Нам самим нельзя допускать ошибок на Кавказе

– Она везде разная, поскольку в каждой республике Северного Кавказа есть свои вызовы. Скажем, в Дагестане это, во-первых, проблема исламского фундаментализма. Сепаратистской угрозы там нет и никогда не было. В 90-е годы Партия независимости и возрождения Дагестана была клубом интеллектуалов, который довольно быстро распался. Я лично знаю людей, которые в эту партию входили, и теперь они выступают за имперские, евразийские идеалы и ценности.

Вторая дагестанская проблема – этнические конфликты. Однако в сравнении с началом 90-х они несколько приглушены и в целом на Кавказе, и, в частности, в Дагестане. Этнический фактор сегодня слабее религиозного.

Третья проблема – это люди, которые являются выходцами из Дагестана, но карьеру себе они сделали за пределами республики – в Ставрополье, на Кубани, в Москве и так далее. Теперь они хотели бы занять позиции в самом Дагестане, и это наталкивается на определенное противодействие местной элиты.

Если говорить об Ингушетии, то здесь главная проблема – отсутствие диалога, эффективной обратной связи между обществом и властью. То, что происходит сейчас в республике, это не борьба за сепаратизм, и слова оппозиционного ингушского лидера Магомеда Хазбиева о том, что оппозиция не исключает возможности обратиться к мировой общественности с просьбой помочь отсоединить Ингушетию от России, – это, в общем-то, некий эмоциональный жест, такие слова надо в контексте воспринимать. Люди выступают против Зязикова, им не нравится нынешняя власть, значительная часть ингушей недовольна своим президентом, и с этим нельзя не считаться. Но выступления народа против власти вовсе не тождественны сепаратизму, хотя у нас именно так и считают: если в национальной республике что-то происходит – это сепаратизм.

В любом случае оппозиция Зязикову – не исламистская, а светская. Она в целом апеллирует к российскому праву и к российским политическим реалиям, хотя термин «международное сообщество» все больше входит в словарь местных оппозиционеров. Исламизм в республике тоже есть, но эти два протестных потока – исламистский и светский – в Ингушетии не пересекаются.

В Чечне своя ситуация. Там нет никакой оппозиции в принципе. Там есть Кадыров. Чеченская элита внешне сверхлояльна федеральному центру, но при этом она пытается проводить достаточно самостоятельную политику. Сепаратизма в Чечне нет, но есть то, что я называю системным сепаратизмом, то есть это сепаратизм, встроенный в систему управленческой модели России. Речь не идет об отделении республики.

Вообще в целом на Кавказе сепаратизм находится на спаде именно потому, что чеченский сепаратистский проект, который дважды реализовывался, провалился. Люди не стали любить Россию больше или меньше, просто они увидели, что Чеченское государство, Ичкерия, оказалось несостоятельным. Оно не смогло обеспечить своим гражданам какую-то стабильность – социальную, экономическую, политическую. В Чечне сегодня есть небольшие исламистские группы, но они не делают погоды. Исламский фундаментализм гораздо сильнее в Дагестане, чем в Чечне.

Если говорить о Западном Кавказе, то там тоже проблемы сепаратизма сегодня не актуальны. Протест реализуется в форме ухода в горы, при том что исламизм здесь несколько другой. Я лично знаю людей, которые причисляют себя к сторонникам обновленческого ислама (они себя ваххабитами не называют), но они не собираются воевать с Россией. Наоборот, они считают себя гражданами России, которые просто верят в другой ислам и требуют, чтобы им обеспечили равенство перед законом. Конечно, там есть и радикалы, но они не слишком сильны.

– То есть к словам кандидата в президенты США от республиканцев Джона Маккейна о том, что «Западу следует подумать над признанием Чечни и других республик Северного Кавказа», не надо относиться серьезно?

– Господин Маккейн должен знать, что Ичкерия как проект официально закрыт. Доку Умаров, который был в свое время президентом Ичкерии, заявил о создании Кавказского эмирата, а это проект исламистский, интернационалистский, надэтнический, где врагами названы не только Россия, но и Америка, Израиль, Европа. Они – «враги ислама». Поэтому если кандидат в президенты США хочет вступить в контакт с Доку Умаровым – пожалуйста: у американцев, по-моему, такой опыт был в Афганистане. Он привел Америку известно к чему – к 11 сентября. Если они хотят с этими исламистами сотрудничать, им надо об этом помнить. Хотя Доку Умаров по масштабу не Усама бен Ладен и даже не Хекматиар, но это именно тот тренд. Это не этнический и не светский сепаратизм.

