Виктор Шендерович: читать Маркеса!
Однажды я уже делился с почтенной публикой впечатлениями от свежего перечитывания колумбийского классика. Речь тогда шла о повести «Скверное время». И вот новые каникулы, и потрепанный томик в отпускном чемодане: «Сто лет одиночества», роман, в который я не заглядывал, поди, лет двадцать...
Впрочем, еще совсем недавно я был бы не в состоянии вполне оценить некоторые его страницы - например, посвященные тому, как одинокий, тихий молодой человек, ничего против правительства не имеющий и даже не особо подозревающий о его существовании, становится полковником Аурелиано Буэндиа, главой мятежников...
Не прошу у вас прощения за длинную цитату: она доставит вам удовольствие - как минимум, литературное:
«Выборы прошли спокойно. В воскресенье, в восемь часов утра, на площади была установлена деревянная урна под охраной шести солдат. (...) В четыре часа дня барабанная дробь возвестила о конце голосования, и дон Аполинар Москоте опечатал урну ярлыком со своей подписью. Вечером, сидя за партией в домино с Аурелиано, он приказал сержанту сорвать ярлык и подсчитать голоса. Розовых бумажек было почти столько же, сколько голубых, но сержант оставил только десять розовых и пополнил недостачу голубыми. Потом урну опечатали новым ярлыком, а на следующий день чуть свет отвезли в главный город провинции.
«Либералы начнут войну», - сказал Аурелиано. Дон Аполинар даже не поднял взгляда от своих фишек. «Если ты думаешь, что из-за подмены бюллетеней, то нет, - возразил он. - Ведь немного розовых в урне осталось, чтобы они не смогли жаловаться». Аурелиано уяснил себе все невыгоды положения оппозиции. «Если бы я бы либералом, - заметил он, - я бы начал войну из-за этой истории с бумажками». Тесть поглядел на него поверх очков.
-- Ай, Аурелиано, - сказал он, - если бы ты был либералом, ты бы не увидел, как меняют бумажки, будь ты хоть сто раз моим зятем. (...)
Когда однажды вечером Геринельдо Маркес и Магнифико Висбаль (...) спросили, кто он, либерал или консерватор, Аурелиано не колебался ни минуты.
- Если обязательно надо быть кем-то, то я лучше буду либералом, потому что консерваторы мошенники...»
Через несколько страниц романа начинается - и тянется на много, много страниц дальше - гражданская война. Колумбийский бунт, бессмысленный и беспощадный.
Тупость власти и ярость мятежников, умножающие, возводящие в степень пролитую кровь, - чаще всего безвинную... Все это - из-за ленивой самоуверенности власти, из-за свинского убеждения, что все сойдет с рук, как сходило вчера, из-за презрения к народу - презрения, перешедшего некий невидимый предел и ставшего вдруг очевидным.
Реки крови - тоже форма обратной связи. Почти неотвратимая в тех случаях, когда власть не соглашается на обратную связь в виде листков не того цвета, в виде политической эволюции. Вот, собственно, и весь нехитрый выбор - между Макондо и Йокнапатофой, латиноамериканскими хунтами и генералом де Голлем, Тимишоаром и Прагой, Андижаном и Вашингтоном...
Спустя какое-то время после начала кровопролития власть начинает дергаться. До нее доходит очевидное - то, чего она не желала понимать за своей партией домино, пока сержант Чуров в соседней комнате вынимал из урны розовые бумажки и засыпал туда голубые.
Власть начинает изображать политический процесс - главным образом для того, чтобы прийти в себя и перегруппировать силы. Тут наступает счастливое время для «системных» либералов. Их временно перестают расстреливать, с ними начинают разговаривать - почти как с равными! О, радость! О, сладкие минуты причастности к большой политике!
«...полковник Аурелиано Буэндиа представлял себе этих одетых в черное законников - как они выходят из президентского дворца в ледяной холод раннего утра, поднимают до ушей воротники, потирают руки, шушукаются и скрываются в мрачных ночных кафе, чтобы обсудить, что хотел в действительности сказать президент, когда сказал «да», или что он хотел сказать, когда сказал «нет», и даже погадать о том, что думал президент, когда сказал совершенно противоположное тому, что думал...»
Время президентских аудиенций и дизайн столичных кафе явно не совпадают с нашими, в остальном же... Стало быть, говорите, Колумбия середины прошлого века?
...Бумажная обложка оторвалась-таки в процессе очередного перечитывания - ничего, еще на пару раз книжки хватит. Можно, конечно, купить новую, но не хочется: так приятно иметь дело со старым, лично залистанным томиком.
Издательство «Правда», 1987 год. В аннотации сказано: роман имеет острую антиимпериалистическую направленность...
Комментарии
На мой взгляд, у России как раз в 2017 году наступят эти самые "юбилейные" "сто лет одиночества" - если брать за точку отсчёта 1917 год, который, собственно, и сделал бывшую Российскую империю изгоем среди остальных стран мира. И поскольку уже постсоветская Россия, в отличие от стран - бывших республик СССР, отказываться от этой традиции не желает, а скорее культивирует её и даёт "второе дыхание" в виде неосталинизма и неототалитаризма, я не удивлюсь, если роман "Сто лет одиночества" через пару лет будет изъят из всех библиотек и запрещён к публикации.
Об "одиночестве" России, о том, как "нарушить" это одиночество, сказано в очень талантливой статье Каспарова:
http://gidepark.ru/News/Detail/id/16114/cat/91/
Идея там просто замечательная - присоединение к Евросоюзу. Таким образом "убиваются" множество зайцев, в том числе китайская угроза.
А у Каспарова в той статье есть много других интересных идей, например: "...передачу управленческих функций на региональный и, в большей степени, на муниципальный уровни. Тем самым, мы лишим часть федеральной бюрократии, живущей за счет распределения квот и выдачи разрешений, возможности извлекать чиновничью ренту. Такой перенос центра тяжести управления ближе к «земле» в духе земских традиций — и это лучший способ сохранения государства."
Знаю-знаю, и тут Вы скажете, что это всё "топтание на месте", что действовать надо ещё радикальнее. Но так идея Каспарова хороша своей эволюционной составляющей (не революционной).
Мне во всей этой истории, уж извините, больше всего жаль Вашу матушку - Вы хоть записку ей на прощание оставили насчёт своих честных интернациональных намерений, прежде чем удрали?