В чем главные проблемы российского массового образования?

Мужикам свойственно креститься, только когда гремит гром. Поэтому по проблемам образования ежегодно наблюдается два пика горячих обсуждений: в мае-июне, во время экзаменов, — и в августе-сентябре, ко Дню знаний. Второй бывает помажорнее: главы соответствующих ведомств рассказывают, какие новые победы на ниве просвещения намечены на стартующий учебный год. Если слушать, закрыв глаза, звучит неплохо. Но попробуем глаза — открыть.

ЕГЭ, чтоб ему

Что обычно обсуждается в мае? В последние годы — почти исключительно Единый государственный экзамен (ЕГЭ) с окрестностями. Бранят качество экзаменационных тестов (почему-то каждый раз — с оттенком изумления); ужасаются числу двоек; обличают противоречие самой идеи ЕГЭ всему и вся — и так далее.

Что обсуждается в августе? Когда как. В этом году громче всего прозвучало напоминание о том, что с 01.01.2009 вступает в силу Закон о ЕГЭ. Общественности — и родительской, и педагогической — показали, что её блекотание так никого и не тронуло. С будущей весны все пять выпускных экзаменов у одиннадцатиклассников: русский язык, математика и три по выбору ученика — будут проводиться в форме ЕГЭ; вопрос закрыт и исчерпан. В известном смысле оно и правильно: сколько можно ходить по кругу? Осмотрим же итоги исчерпанной дискуссии.

Провозглашённые цели — в какой-то мере, так или иначе — достигнуты. Но качество материалов ЕГЭ оставляет желать лучшего — и это понимают все. Обещано, что тесты будут дорабатывать, как дорабатывают уже седьмой, а то и восьмой год. Но если люди за восемь лет не сумели разработать удобоваримый тест по предмету, которым занимаются профессионально, трудно ждать, что они вдруг преуспеют. Материалы по-прежнему будут дурными, писать ЕГЭ будут, уж во всяком случае, не лучше, чем написали нынче, — четверть или около того будут писать на двойки. Не потому что ЕГЭ, а потому что таково качество нынешнего образования.

Его можно не обсчитывать с точностью до шестого знака, достаточно прочесть две-три фразы из сочинений старшеклассников. «Действие комедии “Ревизор” происходит в наполеоновской России». «Пушкин и Билан в своих произведениях воспевают дружбу». «Роман Толстого “Война и мир” был создан для того, чтобы не было третьей мировой войны»… Впрочем, для демонстрации того, что люди, считающие себя россиянами, носителями языка и ментальности, плохо изъясняются на родном языке, годятся и опусы журналистов, по идее, профессионально сопрягающих слова: «Пятеро молодых людей бросили взрывное устройство в группу работавших у дороги проституток. В результате семеро девушек получили ранения» — это что?

Многие говорят, что в последние десятилетия российское общество осознало, в каком глубоком кризисе пребывает наша система образования. Боюсь, это слишком сильное утверждение; не все даже готовы признать результаты авторитетного международного исследования PISA. Те свидетельствуют, что качество российского образования неукоснительно снижается: 2000 год — 27−е место (из 57 стран), 2003 — 32−е, 2006 — 37−е. Так и живём.

Итак, в школах преподавать: алхимию-астрологию-метафизику-теософию-порнографию-демонологию и основы гомосексуализма. Остальное — упразднить.
Вен. Ерофеев. Записные книжки

На самом же деле в этом году школу ожидают новости куда интереснее подсчёта баллов: государство спихивает ответственность за обучение родителям, школам и ученикам, передавая им право формировать 30% образовательных программ. «Я думаю, мы никуда не уйдём, если не будем больше прав давать самим непосредственным участникам образовательного процесса и родителям через попечительские советы», — отметил по этому поводу министр Фурсенко. Куда мы уйдём, если выбор, чему учить, оставить родителям, министр не уточнил, хотя к чему в большинстве случаев сведутся их предложения — не такая уж загадка.

