Деньги - это не самое главное в жизни

Накануне финансового кризиса особенно хорошо понимаешь, чего не хватает сегодняшнему российскому искусству, массовому и остальному: здорового заряда антибуржуазности. 

Стены у нас в Москве тонкие, как известно. 

В понедельник, примерно в 12 ночи, до моего слуха стали долетать из соседней квартиры звуки музыки. 

Удивился: соседи у меня тихие, мирные. В порочащих связях не замечены, безукоризненно выполняют свой долг, собачку, слава богу, не держат, за полгода я их ни разу не видел, не слышал, не встречал на лестнице – ну, в общем, как у нас сегодня в Москве принято. Не существовать друг для друга – лучшее, что мы можем предложить нашим соседям.

Прислушался.

Ты-ды ды-ды! Ты-ды ды-ды!

Ты-ды ды-ды, Ты-ды ды-ды!

Ты-ды ды-ды

Ты-ды-ды-ды-ды!

– гундосило нечто довольно настойчиво, слов было не разобрать, но вполне узнаваемое, из серии, знаете, «скупая мужская слеза». Утешительно-мужественное, а-ля Боярский, что ли. Или Тальков. В общем, нечто такое, застрявшее между 1980-ми 1990-ми, эстрадная романтика, общеукрепляющая: «Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую…» То есть такое вот старье.

Интересно другое. Там – то ли на повторе стоял диск, то ли его включали постоянно – полчаса или 40 минут звучала только одна песня, одна и та же, семь или восемь раз, почти без пауз. Допоет, помолчит минуту – и опять: «Ты-ды ды-ды, ты-ды, ды-ды!»

Час ночи. Хотел уже идти знакомиться с соседями, но потом вдруг допер: наверняка у человека какие-то серьезные внутренние проблемы. На что-то он решается или ищет моральную опору. И эта песня ему помогает. Именно эта песня.

Со мной такое тоже бывало, и поэтому я притих: вот, блин, застал невольно человека в ситуации раздумчивого, как написал бы Солженицын, общения с искусством. Потом музыка прекратилась, и вскоре донесся женский крик, даже ор, – то ли в телефон, то ли на улицу, и наконец все стихло.

Кроме шуток, в этом и заключается великая сила массового искусства – утешать в трудную минуту. Причем в данном случае не важно, какого оно эстетического уровня. Важна его способность плакать вместе с человеком.

Я мысленно прикинул, что из сегодняшней попсы может утешить человека, и понял, что ничего.

Нынешнее массовое искусство не рассчитано на то, чтобы утешать. Оно предназначено для того, чтобы гнать человека вперед, подбадривать, похлопывать девушек по попе в такт, так сказать, напряженному жизненному ритму, в дороге сопровождать водителя, чтобы он не уснул, – но ничего лирически-сочувствующего сегодня нет.

Раньше попса пела про разбитое сердце. А каждый второй блюз в мире (главное американское искусство, между прочим) начинался со слов «в кармане моем пусто, ну и начхать».

Сегодня массовое искусство – впервые, может быть, за все время своего существования – не противопоставляет себя материальному, вещественному. Грубо говоря, нет произведений и исполнителей, которые бы отрицали или хотя бы ставили под сомнение всепобеждающую силу денег или богатства. В сегодняшнем массовом искусстве нет здорового заряда антибуржуазности. И народности, прошу прощения за ждановский термин.

Странно, особенно при общем отношении народа к богатым, – никто сегодня не поет со сцены что-то вроде «выбрось свои сраные бумажки, папаша, они тебе не помогут в аду». Никто не пишет песен о том, как скучна жизнь богатеньких, о том, как папенькины и маменькины сынки несвободны в своих поступках и желаниях.

Как это странно – ниша антибуржуазности, антиматериальности, такая лакомая, желанная для творцов и близкая народу, в эстраде никем не занята. Зато повсюду в песнях, клипах – дешевый схематичный образ так называемой сладкой жизни: девки в купальниках на фоне автомобилей или пальм, какие-то брызги, кожаные диваны, «чарУУШШий аромат», как говорил в рекламе кофе один актер с прибалтийской фамилией. Образ богатства, по мудрому наблюдению Пелевина, у нас создают люди среднего достатка или и вовсе те, кто работает за зарплату. Оттого оно, богатство, таким пошлым и выглядит.

Антигламур – эта единственная за пять прошедших лет попытка что-то противопоставить гламуру – не имел успеха потому, что вышел из той же шинели потребления. Антигламур вырос из гламура, как Горбачев – из Политбюро. В антигламуре основной скрытый мотив – «как я ненавижу вас за то, что вы заработали больше», но это не отрицание самого образа жизни, а банальная зависть. У нас антигламур – это не анти-, а альтернативный гламур, место, где собираются те, кому не хватило места в первом.

В общем, это все детский лепет, а не антигламур. Настоящей, крепкой идеологии, идеи отрицания безудержного накопительства и сопротивления ему нет. Антибуржуазностью не пахнет ни в поп-музыке, ни в литературе, ни в кино. (Ну, может, отчасти в артхаусном кино – у Германа-младшего или Попогребского. Но не сказать, что это осознанное чувство, скорее по инерции.) Про рок-музыку вообще молчу: со смертью Егора Летова эта тема закрыта. Ну БГ еще что-то такое поет, но на этом и все.

