Социализм или популизм: национализация рисков

Идеи социализма легко продаются публике в условиях коллапса финансовой системы и опасений за собственные кошельки.

«И эти люди запрещали нам ковырять в носу!» Эта фраза из старого анекдота сразу же приходит на ум, когда слышишь об очередном антикризисном пакете, принятом или объявленном в США или в Западной Европе. Действительно, меры финансовой и денежной политики, о которых в последнее время говорится, хорошо известны из практики нашего недавнего прошлого — из тех первых посткоммунистических лет, когда слабое из-за системного кризиса правительство никак не могло решиться на осуществление последовательного стабилизационного курса, а вместо этого путем финансовых вливаний поддерживало отдельные отрасли и даже предприятия.

«Остановитесь, - советовали нам тогда. - Решительно порвите с остатками социалистической модели, перестаньте патронировать предприятия, перестаньте растягивать, смягчать кризис при помощи печатного станка». Так нам говорили западные партнеры и, надо признать, были правы: только тогда, когда российские власти смогли отказаться от социализма и популизма, пришла финансовая и политическая стабилизация, а за ней не заставил себя ждать и экономический рост.

Из сказанного автоматически не следует, что принимаемые сейчас западными правительствами меры бессмысленны или опасны - в экономической жизни подобие ситуаций не обязательно предполагает подобие решений. На наших глазах происходят тектонические сдвиги в самой архитектуре мировой экономики и финансов, и они требуют нестандартных подходов.

Можно констатировать окончательный слом как экономической, так и политической модели, сложившейся после Второй мировой войны. События в Ираке, Косове и на Кавказе засвидетельствовали факт отсутствия ООН как института политического урегулирования. Точно так же финансовый кризис положил конец остаткам Бреттон-Вудской системы с ее международными финансовыми институтами. Никто сегодня уже не интересуется мнением МВФ, как и мнением ООН. Причем МВФ в отличие от времени азиатского кризиса 1997-1998 гг. даже не является уже объектом критики за неспособность предвидеть и повлиять на кризис - никто этого и не ждал. Одновременно, по-видимому, завершается эпоха монополярного мира не только в политическом, но и в финансово-экономическом смысле: будущие историки увидят в нынешнем кризисе начало конца доминирования США как центра мировой финансовой системы и монопольного производителя резервной валюты.

Впрочем, эти сдвиги при всей их серьезности достаточно очевидны, они лежат на поверхности. Все было бы гораздо проще, если бы на них процесс адаптации и завершился. Однако принимаемые в последнее время решения не просто масштабны — они беспрецедентны в истории рыночной экономики, они противоречат многим фундаментальным ценностям и ориентирам, на которых основывается общество свободного предпринимательства. Эти меры создают принципиально новые условия для функционирования рыночной экономики. Именно поэтому то, что разворачивается в последние недели, нуждается во внимательном анализе с точки зрения не только антикризисной эффективности «планов спасения», но и влияния их на сами основы функционирования наиболее развитых стран мира, на принципиальные направления их дальнейшего движения.

Анализируя происходящее в контексте долгосрочных исторических трендов в ретроспективе последних 150 лет, нельзя не увидеть усиления сейчас признаков двух важнейших феноменов экономической истории ХХ в. - социализма и популизма.

Политический спрос на них всегда возрастал в условиях экономических кризисов и социальных катаклизмов. Нынешняя ситуация не является исключением.
Обе модели прошли практическую апробацию в минувшем столетии и, как известно, не оправдали возлагавшихся на них великих ожиданий. С социализмом экспериментировали в основном в Европе и Азии. С популизмом - в Латинской Америке. Результаты известны: оба эксперимента окончились громким провалом. Социализм, ценой неимоверных жертв решив задачи индустриализации, не нашел внутренних источников дальнейшего социально-экономического развития. Популизм же, начиная с Аргентины времен Хуана Перона, с завидным постоянством приводил процветающие страны к экономической и социальной катастрофе.

«Все стали теперь социалистами» - заголовок недавней статьи в Financial Times, автор которой явно перефразировал слова Ричарда Никсона, который, несмотря на приверженность правой идеологии, сказал в конце 1960-х гг.: «Мы все теперь кейнсианцы».

Идеи социализма легко продаются публике в условиях коллапса финансовой системы и опасений за собственные кошельки. Налицо фиаско рыночной идеологии и рыночных ценностей в сознании значительной части общества и элиты. Обыватели и правительства почти сразу (за редким исключением) оказались готовы «купить» социализм ради сохранения своего хотя бы видимого благополучия. Все быстренько согласились, что предложенные меры являются «необходимыми и единственно возможными». За свободный рынок вступились считанные единицы — а стреляться из-за национального предательства рыночных ценностей и вовсе никто не стал.

Нет ли в этих словах о нарастании социализма преувеличения? Нет, и для подтверждения этого достаточно обратиться к объявленным мерам.

Власти, а не рынок начинают принимать индивидуальные решения - кого казнить, а кого миловать. Ситуация с Lehman Brothers с одной стороны и Bear Stearns и AIG с другой плохо поддается рыночной интерпретации. Просто кто-то наверху решил разобраться с одним и помочь другому, как это и должно происходить в центрально управляемой экономике. Конечно, все это упаковывается в правильные слова.

Гораздо более серьезной проблемой является переход к политике обобществления (или национализации) рисков. Спасая должников и наполняя банки капиталом (проведя рекапитализацию), резко увеличивая гарантии по частным вкладам в банках, государство берет на себя риски за решения всех основных участников хозяйственной жизни — и банкиров, и вкладчиков, и заемщиков (тем более что на практике это нередко одни и те же лица). Под сомнение поставлен фундаментальный принцип капитализма — личная ответственность за принимаемые решения.