Активное ядро общественности знает чего хочет: разгрузить школьников от всего, что считает балластом. Вот одно из опубликованных предложений. «Сделать факультативными (по выбору самих школьников — как в США) все дисциплины в школе — кроме: русского языка и литературы (для общей культуры и коммуникативных навыков); возможно, математики (для количественного интеллекта); иностранного языка; компьютерной подготовки (причём на уровне пользователя, а не программиста). Ещё — в средних классах — обществознание и естествознание; общий взгляд сверху — очень общий».

Предлагающий это продвинутый родитель, надо отметить, в чём-то единомышлен с Минобром. Тот тоже бредит разгрузкой и мечтает соединить физику, химию, биологию в блок естествознания, историю и прочие гуманитарные дисциплины интегрировать в обществоведение — и так вот изучать. Причём на прикладном уровне: «почему нельзя совать пальцы в розетку», «как мне защитить свои права в суде» и т. д. Просто родители имеют смелость договаривать до конца: все остальные знания — за пределами обязательного минимума: зачем учить географию, коли есть извозчики?

«Изучение на прикладном уровне» — основная идея, ставшая неизбежным следствием двух равно безумных убеждений. Первое — что каждый бит информации, получаемый ребёнком в школе, должен ему «пригодиться в жизни» в том самом виде, в каком преподан. Второе — что забота о здоровье школьников требует их разгрузить. Первое из них — просто бред, а второе справедливо в очень ограниченной степени. Учиться не должно быть легко. «Учение — не бремя, а дар, и тяжкая работа необходима» (Франклин). В наш век спорта многие знают, что т. н. мышечная радость появляется лишь после тяжкой тренировки. Разве радость учения и познания даётся иначе? Но, как мы видим, отстаивать эту позицию в сегодняшней школе становится некому.

Отдать треть федерального образования на откуп общественности — это примерно то же самое, что отдать пациенту лечение самого себя: терапевт устанавливает диагноз, препараты больной подбирает сам… Между тем программа базовой школы должна решать две задачи, которые не скинешь на «общественность». Обучение в школе — государственная программа создания лояльных граждан, объединённых общими ценностями, представлениями, культурным контекстом; по очень уже давней традиции русской школы школьная программа должна давать ученику золотой канон, сумму общих знаний, скрепляющих нацию. Канон может меняться, но не должен исчезнуть. Кроме того, школа должна учить человека учиться — и программа должна содержать достаточное для любых способностей количество трудоёмких задач (как в царской гимназии — латынь и греческий). Без этого школа переходит к массовому выпуску поедателей чипсов. «Знатоков компьютера на уровне пользователя» — в лучшем случае.

Проблема школьного образования затрагивает всех жителей страны: даже если вы не родитель и не школьник, то работодатель или просто пассажир в транспорте — вы так или иначе сталкиваетесь с продуктом, образованным школой. Но одна из множества связей в этой сфере стала приобретать чрезмерный вес в глазах общества.

Родители — заказчики услуги образования. Тут сразу два ключевых слова: заказчик и услуга. Оба, если присмотреться, весьма небезопасны.

Слоган-тезис-лозунг «Клиент (заказчик) всегда прав» нам внушали-внушали и внушили. Как только заказ вполне воцарится в школе, клиент и там будет всегда прав, прав он по существу или нет. Отношения родителей со школой уже сегодня описываются формулой «вы должны обучить моего ребёнка» — будто родители сдали некий предмет в химчистку и хотят получить его чистеньким и отутюженным. Если родителей привлекают к формированию школьной программы с целью переложить на них долю ответственности за воспитание и образование собственных детей, то это вполне разумный шаг. Но есть тут некая засада. Многие родители (включая вполне относящихся к upper-middle) и сами не так, чтобы очень образованны. Какая-нибудь солидная дама может гневно спросить, кому нужен ваш Толстой — или ваш устный счёт. И дать ей правильный ответ («Тому, кто пользуется вилкой и ножом и знает, что такое туалетная бумага») дерзнёт не каждый учитель. Одна дама погоды не сделает, но если школьники думают, что в наполеоновской России все брали взятки и были жуликами или что репрессии — это особая форма поощрения, а родители не умеют объяснить, почему Герасим не мог взять своё Муму и поехать куда-нибудь в другое место, возникает новая среда культурного обитания. Или необитания. А возразить трудно — заказчики.

