СПС: россияне так и не поняли, зачем голосовать за \"правых\"

Сам по себе уход очередного лидера СПС со своей должности не является чем-то неординарным. Для нормальной партии, действующей в привычных парламентских условиях это не особо значимое событием.

Белых был "призван на пост" после отставки старого "классического" руководства СПС, проигравшего выборы 2003 года. От него требовалось выиграть парламентские выборы-2007. Он их проиграл. Его это вина или нет – не столь важно. В этом случае вполне нормально, если официальный лидер партии уходит.

Но дело совсем в другом. И даже не в том, что, по словам самого Белых, он не хочет принимать участия во вхождении своей партии в предполагаемый "кремлевский проект".

Дело в самом СПС. При этом надо иметь ввиду не только "формальный СПС", образованный в канун выборов 1999 года, а всю представляемую им тенденцию и традицию, политическое течение, представленное на выборах 1993 года "Выбором России", на выборах 1995 года – "Демократическим выбором России" и далее собственно СПС. Это течением изначально было крайне эклектичным по своей исходной самоидентификации, по личному позиционированию в отношении власти образующих его людей, по базовой декларируемой идеологии.

В рамках сложившейся в последние полтора десятилетия терминологической традиции это течение принято относить к либерализму, и так его сторонники сами о себе говорят. Но, в конечном счете, самый яркий и успешный пример либерализма в XX веке – это Франклин Рузвельт и его политика. Вряд ли можно представить

что-либо более далекое от персонажей этого течения. Ему на самом деле (даже по многим личным признаниям) куда ближе Рейган и Тэтчер – то есть деятели, чей консерватизм не подвергается сомнению, а в чем-то пожалуй даже Пиночет – то есть откровенный фашист, но зато сторонник рыночной экономики.

Изначально эта тенденция вытекала из когда-то относительно единого первичного протолиберального поля – то есть пространства той части политического актива времен горбачевщины, которая, будучи изначально и по определению антикоммунистическим, для борьбы со своим идеологическим противником взяла на вооружение лозунги, слова и знамена либерализма – провозглашаемые ценности "Свободы, Разума, Собственности".

Про Разум они, впрочем, всегда говорили очень мало, зато о Свободе и Собственности – очень много, дополняя это постоянным славословием Рынка. Победив первоначально, в 1991 году, и оказавшись у власти, деятели этого течения быстро забыли и о ценностях Свободы – чьей-либо, кроме их собственной, и о ценностях Собственности – кроме собственности ангажировавших их экономических групп. В результате, и Свобода, и Собственность большинства членов общества, как, впрочем, и следование требованиям Разума, были принесены в жертву их болезненному антикоммунизму, антисоциализму и Рынку.

Катастрофа 1992 года привела к расколу первичного протолиберального поля: те, для кого совесть и ценности либерализма все же что-то значили, причем значили больше, чем апологетика антикоммунизма и Рынка, оказались в оппозиции утвердившемуся режиму и стали основой создания партии "Яблоко".

Те, для кого антикоммунизм и ценность Рынка оказались выше и ценностей либерализма, и демократических свобод, и просто экономических интересов общества, объединились в "Выбор России" и ряд более мелких образований, позже слившихся в рамках собственно СПС.

Кстати, само название СПС в этом отношении показательно противоречиво: с одной стороны, либералы никогда не назвали бы себя так, поскольку либерализм – это относительно левое или, во всяком случае, центристское политическое течение и идеология: к правым обычно относят консерватизм, национализм и фашизм, как их крайнюю форму.

Но с точки зрения сути своих воззрений, как наследники Милтона Фридмана в теории и Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер в политической практике, как неумеренные апологеты рыночной свободы, они как раз и были правыми. Правда, к тому моменту, когда они себя таковыми честно назвали, им, как продолжающим произносить многие либеральные слова и объявляющим себя либералами, пришлось действовать в условиях нового политического правления 2000-х гг., с их тенденцией к определенному сворачиванию демократических норм. Как люди, объявляющие себя либералами, они должны были оказаться в оппозиции. Как консерваторы по своим идейно-политическим установкам они, напротив, должны были активно поддержать новую власть. В конце концов, переворот 1993 года организовывали и поддерживали, избивали протестующих граждан и стреляли по парламенту, давя танками Конституцию вовсе не сторонники Путина, а как раз будущие активисты СПС.

Однако к этому добавлялся и еще один, очень важный фактор. Течение, которое идентифицируется с СПС – это та часть старого протолиберального поля, которая осталась верна положительной оценке экономической политики Гайдара, которая одобрила расстрел парламента в октябре 1993 году, которая поддержала авторитаризм деградирующего режима Ельцина, и при этом сама была к 1993 году родом из власти, на личностном уровне представляла эту власть. И она всегда боялась не то чтобы оказаться в оппозиции власти, но и просто потерять связь с ней и ее расположение. И действовать иначе, кроме как будучи обласканной властью она тоже боялась, не могла и не умела.

Как партия власти она получила в 1993 году 16 % голосов – цифра, которая с тех пор ей и не снилась. Как только ей пришлось в 1995 году выступить на выборах при наличии новой партии власти – НДР, она тут же уступила не только КПРФ, "Яблоку" и самому НДР, но и блоку радикальных коммунистов ("Коммунисты, Трудовая Россия – За Советский Союз") с Анпиловым в первой тройке.