А применительно к российской ситуации можно утверждать, что политика национализации убытков делает при следующем шаге неизбежной национализацию рисков. Начинается этот процесс в банковском секторе, но через банки гарантии распространяются и на все другие компании и секторы.

Результатом действий властей по преодолению кризиса становится то, что серьезную трансформацию претерпевает святая святых всякой социально-экономической системы — отношения собственности. Происходит фактическая национализация попавших в тяжелое положение компаний посредством предоставления им финансовой помощи.

Национализация осуществляется по крайней мере по трем каналам: через выкуп долгов отдельных фирм, через рекапитализацию в обмен на акции, а также путем инфляции накопленных обязательств. Государства склонны взять на себя все пассивы (обязательства) финансовых учреждений как путем гарантий, так и путем прямого вливания капитала. Естественно, что помощь финансовым институтам сопровождается формальным или фактическим размыванием пакетов, принадлежащих частным собственникам. Права частной собственности ставятся под сомнение прежде всего в отношении финансовых институтов (на Западе), а также и предприятий реального производства.

Последнее уже налицо в России, что особенно заметно по отношению к тем, кого государство спасает в собственных объятиях от «зловещих margin calls».

Следующим, вполне естественным шагом станет принятие правительственных решений относительно характера деятельности фактически национализированных институтов. Гордон Браун уже заявил, что он будет побуждать попавшие под его контроль банки вкладывать больше средств в малый бизнес. Поддержка малого бизнеса, конечно, святое дело, любимое всеми современными правительствами. Однако последствия такого рода решений нетрудно спрогнозировать: если власти дают указания, куда вкладывать деньги, то они должны будут оказать поддержку своему банку, когда эти политически заданные инвестиции окажутся неэффективными. То есть и господдержка, и неэффективность вложений образуют замкнутый круг. Европейцы первыми объявили об этом комплексе мер в заявлении от 12 октября, а американская администрация присоединилась к ним двумя днями позже.

Наконец, не следует забывать, что мощный поток денежных средств, который хлынет в ближайшее время на рынок, повлечет за собой рост инфляции при одновременном торможении производства. Россияне свыклись жить с инфляцией, и мы должны хорошо помнить из прошлого десятилетия, что она не только является феноменом денежной политики, но также имеет существенный перераспределительный эффект. Кстати, это первым заметил Эдмунд Берк, увидевший еще в 1791 г. в бумажных деньгах французской революции зловещий признак отъема частной собственности.

От национализации к популизму

Параллельно с социалистическими тенденциями нарастают риски популистской политики. Кризис уже переходит на производство. Будут замедляться темпы роста, могут возникнуть проблемы с занятостью. Самым опасным в этой ситуации было бы попытаться искусственно подхлестывать рост при помощи бюджетных вливаний. Охваченным кризисом странам и так придется потратить немалые средства на поддержание в экономике ликвидности, на сохранение устойчивости кредитной системы.

Уже сейчас и на Западе, и у нас раздаются призывы помочь товаропроизводителям. Довольно забавно читать хорошо знакомые по российскому опыту 1990-х гг. рекомендации в наши дни в аналитических докладах крупных банков. Например, такая: «Существенная бюджетная экспансия (вместе с адекватной денежной политикой) могла бы помочь поддержанию устойчивого совокупного спроса». Если бы с такими предложениями выступила еще недавно Россия или какая-либо другая страна с развивающимися рынками, аналитики того же самого банка отреагировали бы на это жесткой критикой и были бы совершенно правы.

Раздача дешевых денег товаропроизводителям в этой ситуации имела бы опасные последствия — даже приведя к краткосрочному повышению темпов роста (да и то необязательно), она не дала бы устойчивого результата, а ускорившаяся инфляция стала бы препятствием на пути инвестиций. Между тем надо помнить, что мы уже завершили стадию восстановительного роста, для которого нужны не инвестиции, а спрос и политическая стабильность. Теперь инвестиции становятся главным источником роста, а популистская политика подорвала бы необходимые для них условия. Было бы непростительно, одной рукой борясь с финансовым кризисом, другой выстраивать барьеры на пути экономического роста.

Левый поворот — не навсегда

Левый поворот, наблюдаемый в странах с укоренившейся капиталистической традицией, для российского наблюдателя чем-то напоминает резкий поворот от военного коммунизма к нэпу. Еще в марте 1921 г. ничего не предвещало отказа от жесткой модели, в которой видели начало осуществления коммунистической мечты. И вдруг несколькими неделями позднее происходит резкий поворот в сторону восстановления рыночных отношений. Что случилось? Советская власть оказалась на грани уничтожения, и сигнал, отправленный кронштадтским восстанием, был понят большевистским руководством. Новая экономическая политика должна была снять конфликты, ослабить социальное напряжение, восстановить экономический рост. Нэп, по словам Ленина, вводился «всерьез и надолго», но «не навсегда». Этот же вопрос мы должны задать себе сейчас.

Поворот к социализму является, несомненно, попыткой получить время для передышки, переосмыслить ценности. Пока еще рано судить, надолго ли он. Но точно не навсегда. Всякое избыточное госрегулирование противоречит гибкому и динамичному характеру современных производительных сил, вызовам постиндустриальной эпохи — так же как рыночная стихия плохо монтировалась с задачами ускоренной индустриализации начала ХХ в. Именно поэтому рыночная модель нэпа была свернута уже через несколько лет. И именно поэтому вряд ли можно про нынешние этатистско-социалистические тенденции говорить, что они «всерьез и надолго». Другое дело — популизм. Он неистребим, и его распространение является лишь отражением качества национальной элиты.

Владимир Мау, Николас Сундстром