С услугой — засада не меньшая. Вам когда-нибудь приходило в голову чему-нибудь учиться у уборщицы? у официанта? Нет. К оказывающим услуги по чистке, починке и проч. люди (даже если сами работают в сервисе) нередко относятся «свысока» — это как бы иной социальный слой. Такое «свысока» во многом и реализовано в общественном сознании по отношению к учителю как к человеку и как к профессии. Простой вопрос: хотите ли вы, чтобы ваш ребенок стал учителем? Задайте его десятку своих знакомых и если услышите хоть одно «да», стоит удивиться.

Здесь и коренятся проблемы кадрового резерва для школы (массовой) и отношения к учителю как к лузеру. Представление, что в педвузы идут одни неудачники, начало формироваться не вчера. Поговорке «ума нет — иди в пед, ума нет ни шиша — иди в ВПШ (Высшая партийная школа)» лет с полста. Она и сказалась: кадры в школах не самого высокого качества. Не во всех, разумеется. У нас есть прекрасные школы — может быть, у нас есть лучшие в мире школы, — но их слишком мало. Кто бы и как бы ни прикидывал, у всех получаются сходные результаты: сильных школ — семь, десять, ну тринадцать из ста. Всех детей в тринадцати процентах школ не обучишь, а настоящее высшее образование, столь необходимое для экономики знаний, не дашь большинству тех, кто из остальных 87%: они — в массе — не обучаемы. Им вовремя не сказали и не дали почувствовать, что учеба — это труд, что надо пахать, что денег просто так не платят, а платят (и порой очень большие) за квалифицированную работу… Хотя образовательной услугой те и другие дети были обеспечены вдосталь.

У услуги и платности есть ещё одна — сугубо российская — сторона. Коль что-то платно, то это можно купить. Аттестат можно купить, диплом можно купить — никто ничего страшного в этом не видит. По данным ВЦИОМ, больше половины россиян считают, что давать взятки — нормально; общество перестаёт замечать разницу между «заплатив, получить должное» и «заплатив, получить недолжное». О последствиях почему-то думать не хотят. (Из разговора учителя с папой-банкиром: «Вы купите УДАРЕНИЕ НА У КУПИТЕ своему ребёнку место в Финансовой академии, замечательно; но он не умеет даже разделить дробь на дробь — как он учиться будет?» — «А мы ему репетиторов наймём, экзамен купим». — «Ага, и диплом напишем. А потом он будет вашим семейным банком управлять. Не страшно?»).

А ведь как всё мирно начиналось — с образовательной услуги и гениальной менеджерской идеи деньги идут за учеником.

Как отмечает наш министр образования, предстоящие перемены «потребуют от школ более высокого качества образования и уровня педагогов». Что ж, поговорим о педагогах — пока есть, о ком говорить. Дело даже не в текущем дефиците кадров. Дело в том, что только одному из восьми сегодняшних учителей меньше тридцати лет. Средний возраст, скажем, тольяттинских учителей — 56 лет, подмосковных — 58. А с пополнением дело швах. В школы идут лишь 15–20% выпускников пединститутов. И дело тут не в деньгах — или не в одних деньгах. Учитель английского получает сегодня в Москве 30–40 тысяч и больше — вполне достойно. Но не идут.

Почему? Об одной причине мы уже говорили, она общеизвестна — непрестижность профессии. Явление скверное и ненормальное: общество, третирующее учителей, обречено на деградацию. Но поскольку явление более или менее осознано, возможен общественный консенсус по методам борьбы с ним. Хуже понята другая — возможно, не менее важная причина (испаряющаяся в сильных школах): взаимная агрессия и противостояние учеников и учителей.

