Политика - непубличная наука выживания

Мы сидели с чудеснейшим В.В. Жириновским в эфире «Российской панорамы», и я его спросил, почему в моем эфире он такой либеральный, а на госканалах и на трибуне Думы он смахивает на махрового реакционера. Почему, спросил я, он не отстаивает свои либеральные взгляды до конца. Почему, когда он сидит на встрече с президентом, он не выскажет все, что накипело.

— Ведь накипело? — спросил я и понимающе подмигнул.

В.В. посмотрел вдаль, куда-то за горизонт государственным взглядом и спросил, помню ли я, сколько граждан России проголосовало за его партию. Я ответил, что точно не помню.

— Их проголосовало достаточно, чтобы ЛДПР была в Думе, — сказал В.В. — А это значит, что она должна быть в Думе, а не на улице. Я не могу обмануть народ, который за меня голосовал.

— Уличной политики не бывает, — веско добавил В.В.

Далее он пояснил, что я должен понять и признать, что если он будет слишком резок, то враги его партии сделают все, чтобы он не попал в Думу на будущих выборах.

— Как вам кажется, если мы не будем в Думе, дадут ли нам эфир на телеканалах?

— Не дадут, — кивнул я.

— Вот мы и будем друг другу излагать свои идеи, стоя на улице под дождем. А другие в Думе будут заниматься реальной политикой. И строить страну без нас. Нам с вами это нужно? — спросил В.В., неожиданно вовлекая меня этой фразой в стан своих многолетних сторонников.

— Не нужно, — твердо сказал я.

Жириновский обрадовался и продолжил. Он пояснил, что политика — вещь сложная, требующая не только тактики, но и стратегии. А стратегия политической борьбы предусматривает науку выживания.

— Я скажу вам откровенно, — сказал напоследок В.В. — Только так удается отстоять хотя бы крупицы здравого смысла в таком непростом окружении.

На этом мы расстались.

И теперь, когда я смотрю на экране на Жириновского — сегодня белого, завтра черного, а послезавтра серо-буро-малинового — то понимаю, что он маскируется, но отстаивает эти крупицы. И неважно, что они мне не видны, ведь у меня близорукость, и я, как известно, всегда хожу в очках. 

Просто лучше нужно смотреть — и увидишь.

Ведь он не мог меня обмануть, он ведь говорил со мной откровенно.

Кстати, я не помню ни одного политика, который бы после эфира не произнес фразу: «Я скажу вам откровенно…». Это — обязательная часть разговора. 

То, что говорится откровенно после эфира, обычно прямо противоположно тому, что говорилось во время него. При этом политик переходит не то, чтобы на шепот, но на некую загрудинную тональность, которую обычно употребляют на южных курортах Украины, когда выпито уже много, женщина уже рядом, а ключ от номера гостиницы уже в руке.

Смысл сказанного всегда один: то, что «там» происходит — это чудовищно, это клоака. Никто не смеет рта открыть. Всем верховодят эти жулики. И сколько же нужно затратить сил, чтобы протолкнуть простую мелочь. Вот и сегодняшнее голосование — это ведь позор! То, что это нужно было принять — очевидно. Но опять голосовали стадом, а стадо не перебьешь. Теперь предстоит долгая работа, чтобы попытаться протолкнуть это на осенней сессии.

Во время этого монолога по телевизору начинаются новости, на экране появляется этот же политик, который чеканно поясняет, что большинство приняло единственно правильное решение.

В ответ на наш удивленный взгляд он только машет рукой.

— Я скажу вам откровенно, — говорит он, устало снимая грим, — это обязательная программа…

Далее он поясняет, что политика не делается публично, что существует наука выживания.

Что все сложно, что народ любит такие слова, поэтому приходится говорить то, что любит народ, а настоящая политика делается потом, в кулуарах. И именно там, в коротких паузах между заседаниями, и проявляется настоящее умение отстоять здравую идею.

Я понимаю и тонко чувствую его. 

В окружении этих зверей, в обстановке лжи и лицемерия, вырвав секунду и стоя над писсуаром в экстремальной обстановке, когда нет посторонних, он агитирует коллегу за здравый смысл. 

Может, хоть тут нет прослушек, тревожно думает он. А если есть?! Тогда его ждет улица. А стоя под дождем, не очень понесешь здравый смысл.

Мы прощаемся. Он идет на Первый канал в ток-шоу, где будет громить либералов, интеллигентов и «пятую колонну». 

Но теперь я знаю — на экране прикрытие, а где-то в курилке — настоящая политическая борьба.

Маски сброшены, господа, пришли счастливые времена!

Настало время откровенных.

Они теперь все честно признаются, что сегодня они будут поступать, как принято, чтобы завтра вырвать Россию из лап этого безумного режима. 

Это будет триллер, но со счастливым концом в виде народного счастья и прозрачной слезой спасенного ребенка. 

И, конечно, обязательно будут учитывать народ. Потому что тут замкнутый круг: если не будешь учитывать мнение народа, то он тебя не будет слушать. А если не будет слушать, то как добиться его голосов? 

Не стоять же под дождем на улице.

Сейчас это логика и правых, и левых. Правящих и сидящих в Думе. И отсидевших два года в тюрьме представителей радикальной оппозиции.

Вот монолог Эдуарда Лимонова из нашего эфира:

«…Нельзя отдавать патриотизм власти, это мощнейшее оружие, надо это понимать, надо понимать, что наш народ истосковался по победам и надо понимать, что его ничем не переубедишь, что это плохо. Понимаете? Можно приводить множество дебатов. Это моя позиция политика. Потому что я хочу быть популярным политиком, я хочу нравиться народу и тут, в данном случае наши обе позиции совпадают — и народная, и моя. Я не кривил душой. Я считаю, что контрпродуктивно упрекать народ в том, что он оболванен, упрекать его в том, что он не прав: политик не может себе позволить подобных нотаций и нравоучений, и высокомерия. Эта позиция нравоучения или, там, учительства — это позиция правозащитников. Они совершенно на своем месте: когда Боннер и Ковалев высказались по этому конфликту, я считаю, эту позицию естественной. Менее естественной мне кажется позиция политиков, которые пытаются переубедить народ. Не надо его переубеждать — народ древнее политики».

Круг российской политики замкнулся. 

Главное — не отдать патриотизм и не раздражать народ. 

Ты вынужден говорить то, что нравится народу, чтобы быть популярным. 

А потом, когда тебя куда-то выберут, ты, наверное, скажешь то, что считаешь нужным.

Но, может, и подождать придется, потому что на носу следующие выборы.

Раньше это называлось проституцией и тщательно скрывалось. 

Но сейчас — время откровенных.

Это — российская политика: перепробовано все, но ничего не сработало. Осталось последнее: добиться любви древнего народа.

Есть, правда, еще те самые Ковалев, Алексеева и прочие люди преклонного возраста, стоящие с потрепанной Конституцией в руках.

Но стоят они на улице, под дождем. 

Матвей Ганапольский