Нужно ли управлять наукой? Часть II

Читать начало

Управление наукой и самодеятельность

В какой мере организация науки и управление ею в системе Академии наук соответствует перечисленным выше принципам развития науки, принципам, которые необходимы для ее здоровья? Когда-то Академия являлась штабом фундаментальной науки и функционировала по органичным для этой науки принципам самодеятельности. За последние десятилетия она коренным образом изменилась, превратившись в мощную организацию, включающую сотни институтов, занимающихся не только фундаментальной наукой, но и большим объемом прикладных исследований. При этом существующая в стране Административная система наложила на Академию свой отпечаток, стараясь перенести туда структуру и формы управление, возникшие в других областях (прежде всего, в промышленности).

С точки зрения бюрократа, Академия наук – это своего рода Министерство науки, а институты – предприятия. Они работают по утвержденному сверху Плану, запуская продукцию – научные результаты. За работу этих предприятий отвечает их администрация, так же назначаемая сверху. Она обеспечивает работу коллективов, выполнение планов, поддерживая трудовую дисциплину, организуя вместе с общественными организациями социалистическое соревнование, движение за коммунистический труд и т.д.

Мы приводим эту точку зрения в намеренно утрированной, даже карикатурной форме. Конечно, реально наука в Академии наук развивается по присущим ей законам. В тех институтах или подразделениях, где существует прочная научная традиция, наука даже в самое застойное время продолжала быть наукой, а руководство оберегало ее от разрушительного влияния системы управления. Возникла своего рода феодальная структура, при которой влиятельный руководитель оберегал нужную ему вассальную группу ученых, которая самим своим существом повышала научный тонус своего учреждения. Но такие руководители оказывались не всюду, и многие начинания 60-х годов, когда провозглашались и даже проводились в жизнь принципы, соответствующие подлинному духу науки, так и не удалось сохранить. Сама же Административная система отнюдь не способствовала приходу к руководству тех людей, которые понимают самодеятельную суть науки, но стремилась выдвигать людей, стремящихся управлять наукой административными методами.

Перейдем теперь к реалиям управления и рассмотрим на нескольких примерах столкновение навязанных науке административных форм с ее самодеятельной сутью.

Кто может работать в науке? «Пособие», выдаваемое науке – ресурс ограниченный. Поэтому одна из основных управленческих проблем состоит в том, кто это пособие имеет право получать.

Не пытаясь здесь обсуждать эту проблему во всей ее полноте, рассмотрим две относящиеся к ней реформы, проведенные за последние 15 лет. Первая из них относилась к механизму присуждения ученых степеней. Видимо, ее главной целью было воспрепятствовать проникновению в науку жуликов и повысить качество диссертаций. Был значительно ужесточен контроль над всем процессом присуждения степеней, бюрократическая процедура, сопутствующая этому процессу, была сильно усложнена, количество времени и энергии, которое тратит диссертант на прохождение этой процедуры, резко возросло, а вот средний уровень диссертаций скорее упал.

Все дело в том, что задача эта не может быть решена бюрократическим путем. Суть проблемы проста и банальна. Диссертация, как и всякая научная работа, должна оцениваться по принятым в науке нормам. Оценку должны давать специалисты. Их должно быть достаточно много, чтобы учесть разные точки зрения. Всякий бюрократический механизм (а какой-то механизм необходим) должен соответствовать этим научным нормам и не мешать их проявлению. В основном, и старый, и новый механизм защиты удовлетворяет этим требованиям. Работы обсуждаются в тех подразделениях, где они выполнены, проводятся предзащиты, работы оценивают оппоненты, обсуждает ученый совет, где может выступить любой человек. И в тех случаях, когда этот механизм буксует, это происходит не потому, что плох сам механизм, а потому, что участвующие в нем люди не соблюдают норм научной этики: либо просто не дают себе труда ознакомиться с работой, либо при ее оценке пользуются не научными, а совсем другими соображениями (личными связями, указаниями начальства и т.д.). Еще хуже, если эти люди являются научными работниками только номинально, а на самом деле наукой не занимаются. Такое, увы, тоже бывает. В результате нередко положительно оцениваются работы, такой оценки недостойные, и в науку попадают люди, которые в ней работать не могут. А иногда не пропускаются и хорошие работы.