В одной работе, с которой мне удалось познакомиться, приводятся результаты анкетирования школьников и учителей в нескольких московских школах. Оказывается, отношения сторон друг к другу вполне симметричны — и ужасны. Эмоциональные оценки почти сплошь негативны: оценивая коммуникацию как противостояние «мы»-«они», раздражение испытывают 87% респондентов с обеих сторон, обиду — 75%, скуку — 60%, ненависть — 53%, злобу — 45%. Приязнь испытывают 11%, радость — 7%. Характеризуя контрагентов, и педагоги, и обучаемые налегают на инвективы: с одной стороны — уроды, козлы, идиоты (78–87%), с другой — садисты, пофигисты, детоненавистники (67–88%); на профессионалов пришлось 22%, на приятных детей — 11%. Аналогичное исследование американской школы даёт обратную картину: большинство участников процесса обучения оценивают и его, и своих контрагентов в нём — положительно.

Согласитесь, что результаты почему-то не удивляют — как не удивило бы восклицание: «Не пойду я этих дебилов дрессировать — что я, на помойке себя нашла? У меня нервы не казённые». Возможно, важнейшая составляющая ответа на вопрос, как вернуть молодёжь в школы, лежит в непривычном месте — в способах педагогической коммуникации. Об этом мало говорят — в сто раз меньше, чем о зарплатах. Авторитарность нашей педагогики обсуждается, но не далее утверждений о том, что всё это — наследие советской тоталитарной системы. Учёные же давно показали, что отношения в системе «учитель—ученик» заслуживают гораздо более глубокого рассмотрения.

Дидактизм и агрессия — концепты, описывающие состояние коммуникаций в нашей системе образования. Между тем налицо и социальная база для изменения картины. Исследования показывают, что наши школьники (и студенты, но мы сейчас говорим о школе) не готовы терпеть диктат и неуважение к себе, зато предъявляют горячий заказ на профессионализм; на преподавателя, оказывающего на учеников экспертное влияние, — но именно профессионализма в школе и не хватает. Это ещё один фактор, который мы не стремимся обсуждать в образовании, — и напрасно. Если в Сколкове можно учить разово (приехал маэстро X, поведал success story, приехал знаменитый Y — рассказал о чём-то своём), то в общеобразовательной школе нужна планомерная работа добротных профессионалов. Смиренно принять, что школьники плохо учатся, учителя — плохо учат, а государство, гордящееся, что подкидывает школе деньжонок, не умеет сказать, чему же в ней стоит учить, — равнозначно расписке в том, что у так сформатированного общества потребления нет перспектив.

Идёт естественная убыль населения. Публицист пишет: «Молодёжи в возрасте от 18 до 27 лет в России насчитывается около 22 млн человек. К 2020−му (финальной точке одноимённой стратегии) таковых будет не более 14 млн — в полтора раза меньше». Публициста можно дополнить: в полтора раза меньше — плохо читающих и считающих, обученных по облегчённой программе, при том что гастарбайтеры не введены в систему языка, культуры и не адаптированы. Тут не облегчение программ и не истории успеха стоит обсуждать, а вопросы выживания этноса.

Ведь кроме того, что мы знаем, мы не знаем ровно ничего, как писал тот же Веничка.

Снижение общего уровня грамотности — тенденция, по меньшей мере, общеевропейская. Все хотят её переломить — только пока даже Брюсселю не ведомо как. Можно утешиться тем, что у нас только 24–25% выпускников школ плохо умеют читать и писать, тогда как в Болгарии и Румынии — по 52%. А можно представить себе, что четверть сотрудников вашей фирмы не работают, не справляются со своими обязанностями, и прикинуть ваши действия. Позвать кризисного управляющего? Минобр так и делает: мы видели, что в качестве такого управляющего начинают активно привлекать родителей. Треть программы — на усмотрение попечительских советов. О возможной пользе речь уже шла.