– Представим, что Россия, как страны Запада, закрыла бы глаза на действия Саакашвили: простила бы ему наших убитых миротворцев, не стала бы спасать осетин. Как ситуация на Южном Кавказе могла бы повлиять на Северный Кавказ?

– Она могла бы оказать сильное влияние на осетино-ингушской конфликт. Это, пожалуй, единственная точка Северного Кавказа, где этнические вопросы еще достаточно актуальны. Это неразрешенный конфликт. В ингушском социуме существуют тяжелые переживания на тему Пригородного района – спорной территории, которую в 1944 году включили в состав Северной Осетии. Это территория, входившая в состав Чечено-Ингушетии, населенная ингушами, откуда ингуши были депортированы. Но уже с 60-х годов там произошло серьезное обновление жилищного фонда. Построены новые дома в Пригородном районе, и родившиеся там осетины уже стали воспринимать эту территорию как свою, потому что другой ее просто не знали.

То есть здесь сложная проблема, связанная с территориальной идентификацией. И если бы Россия в ситуации с Южной Осетией показала свою слабость в том смысле, что просто «сдала» бы ее, я думаю, что осетины это восприняли бы как свою сдачу и попытались бы вопрос с ингушами упреждающе решить. И ингуши восприняли бы это и как слабость, и как попытку переиграть ситуацию в Пригородном районе: если Москва сдала Цхинвал, давайте мы здесь попробуем… Такая связка: грузино-осетинский и осетино-ингушский конфликт – уже была в 90-х годах. Она очевидна. То есть, если бы Россия, как вы говорите, «закрыла глаза», это могло бы существенно дестабилизировать ее внутренний Кавказ.

– Конечно, на фоне чудовищной провокации Саакашвили арест и довольно странное убийство Евлоева в Ингушетии выглядят мелочью, но как можно относиться к власти, которая не понимает, что она своими руками расшатывает и без того не слишком стабильную ситуацию в республике? Зязиков называет своих противников «кучкой авантюристов», никаких «волнений народа» он не видит, но на днях он заявил: «К попытке дестабилизировать ситуацию в республике приложили руку американцы».

– Что касается конкретно убийства Евлоева. Понимаете, для людей, которые когда-либо держали в руках автомат, совершенно очевидно, что оружие ставят на предохранитель. Так по уставу положено. Нельзя случайно нажать на курок. Это во-первых.

Во-вторых, Зязиков должен был беречь жизнь Евлоева как зеницу ока. И дело тут не в человеколюбии, а в чисто прагматических целях. Вот почему когда Гранта Динка убили в Турции – он ведь не просто был журналистом, он по национальности армянин, – то Эрдоган назвал это «вызовом турецкой нации»? Потому что он понимал: сейчас армянина убили, завтра – курда, потом и турка будут убивать, и дальше все – турецкая нация рухнет. А у нас, к сожалению, очень часто превалирует местечковое мышление. О политике вообще никто не думает, хотя именно сейчас против России каждое лыко в строку.

Я вообще считаю, что нам необходима качественно другая политика – и внешняя, и внутренняя. Потому что Россия находится сегодня под особым контролем: теперь каждое движение, каждый политический жест будут трижды «сканироваться». Говорить, что нам на все это наплевать, – это, конечно, хорошая бравада, но в реальной ситуации она не работает. Если у нас будет плохая, коррумпированная политика, если Кремль на Кавказе не будет проявлять справедливость в известном смысле слова, то любые прецеденты могут быть использованы против нас. Нам надо самим не допускать ошибок, тогда никакие «американцы» не смогут ничего дестабилизировать.

– Но почему Кремль так упорно держится за Зязикова? И почему у ингушской оппозиции только одна альтернатива ему – Руслан Аушев?

– Я начну издалека, хотя это введение здесь вполне уместно. В Ингушетии за постсоветский период было реализовано две основных управленческих модели. Первая – «аушевская модель». Для нее была характерна очень большая самостоятельность местного лидера, при том что Аушев никогда не был сепаратистом.

Он не выдвигал цель отделить Ингушетию от России даже в 1992 году во время осетино-ингушского конфликта. Там были эмиссары от Дудаева, были обещания помочь братскому вайнахскому народу, но не было по-настоящему сепаратистских лозунгов и настроений. Аушев, безусловно, имел свои контакты с боевиками и вел свою дипломатию, публично критикуя Москву за проведение тех или иных действий.