Так что основная проблема – это повышение уровня научной этики и оздоровление нравственного климата в науке. Естественно, что эта проблема не может быть решена административными средствами. Но соответствующий механизм может способствовать здоровой обстановке, а может мешать ей. Проведенная реформа скорее ухудшила дело. Излишняя регламентация – утверждение темы заранее, в самом начале аспирантского срока, стремление к «выполнению плана» аспирантурой, требование к обязательному «внедрению» результатов, которое чаще всего удовлетворяется добыванием липовых актов о внедрении – все это не способствует улучшению нравственного климата. Более удобным руководителем аспиранта оказывается не творчески активный ученый, а умелец, способный удачно сформулировать диссертабельную (т.е. гарантированную от неуспеха именно отсутствием новизны) тему. Плохая диссертация – это все же выполнение плана, а творческая неудача сулит неприятности обоим – и учителю, и ученику.

Часто узок состав специализированных советов, они назначаются сверху и далеко не всегда туда входят действительно ведущие ученые. Еще хуже обстоит дело с советами ВАКа, это скорее тайные канцелярии, неизвестно, кто в них состоит, решения их практически не мотивируются, их нельзя обжаловать. О громоздкости всей процедуры уже говорилось.

Вторая недавняя реформа касалась системы оплаты и переаттестации сотрудников. Реформа тоже была чисто бюрократической. В чем-то, может быть, она и была разумной. Но основная ее направленность, на наш взгляд, вредна. Оценка деятельности научного работника, по сути дела, отдается в руки начальства – состав аттестационных комиссий очень узок, а именно эти комиссии, назначенные начальством и состоящие в основном из администраторов, а не научная общественность, оценивают работу людей в науке.

План. Как и всякий человек, научный работник составляет какие-то планы. Но, даже увязнув в конкретной работе, вы весьма приблизительно можете сказать, какие результаты вы получили и когда ее закончите. И что значит – закончите? И не возникнет ли по дороге желание заняться чем-то еще, может быть, более важным – вы сами можете получить неожиданные результаты, либо узнать о результатах ваших коллег, и это может изменить ход работы, иногда радикально. Но вы должны иметь план на пятилетку, с указанием сроков работы, сроков результатов. И уточнять его каждый год, составляя годовые задания. Более того, ваш план должен быть составной частью планов сектора, план сектора – входить в план отдела, план отдела – в план института. Более, планы институтов координируются, есть головные организации и т.д. И все должно быть стройно, логично. И утверждено начальством – на всех уровнях. Конечно, реальная жизнь в эту схему не укладывается и обычно существует независимо от схемы (чаще всего за счет двойной бухгалтерии). В лучшем случае вы платите за это составлением кучи бумаг, не слишком точно отражающих вашу реальную работу, а разумный руководитель смотрит на это сквозь пальцы. В худшем (и для вас, и для науки) действительно работаете по плану, кем-то составленному, а интересующую вас работу делаете в «свободное время», вопреки требованиям руководства.

Трудовая дисциплина. Внутренняя дисциплина – важное качество научного работника. Хорошо тому, кто воспитал в себе это качество с детства. А то приходится всю жизнь держать себя за шиворот, бороться с ленью, с разболтанностью. Наука жестока. Не дай Бог расслабишься на год, на два (мало ли что – болезнь или какие-нибудь обстоятельства) – не факт, что сможешь работать дальше. Но от вас требуют «трудовой дисциплины». А это к научному труду отношения не имеет. Это значит – ходить на работу от звонка до звонка. А в комнатах тесно – метра по три-четыре квадратных и по полстола на нос (стульев и то меньше, чем сотрудников). Телефон все время звонит, кто-то на машинке стучит (хорошо еще, что отдельские машинистки полулегально работают дома – профессиональную машинистку трудно заставить ходить на службу, она цену себе знает). Все время кто-нибудь заходит, приносят какие-нибудь бумаги, чего-то от вас хотят. Разговоры. В таких условиях можно провести семинар (выгнав всех лишних из комнаты), что-нибудь обсудить, делать черную работу – благо, ее всегда много. Но думать или статью писать – на это в таких условиях способны немногие. Поэтому, чтобы работать, на работу лучше не ходить. Работать удобнее дома или в библиотеке (у экспериментаторов все, наверное, иначе, хотя и им нужно думать и статьи писать).