«Якобы освободив меня от государственного ярма, меня обрекли на абсолютную зависимость от денег, – блестяще заметил недавно писатель Анатолий Макаров в «Известиях». – Власти идеологии в СССР противостояли многие, в современной России власти денег не противостоит никто. Оппозиция государству – долг мыслящей личности, оппозиция капиталу даже не обсуждается».

В среде деятелей искусства никто по большому счету не сопротивляется власти денег – даже в мыслях, даже на словах. Даже сам вопрос не ставится. Напротив, принято этим деньгам привселюдно поклоняться, все беды в искусстве объясняются «недостаточным финансированием» (а какое финансирование, интересно, можно считать «достаточным» для искусства? Сто миллионов денег, двести? Смешно). Между тем многое, очень многое из хорошего в последнее время в искусстве вообще сделано за три копейки.

Но ладно искусство. Эта идея – оппозиция власти денег, духу капитала – крайне необходима в первую очередь самому капитализму – для поддержания морального здоровья в обществе. Объясню.

Антибуржуазность – это своего рода амортизирующая прокладка, призванная снимать напряжение в обществе, где есть очень богатые и все остальные. Это сдерживающий фактор, отличное средство для выпускания пара, моральная компенсация. И одновременно, как уже было сказано, средство утешения бедняков.

Пора наконец сказать вслух, что в капиталистическом обществе победителей всегда будет меньше, чем проигравших. И большинству, проигравшим, – то есть тем, кто не только не попал в списки «Форбса», но даже и в списки на ипотечное кредитование, – необходимо хоть какое-то моральное утешение.

Учтите и плохую наследственность. Бывший советский человек – а таких у нас пока большинство – не может смириться с тем, что у него никогда не будет квартиры на улице Тверской или какой-нибудь еще Ямской, двухэтажной, размером с колхозное поле, где потеряться можно. «Почему не будет? – спрашивает себя человек. – Потому что я хуже, глупее? Менее везуч? А почему я менее везуч?» – и все, и пошел-поехал невроз, психоз и самоистязание.

А самое ужасное в том, что ни с рекламой, ни с вопиющим богатством одних и бедностью других, ни даже с незамолкающим радио ничего поделать нельзя.

Когда я вижу девку 17 лет, выходящую из своего двухэтажного бронемобиля, она меня по-любому бесит – я не стыжусь признаться в этом: раз уж такой человек, как Радзиховский не может с этим справиться, куда уж нам. И какой бы я ни был умный и прочее, во мне возникает нормальное здоровое чувство классовой ненависти.

Эта ненависть – естественная, она сродни инстинкту. Это нормально. Ненормально, если нет внутренних аргументов, чтобы уметь справиться с этой злостью. Зато я умнее, говорю я себе. Зато я прочел Канта. Пусть она, эта девка, попробует прочесть Канта. Она сломается на первой странице. Зато я тоньше чувствую мир, зато я понимаю процессы, которые им руководят. Зато я способен получать удовольствие от искусства, как Радзиховский получает удовольствие от наблюдений за политикой.

Чтобы злость и неврозы не убили человека преждевременно, ему необходимы всевозможные, в том числе и культурные, амортизаторы и трансформаторы – для выхода естественного, подчеркиваю, социального недовольства. Эту функцию – амортизирующую – и должно выполнять массовое искусство, если бы оно у нас развивалось естественным путем. А у нас делается так: приходит талантливый парень с гитарой на прослушивание к какому-нибудь продюсеру, пропоет-пролает песню про гнусную жизнь, а продюсер ему говорит: «А у тебя ничего пожизнерадостнее нет?» И таким образом естественное выражение народных чувств подавляется, а парень начинает петь навязанный ему репертуар про «счастье» и «неземную красоту».

Все это я вспомнил еще и в связи с ожидающимся кризисом. Деньги нужны всем, но при этом – для общественного здоровья – хорошо бы время от времени напоминать две банальности: что «деньги не главное» и что «деньги – это зло». Меня можно упрекнуть в лицемерии (сам-то ты небось денежки получаешь за статьи), но на самом деле это довольно нехитрый психологический парадокс.

С чем бы его сравнить?

Ну вот, к примеру, война. Войны в мире неизбежны, они будут всегда, а на войне НАДО убивать друг друга. Все это прекрасно знают.

Но при этом никто в мире не говорит, что войны – это хорошо. Что убивать людей – это хорошо. Напротив, в течение всей истории человечества все религии наперебой повторяют, что убийство – это самый страшный грех и что война – это обоюдное зло.

Так вот, писать и петь о том, что деньги – зло, тоже не лицемерие. Деньги нужно зарабатывать, но при этом нужно помнить, что деньги тупо зло.

Войну нужно ругать – и деньги нужно время от времени поругивать. Чтобы, когда ты их вдруг потеряешь, это не убило бы тебя окончательно; чтобы это можно было пережить и пойти зарабатывать новые.

Андрей Архангельский