних и тех же представлений – без какой-либо надежды на излечение.

Причина этого в том, что наш невроз – это не объект, а сознание. Мы привыкли иметь дело с объектами, как вне нас, так и внутри нас, но невроз имеет совершенно другую природу. Это полноценное сознание, только застывшее, неподвижное, и общаться с ним надо как с другим «я» – совершенно отдельным и от нашего «я», и от всех других «я» в мире.

И вместе с тем это «я» должно размыться и раствориться – такова цель всей этой работы. Наше «обычное» и «невротическое» «я» должны слиться воедино – только тогда невроз будет преодолен. Нет ничего труднее таких трансформаций сознания, но и другого выхода тоже нет – иначе эти две сферы останутся четко очерченными, но несоприкасающимися и существующими отдельно.

Самой большой загадкой мироздания, которая, по-видимому, никогда не будет разгадана, является то, почему высшие силы, если они хотя бы в каком-нибудь смысле существуют, всегда дают нам возможность доделать эту работу, и только потом, когда мы полностью готовы к этому, нас уничтожают. Или не дают, и продолжительность этого периода, этой работы для нас определяется просто случаем – этого мы никогда не узнаем. Если бы мы получили тут хоть какую-то информацию, мы сразу впились бы своим сознанием в источник этой информации, в природу этого источника – и тогда наше дело было бы проиграно, потому что мы бы тогда уже не блуждали в потемках, открывая новое, а прямо обратились бы к исследованию высших сил, к общению с ними и попыткам выведать у них что-то еще. Но вся эта Вселенная абсолютно молчалива, и это не просто так, а с умыслом – это единственная возможность обеспечить нам тут условия для внутренней работы. Неприятной стороной этого является то, что мы все время вынуждены тревожиться и беспокоиться – не случится ли так, что какая-то механическая случайность прервет наше существование до того, как вся работа будет закончена? Внимательное изучение великих биографий древности эту возможность, однако, как будто опровергает – тут высшие силы слегка «проговариваются», и всем героям, поэтам и философам дается возможность исполнить свою миссию. Но полностью в этом уверенными мы быть не можем, и ощущение того, что могло и так случиться, что Наполеон погиб бы в первом же сражении от случайной пули, все-таки остается.

Чисто психологически тут лучше всего было бы удерживать в сознании обе возможности – и то, что наша жизнь самым бестолковым образом прервется через секунду, и вся работа была только зря развернута, и то, что высшие силы в очередной раз окажутся столь благосклонны, что дадут нам возможность полностью подготовиться к смерти. Первое подстегнет нас в темпе нашей работы, а второе – в полноте ее и целостности. Но сомнения в том, не напрасно ли были предприняты все эти усилия, все равно будет терзать нас каждую секунду нашей многолетней работы.

Есть и еще одна вещь, которая принципиально останется здесь нераскрытой. Мы никогда не узнаем, сами ли мы выбрали для себя такую судьбу, и не об этом ли мы просили (пожалуй, что безмолвно) высшие силы до нашего существования, не о такой ли судьбе и не обо всех ли этих испытаниях. Единственное, что здесь более или менее ясно – это то, что не было никакого другого способа для нас перейти в другое состояние сознания, как воплотиться в виде конечного существа, осознающего свою конечность и не ставящего ее под сомнение – и при этом пережить страшные испытания, на грани безвременной гибели. Принципиальное незнание о сути нашего исхода и о том, что тут случайно, а что предопределено – это самая суть нашего существования здесь, при нарушении этого закона бы все погибло, вся внутренняя работа. Эти два ограничения – это принцип, по которому существуют все жизни на земле. Первое из них временное, а второе, если так можно выразиться, «существенное» – от слова «суть». Мы можем принимать любую точку зрения из всего спектра между этими полярными идеями как по одной, так и по другой шкале, более того, перемещение между ними только расширит наши возможности по преодолению травматического опыта – но мы никогда не узнаем, какая из этих точек зрения «правильная».

То же касается и общих принципов нашей цивилизации – нет никакой возможности узнать, «приближаемся» мы тут к чему-то «уже существующему», что только надо «открыть», или просто деконструируем однажды сложившуюся реальность, возникшую случайно и «саму собой». Эта «принципиальная неопределенность» – это сама соль нашей культуры, если бы не этот трепет сомнения и трагического взывания к молчаливой и на вид вполне безжизненной Пустоте, эта культура не волновала бы нас и не захватывала. Узнать тут что-то «наверняка» – значит остановить саму живую жизнь, само биение сердца этой Вселенной.

Именно поэтому смерть, или вернее, наше «незнание ничего» об этой смерти, необладание ни малейшей крупицей информации об этой сфере оказывает такое могущественное влияние на нашу жизнь – это заставляет нас интенсивно работать, как бы готовясь к чему-то, хотя и невозможно определить (во всех смыслах слова «определить»), к чему. Но подготовиться к смерти в самом деле можно – если освоить и переработать весь травматический опыт, нам доставшийся.

Судьба или случайность, наше желание или желание высших сил нас привели к этому опыту, мы можем обратить его в несуществующий, и затем отправиться в другой мир «налегке». Это как бы такое скучное домашнее задание, которое надо один раз сделать и больше к нему не возвращаться. Наше сознание с момента его появления сразу обладало уже некими характеристическими чертами – и вот, избавившись от этих черт, мы чувствуем, что это дало нам больше, чем все, что мы приобрели в этом мире. Что приобретено, будет и утрачено, но избавление от чего-либо пребудет вечно с нами – и ради этого, возможно, стоило приходить на эту Землю и проживать эту жизнь.