Непосредственный начальник это обычно понимает. Но институтское начальство – уже не всегда. Тем более, что из Президиума АН примерно раз в год идут грозные бумаги о дисциплине, отмене всех библиотечных дней, дней работы на дому и т.д. И бдит отдел кадров, бегает с проверками народный контроль, сыпятся выговоры за нарушения. Жизнь, конечно, берет свое. И хотя формально разрешены только отдельные «местные» командировки в другие организации, все равно часть времени люди работают дома или в библиотеке – нужно же работать, за это приходится платить враньем, оформлением мифических командировок, записями в разные журналы и книги – какая работа выполняется вне стен института, кто разрешил, что сделано и т.д.

И при всей строгости научных работников то и дело посылают на овощную базу, на картошку, на стройку, а то и просто улицу подметать. И, несмотря на заверения с самых высоких трибун, что люди должны заниматься делом, это безобразие и беззаконие продолжается, и конца ему не видно. Вся система этой так называемой «шефской» работы глубоко безнравственна. Прежде всего, людей отрывают от дела, посылая их на работу, которая почти всегда плохо организована, а часто просто бессмысленна (в этом году не раз сотни научных работников нашего института собирали отдельные зеленые картофелины, оставшиеся после комбайновой уборки на полях «подшефного» колхоза). С другой стороны, использование такого бесплатного, поистине невольничьего труда (стоит отказаться от сомнительного эвфемизма «шефство» и называть вещи своими именами), только развращает соответствующих хозяйственников, будь то колхоз или овощная база.

Существующее трудовое законодательство разрешает временный перевод на «необусловленную трудовым договором работу… для предотвращения или ликвидации стихийного бедствия,… гибели или порчи государственного имущества» (статья 26 Кодекса законов о труде РСФСР). Видимо, администраторы, посылающие в течение десятков лет миллионы людей «в колхоз» или на овощные базы, считают саму существующую систему производства и хранения сельскохозяйственных продуктов «стихийным бедствием», неизбежно вызывающим «гибель и порчу этих продуктов». 

Псевдодеятельность.

Как и во всех других организациях нашей страны, в научных учреждениях принимаются социалистические обязательства, ведется социалистическое соревнование, существует движение за коммунистический труд, работает народный контроль, проводятся «методологические» семинары. В последнее время много пишут о том, что почти всюду эта деятельность сводится к показухе, к составлению массы бумаг и не имеет обычно почти никакого отношения к реальной работе и жизни людей, якобы принимающих в ней участие. Бессмысленность большей части этой деятельности в научных учреждениях очевидна. Действительно, какие «соц. обязательства» может принимать научный работник? Он как уже говорилось, просто должен работать «на полную железку», чтобы не отстать от своих коллег, чтобы его работа имела смысл. И не нужно ему ни с кем соревноваться, набирая в этом соревновании нелепые баллы, которые оценивают казенную бумагу, заказанную вышестоящим чиновником, гораздо выше, чем научный доклад или публикацию… Зачем человеку с высшим образованием, а то и с ученой степенью, политинформация? Он умеет читать и обычно читает газеты. А вот семинар с обсуждением общественных и философских проблем ему может быть интересен, но семинар действительно добровольный, тематика которого не будет спускаться сверху, а свободно выбираться его участниками, и участие в котором будет не «повышением идейно-политического уровня», как пишут в характеристиках, а реальным удовлетворением соответствующих интересов его членов.

Вся описанная выше псевдодеятельность не просто бесполезна, а очень вредна. Прежде всего, она отнимает время и требует составления кучи бумаг. Но главное не в этом. Она создает атмосферу вранья, в которой вынуждены жить люди, занимающиеся делом, и способствует появлению прослойки лиц, которые делом заниматься не могут, но зато с большим рвением занимаются именно этой псевдодеятельностью (например, изобретают шкалу для оценки деятельности результатов соревнований).