Сектор элитного образования будет процветать — тут нет сомнений. Кажется более или менее безоблачной и перспектива тех самых 7–13% сильных и очень сильных школ. Важно отметить, что они, конечно же, друг о друге знают. Нужно стимулировать их совместную деятельность. Денег в казне до чёрта — пусть спонсирует сайты лучших школ, семинары, конференции, инновационные кафедры в педвузах и прочую делёжку опытом. В частности (если не в первую очередь) — опытом успешных педагогических коммуникаций. Надо ввести моду на коммуникацию, на коммуникативную компетентность. Именно с этой стороны может начаться воскрешение массовой школы.

А массовой школе трудно, и становится всё труднее. Две главные её проблемы названы: недопустимая агрессивность внутришкольной среды, тупиковая система коммуникаций между учителем и учениками — и (в известной мере связанная с ней) непривлекательность профессии педагога. Первой беде должно со временем помочь тиражирование по всем этажам педагогического образования, от университетов до училищ, современного опыта — и лучших отечественных школ, и зарубежного. Нужно учить и учить учителей нормально говорить и общаться — методики достаточно хорошо известны. Право, Минобру, да и всему правительству стоило бы признать, что это задача первостепенной важности, — и заниматься ею хотя вполовину так активно, как горячими школьными завтраками.

Вторую беду тоже быстро не излечишь. Общество, к сожалению, уже привыкло считать, что работа в школе — отстой; исправить это трудно, но совершенно необходимо. Не изменим сложившуюся систему «ценностей и норм», учителя вскоре совсем переведутся. Многолетняя пропаганда «правильного» образа жизни сделала своё дело, и простыми экономическими методами уже ничего не исправить; повторяю: на приличную зарплату в школу — не идут. Потому что труд учителя — тяжёлый и неблагодарный. Эти деньги можно заработать куда как легче — тем же сейлз-менеджером, а тут этих наглых детей слушать, да с их хамами-родителями дело иметь… Простите за выражение, но всю систему социальной пропаганды нам надо менять.

К каким-то нужным шагам государство сегодня не готово. Так, оно сегодня на самом деле не может внятно сказать школе, чего от неё хочет, — оно и само-то от себя пока не знает, чего хотеть. Но поднять престиж учительской профессии оно может и, значит, обязано. Первые лица государства должны с уважением говорить об учителе по пять раз на дню — чаще, чем о нанотехнологиях, борьбе с инфляцией и борьбе с коррупцией вместе взятых. Кстати, о коррупции. Страну почти уговорили, что чиновнику надо больше платить, сулить за беспорочную службу большую пенсию и т. п., — тогда, мол, он будет меньше красть. Возможно; но раньше, чем чиновника, надо обихаживать учителя. Вот для кого действительно надо вводить социальные бонусы — на этом держится система образования в Штатах, Германии, Финляндии, Франции, Норвегии и др. В той же Германии учитель — Staatsbeamte (госслужащий) с огромными бонусами по пенсии и жилью, по медстраховке и проч. Это уважаемо. Такого же отношения к учителю должны добиться и мы — и как можно быстрее. Я знаю, что это — почти утопия, но не сделаем — скоро перестанем читать, считать, толком говорить… Господа, кадры действительно на исходе.

Пока мы не научимся уважать ученика и учителя, ничего не будет в образовании. Просто надо понять, что не вещь перед тобой, а человек, — только и всего. Общение путём диктата хороших результатов не даёт — незатейливая идея, а как трудно её усвоить. И ведь это не только в образовании. Точно так же и власти должно понять, что со своим народом надо разговаривать, обстоятельно и терпеливо объяснять свои действия. Не патерналистская забота нужна — и в школе, и в стране, — а именно уважительное отношение: умение смотреть и видеть; спрашивать и слышать ответ; не декларировать, а объяснять. Понимаю, всё это звучит недопустимо пафосно — но ведь можно же иногда, ради праздничка.

С Днём знаний вас!