В 1999 году железный сапог Чубайса утрамбовал остатки организаций этой тенденции в бочку с названием СПС. И благодаря двум факторам – поддержке кампании в Чечне и продемонстрированному благорасположению Путина (а еще – деньгам Чубайса) – они собрали почти 9 % голосов.

И началась трагедия неопределенности.

Любовь партии к либеральной лексике требовала от нее стать откровенной оппозицией, но ее патерналистские инстинкты, в которых она всегда любила обвинять остальное общество, тянули ее в тепло властного подкрылья.

И когда пришло время определяться – в 2003 году и позже, она так и не сумела определиться: за что она – за власть или за демократические свободы и либеральные ценности.

Соответственно, общество так и не смогло понять – зачем ему голосовать за СПС. Тем более, что последний поддерживал все экономические начинания власти. Те, кого устраивала власть, не понимали, зачем голосовать за СПС, когда есть Путин и "Единая Россия". А те, кого власть не устраивала, не понимали, зачем голосовать за СПС, если он никак не может сказать – за власть он или против.

После поражения 2003 года стало ясно, что 1992 года и расстрела парламента никто правым прощать не собирается.

СПС в этот момент сделал попытку стать последовательно оппозиционной партией, с одной стороны, и действительно либеральной – с другой. Он еще, вместе с "Яблоком" и КПРФ, мог претендовать на роль реальной партии гражданского общества. Но текущая ситуация требовала создания единого фронта гражданских партий в противостоянии власти и бюрократической квазипартии "ЕР".

Однако и намерение СПС, и требование момента вступили в противоречие с родовыми ограничениями партии как антикоммунистической – естественный для нормальных либералов союз с коммунистами в противостоянии с авторитаризмом оказался для псевдолибералов невозможен и невыносим. Они не смогли вступить в союз с коммунистами, потому что это перечеркивало смысл их рождения, как антикоммунистического течения. Они не смогли объединиться с "Яблоком" (кроме некоторых регионов, где это, как в Москве, как раз и дало результат), поскольку это требовало от них отречься от апологетики 1992 года. Они не смогли встроиться в ряды "Другой России", потому что пуще смерти боялись показаться власти слишком радикальными ее оппонентами.

Кроме этого, чем дальше, тем больше стали проявляться проблемы с социальной базой партии. Как и другие партии, оставшиеся от 90-х гг., СПС – не социальная и не политическая, а социокультурная партия. Она ориентирована изначально не на защиту реальных интересов, а на защиту слов, символов, ценностей. Это она претендовала на то, чтобы быть партией предпринимателей, но была лишь выразительницей ценностных предпочтений тех продуктов раскола общества по отношению к идеологическим началам (в первую очередь, по отношению к коммунизму), который произошел в 1990 году.

Она молилась на рынок, но не понимала, что в современных условиях предпринимателям нужна не анархия последнего, а стабильность и управляемость экономических процессов.

Она пыталась защитить то, что считала ценностями демократии (что было сомнительно после участия в конституционном перевороте 1993 года и расстреле парламента), но предпринимателю была нужна предсказуемая и сильная государственная власть, способная обеспечить порядок в обществе.

Ей оставалось одно – по-новому пытаться осваивать оппозиционную роль и наполнять ее тем или иным затребованным содержанием. А затребованным в этот момент было лишь левое, социальное содержание.

И все последние, относительные успехи "новой политики" СПС, его поддержание на плаву в последние предвыборные годы оказалось итогом попытки выйти на просоциалистические позиции, заговорить о социальной защите и освоить нечто вроде социального (то есть – современного) либерализма.

Пока это было относительно неожиданно – на региональных кампаниях – это срабатывало. Как только это вышло на уровень масштабного самоопределения общества – в условиях, когда СПС так и не повинился за период 1992-1993 годов, а властная кампания строилась как раз на противопоставлении нынешнего политического курса времени 90-х – так сразу оказалось, что для СПС не остается места.

И, прежде всего, не остается места партиям политической неопределенности – хотя бы потому, что ресурс принятия политической невнятности является базовым ресурсом "Единой России", и уж она им ни с кем делиться не станет.

Умрет все же с уходом Белых СПС или не умрет – это не предрешено. Хотя кризис лидерства (как и во всех претендующих на идеологичность партиях России) там налицо, вместе со множеством иных кризисов.

Для сохранения жизни партии есть минимум два пути.

Первый – ее сохранение в виртуальности. То есть превращение в театрализованный персонаж политической жизни, послушно играющий "роль партии" во властной композиции. Здесь много преимуществ – легкая и теплая жизнь (и партии, и ее лидеров), гарантии политического минимума, доступ в СМИ. И никаких политических перспектив на будущее. Никакой реальной борьбы за власть. Никаких реальных амбиций. Теплое безбедное существование до первого серьезного кризиса, с нулевым уровнем общественного уважения.

Второй – попытка сохранения политической жизни в реальности. Тяжелая и голодная жизнь в расчете на будущее. Работа под прессом власти. Отказ от привычных колебаний (то ли за, то ли против). Отречение от 1992 года и 90-х гг. в целом. И главное – превращение в реальную полноценную хотя бы либеральную партию, для которой свобода и демократия важнее рынка. А собственность важна лишь тогда, когда она доступна всем членам общества. Готовность к объединению с более левыми – в противостоянии более правым.

Если в первом случае благополучие гарантировано до кризиса, то во втором успех может прийти только после него. Зато есть шансы, что он рано или поздно, но придет.

Сергей Черняховский