Международные контакты. Тему эту нельзя обойти, хотя она, конечно, заслуживает более подробного разговора. Существующая система научных контактов нуждается в коренной перестройке. Она обюрокрачена в крайней степени. Создается впечатление, что главная ее цель – ограничивать международные научные связи, а если и разрешать их, то тщательнейшим образом контролировать. Допускаются «официальные» мероприятия – поездки делегаций (чаще всего – научного начальства), официальные контакты научных учреждений. Но нормальные самодеятельные контакты – обмен препринтами, рукописями, оттисками, посылка статей в иностранные журналы, докладов на международные конференции и т.п. – чрезвычайно затруднен. Считается, что вся такого рода деятельность должна осуществляться через «международные отделы», насчитывающие иногда десятки чиновников и изобретающие такие понятия, как «сотрудник, допущенный к работе с иностранцами».

В результате в последнее время углубилась изоляция советской науки – крайне мало советских ученых участвуют в международных конференциях (особенно небольших – рабочих симпозиумах, летних школах и т.п., которые сейчас так популярны за рубежом), мало советских статей публикуется в международных журналах, невысок уровень цитирования советских работ. Все это явно не соответствует уровню развития нашей науки, хотя надо сказать, что сама по себе такая изоляция весьма отрицательно сказывается на этом уровне.

Суммируя сказанное, можно сказать, что научный работник в нашей стране живет в искусственно обедненной информационной среде. Ведь большая часть его коллег (членов невидимого колледжа, в который он входит) живет за рубежом. И связи с этими коллегами чрезвычайно затруднены. Он не получает от них препринтов, отчетов и других предварительных публикаций, так как сам ничего не может им послать и не знаком с ними, не встречается с ними на конференциях. Даже статьи из зарубежных журналов доходят до него с трудом и с большим опозданием, а иногда и вообще не доходят – существенная часть научных журналов не поступает в СССР, и средняя «экземплярность» поступивших журналов равна четырем, что явно недостаточно для такой страны, как наша. С книгами дело обстоит еще хуже. Обычно ссылаются на недостаток валюты по приобретению научной литературы. По грубым оценкам на эти цели тратится около 1 млн. долларов в год. Заметим, что эта сумма в несколько раз меньше стоимости установки импортного оборудования, ржавеющего, по сообщениям газет, на строительных площадках.

«Особые» отделы. Можно перечислить еще много «точек», где бюрократические методы управления сталкиваются с самодеятельной жизнью науки. Так почти в каждом научном учреждении есть два отдела – отдел кадров и первый отдел, играющие особую и непомерно большую роль. По-видимому, роль отдела кадров должна быть чисто технической – быть юридическим консультантом администрации и «банком данных» по кадровым вопросам[1].

Должно измениться и положение с секретностью. В условиях, когда провозглашается новое мышление, когда противостоящие военные группировки обмениваются стратегической информацией, само понятие секретности должно быть пересмотрено. Тем более, как об этом неоднократно писали, многие сведения засекречиваются вовсе не по стратегическим соображениям, а из-за эгоистических интересов ведомств, скрывающих пороки своей деятельности, а иногда и преступления против своих сограждан (типа многократных превышений предельно допустимых концентраций вредных веществ в ряде городов, либо использование бутифоса на хлопковых полях). Во всяком случае, в фундаментальной науке секретность, как правило, не нужна. Было бы желательно максимально упростить процедуру использования копировальной техники и сократить до минимума круг статей, на которые до публикации нужно составлять акт экспертизы – и без предварительной экспертизы ясно, что открытая публикация работ по подавляющему большинству тем фундаментальной науки не может угрожать безопасности страны и «нанести вред Советскому государству».

Функции администрации. Каковы должны быть разумные функции административного руководства наукой? Зачем оно вообще надобно? Полного ответа на этот вопрос мы не знаем. По-видимому, в рамках любой организации без начальства не обойтись. С другой стороны, ясно, что чаще всего административное начальство не осуществляет никакого научного руководства над подчиненными – как мы уже писали, в фундаментальной науке научный работник, как правило, работает один, либо в команде, лидер которой, если он существует, не обязательно является начальником. Ученый, назначенный на руководящую должность, в основном осуществляет административные функции. Часть из них необходима. Но значительную часть его времени пожирает бюрократическая деятельность и псевдодеятельность.