Он был очень обижен за Пригородный район, за ту же самую Чечню, но в любом случае это был человек, который внутри республики имел популярность. Просто потому, что известен. В советское время, я напомню, это был генерал-майор, единственный генерал – Герой Советского Союза в Ингушетии. Кстати, трое из семьи Аушева – военные (это к вопросу о том, можно ли инкорпорировать ингушей в состав управленческого класса. Можно, надо просто находить определенные формы). У Аушева был некий порядок внутри республики. То есть он смог выстроить определенную вертикаль, которая работала. И при нем была обратная связь власти с обществом, хотя он в свое время запрещал деятельность партий на территории республики.

«Зязиковская модель» совершенно другая. Он сам – сверхлояльный центру лидер, хотя лидером в общепринятом смысле слова его нельзя назвать. Это чиновник. Он, конечно, не позволит себе, как Аушев, кого-то критиковать. И еще он дает 90-процентные результаты за власть на выборах и всячески подчеркивает свою любовь к Кремлю. Но при этом у него нет популярности внутри республики и нет обратной связи с обществом. Иногда о нем говорят даже как о «президенте Магаса».

Вот две управленческих модели в Ингушетии. И та, и другая, в принципе, плохие. В одном случае мы получаем какое-то партикулярное образование со своей экономической политикой – вспомним офшорную зону Ингушетия со своим политическим курсом и так далее. В другом случае – это сверх меры лояльная власть, абсолютно не связанная с управляемым социумом.

К тому же Кремль очень боится, когда его решения не самим Кремлем суверенно принимаются, а кем-то якобы «навязываются». Эта черта появилась у власти именно при Путине – не дай бог допустить того, что власть сделает что-то под каким-то общественным воздействием. Кремль очень болезненно на это реагирует. Вспомним, сколько за главу Карачаево-Черкессии Батдыева держались, хотя он тоже не был популярным политиком в своей республике. Он даже убегал от собственного народа, оставляя свой кабинет. Но тем не менее его держали на этом месте, пока, наконец, не назначили Эбзеева суверенным решением Медведева.

Примерно то же было и с Дзасоховым в Северной Осетии. Ведь его же не за Беслан отправили в отставку. Какую паузу держал Кремль, когда народ Осетии требовал отставки своего президента. Но не дай бог Кремлю согласиться с «мнением толпы».

Федеральная власть, на мой взгляд, не понимает одного: вчера снять Зязикова было проще, чем сегодня, а завтра будет еще сложнее. Потому что если митинги не утихнут, если лозунги будут радикализироваться, уже в гораздо худших условиях придется принимать решение. Еще год назад его можно было отправить куда-нибудь послом или назначить сверхглавным советником президента России по каким-то ничего не значащим вопросам. То есть и ему можно было сохранить определенное лицо, и послать сигнал в республику было можно. Я думаю, что если бы тот же Медведев после казуса с Евлоевым проявил определенную жесткость по отношению к Зязикову, рейтинг президента России был бы высочайшим в Ингушетии.

– Наверное, второго Эбзеева для Ингушетии нет…

– А может, просто плохо искали или вообще не искали. Эбзеев ведь сидел себе 17 лет в Конституционном суде, и никто про него слыхом не слыхивал. Но такой кадр нашелся. И потом: почему Ингушетией должен обязательно управлять ингуш? Медведев ведь сам говорил нам о власти права, о власти закона. Так пусть покажет на деле, что для него важны именно эти установки, а не обязательная этническая принадлежность. От советской системы назначений в республики надо уходить, а власть этого не хочет.

– Русского президента в Ингушетии не примут.

– Почему не примут? Во-первых, надо разобраться, что за русский. Если это будет коррупционер, то, конечно, не примут. А если человек авторитетный, уважаемый, с харизмой, то почему нет? В конце концов, это может быть политический назначенец, ведь республика действительно находится сейчас в тяжелой ситуации. Вот если бы тот же Козак приехал туда, его бы приняли. У него имя, у него репутация. Я понимаю, что лично Дмитрий Николаевич Козак и представления о нем – это разные вещи, но в данном случае имидж Козака как человека справедливого гораздо важнее.