В результате у человека, попавшего на административную должность, на науку остается времени и сил меньше, чем у «рядового» научного сотрудника, а иногда он и совсем  перестает заниматься наукой. Это способствует тому, что возникает особый слой научных администраторов. Достаточно часто административные посты занимают люди, которые уже перестали (или почти перестали) заниматься наукой, а иногда и люди, которые ею, по сути дела, никогда не занимались и не знают, как ею занимаются другие. В лучшем случае такой начальник принимает на свои плечи бремя административных забот и способствует научной работе своих подчиненных. В худшем – он делает свою «научную» карьеру (а на самом деле – административную) за счет своих подчиненных, зарабатывая, будучи «на посту», звания, степени и т.д. Совсем худо, когда ему не нужны ни карьера, ни научная работа подчиненных. Такое тоже случается.

В чем же должны состоять необходимые функции администрации? Воспользуемся метафорой. Жильцы большого дома зависят от ЖЭКа. В идеальном случае эта организация быстро починит вам протекший кран, запустит вышедший из строя лифт, выдаст нужную справку. А если все идет хорошо, вы ее не замечаете. Вот таким идеальным ЖЭКом и должна быть для научного работника административная структура науки.

* * *

Итак, перестройка в науке назрела. Что же в первую очередь сделать, чтобы улучшить положение? Наверное, прежде всего, не торопиться с реформами, особенно административными. Нужно осознать, а главное, признать самодеятельную суть науки, всю сложность этого организма, понять, что отношения общества и науки должны строиться на доверии.

Но доверие это возможно только, если в науке будут восстановлены присущие ей демократические принципы. А демократия в науке (как, впрочем, и в других сферах жизни) не сводится к проблеме «всеобщих и свободных выборов». Демократия – это, прежде всего, атмосфера, в которой каждый научный работник имеет возможность нормально жить и работать, атмосфера, поддерживаемая нормами научной этики, которые пока постоянно нарушаются и разрушаются административными методами.

Упоминавшиеся выше феодальные отношения, иногда способствовавшие сохранению науки в условиях Административной системы, могут быть ситуационно удобны, но вообще-то они науке противопоказаны. Наука – дитя демократии. Можно даже сказать точнее: науку породила демократия древних Афин, выработанная афинянами традиция обсуждать государственные дела и аргументировать принимаемые решения. Именно требование доказательной аргументации и личной ответственности за утверждаемое отличает науку от донаучных и бытовых знаний, хотя последние могут быть очень сложными.

Разумная организация науки, при которой её развитие не зависело бы от благорасположения отдельных покровителей, может быть основано только на всемерном развитии демократических механизмов в научном сообществе. Вопрос о выборности здесь не самый главный, хотя система выборности руководителей лучше, чем их назначение сверху. Но главное, чтобы основные решения об организации и финансировании научных исследований демократически принимались самим научным сообществом. Собственно и в существующих организационных рамках Академии наук есть структуры, которые могли бы отвечать за демократическое принятие подобных решений. Это всевозможные научные и ученые советы, научные общества, комиссии экспертов, семинары и т.д., которые могут стать настоящими советами ученых.

Конкретные проблемы научной жизни должны, прежде всего, широко обсуждаться. Нужно сказать, что если проблемы экономики, общественной жизни сейчас широко обсуждаются в печати, то выступлений, посвященных состоянию дел в науке, крайне мало. Да и негде обсуждать. «Литературка» и другие газеты и журналы не могут уделять этому много места, у них другие проблемы. Науке нужны свои издания для обсуждения её общих проблем (например, газета «Наука», создать которую предложила недавно в газете «Правда» группа академиков). Причем эти издания должны быть общественными, независимыми от «министерств», управляющих наукой – Президиума АН, ГКНТ. Только в результате широкого и открытого обсуждения можно найти путь необходимых изменений.

Эта статья была написана прикладным математиком (theoretical computer science) и лингвистом Владимиром Борисовичем Борщевым вместе с математиком и философом Юлием Анатольевичем Шрейдером на заре Перестройки, в 1987 году.