Другое дело, что у нас тут же пойдут разговоры о том, что это очередная «ссылка на Кавказ», понижение на карьерной лестнице. То есть люди думают о статусно-бюрократических моментах, а не о том, как исправить ситуацию. Но сейчас нам нужно другое мышление. Не то, кто какой «откат» получит в результате назначения, а страну спасать надо. Но у меня такое ощущение, что у Кремля вообще нет позиции по Ингушетии. По Чечне в 90-е годы была. Плохая ли, хорошая ли, может быть, примитивная, но была. А сейчас вообще нет никакой позиции. Вот это очень плохо.

– И все-таки вернемся к заявлению Маккейна о Северном Кавказе и к словам Зязикова о «руке американцев» в Ингушетии. Как вы считаете, если конфронтация России с Западом не утихнет, не попытаются ли некие внешние силы расшатать ситуацию на Кавказе, чтобы у нас повторилась история 90-х годов?

– Ну, во-первых, ситуация 90-х годов возникла в России не благодаря западным спецслужбам, хотя сейчас это довольно модная теория. Например, движения «За свободу Балкарии» или «За свободу Кабарды» – это местные интеллектуальные политические течения. Они никак не были связаны с Западом. В 90-е годы влияние Запада на Кавказ вообще было минимальным. Я постоянно повторяю, что Запад был не заинтересован в быстром и катастрофическом распаде Советского Союза. Он был заинтересован в ослаблении СССР. Даже в 1991 году в Киеве, я напомню, речь Буша-старшего, где он заявлял о том, что самоопределение и демократия – не тождественные вещи. И, кстати, во время введения советских войск в Прибалтику в январе 91-го американцы молчали, набрав воды в рот. Поэтому говорить о том, что США играет решающую роль в распаде нашей страны, – это неправильно. Не Россия играла главную роль в том, что Абхазия и Южная Осетия отделились от Грузии. Гамсахурдиа называл осетинский народ «мусором». Вот что сыграло главную роль: внутренний фактор, а не внешний.

И я категорически против того, чтобы мы рассуждали о новой холодной войне. Холодная война – это противостояние двух разных социальных систем. Что, у нас Путин с Медведевым коммунизм начали строить? К тому же Запад тоже разный. Есть США, есть Европа. Почему обязательно надо говорить о конфронтации? Это конкуренция, а она предполагает иногда жесткие меры. Возьмите, например, Грецию, которая в 1974 году вышла из военной структуры НАТО после конфликта на Кипре. Было очень серьезное охлаждение греко-американских отношений. Или вспомните Францию при де Голле, которая создавала свою ядерную программу. Она тоже вышла из военной организации НАТО, оставаясь в политической. Это нормальная конкуренция. Даже Британия с Америкой по Ирландии в начале 80-х расходились в оценках.

Это нормально. Это как в бизнесе: у меня есть конкурент, и я разными методами с ним борюсь. Я считаю, что слово «конфронтация» предполагает лобовую несовместимость интересов. Этого сейчас нет. С теми же Соединенными Штатами у нас по Карабаху близкая позиция. Мы являемся сопредседателями Минской группы. Я напомню, что на последнем голосовании на Генассамблее ООН по Нагорному Карабаху Россия, США и Франция оказались вместе, в одной лодке. Поэтому сказать, что мы на Кавказе полностью расходимся с Западом, нельзя.

Кстати, даже в период настоящей холодной войны наши дипломаты и военные с натовцами контактировали. Только общались они за пределами здания НАТО, на скамеечке. Такая «скамеечная» была дипломатия. Поэтому идея об изоляции России – бред. Это просто невозможно. У нас есть серьезная заинтересованность друг в друге. И потом, почему мы видим только козни и не замечаем определенный прогресс? Посмотрите: СБ ООН согласился выслушать Южную Осетию и Абхазию. Радоваться надо, это определенный успех.

Но я еще раз хочу подчеркнуть, что признание Южной Осетии и Абхазии поставило Россию в условия, когда наша политика должна быть качественно иной, очень грамотной. Как во внешнем мире, так и внутри страны. Я – государственник, поэтому для меня очень важно, чтобы моя страна была сильной и не поддавалась ни на какие провокации. А если разбудить в России «радикального антизападного зверя», то и Путин покажется ему слишком западником.

Сергей МАРКЕДОНОВ родился в 1972 г. в Ростове-на-Дону. Окончил исторический факультет Ростовского госуниверситета, кандидат исторических наук. Автор более ста научных работ по историографии и этнополитическим проблемам Кавказа. В настоящее время – заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа.

Беседовала Лидия Андрусенко