Как вытащить нашу медицину из пропасти?

Человеческое общество никогда не будет довольно существующей медициной. Просто потому, что человек смертен и не хочет с этим мириться. Он не хочет стареть и болеть. Он хочет найти врача, который даст ему нужную таблетку и сразу сделает здоровым и счастливым

Поэтому всегда будут претензии — неправильно лечили. В России, на мой взгляд, сейчас ухитрились создать такую ситуацию, что система оказания медицинской помощи неудобна всем — и врачам, и больным, а местами просто абсурдна.

Иногда непонятно, из чего исходят люди, которые выдумывают новые организационные повороты. То у нас бюджет, то страховая медицина, то опять не страховая, фонды,

МАКСы, дотации, бум инвалидности, монетизации, стандартизации, сокращения и превращения мух в котлеты. Врачи во всей этой мясорубке поставлены в самый центр, туда, где вращается нож, на стыке различных требований. С одной стороны — интересы больного, с другой — требования администрации, с третьей — общероссийские положения и циркуляры. В конечном итоге все это оборачивается катастрофическим увеличением ежедневной бумажной работы.

Моя прабабушка работала глазным врачом и была патологически чистоплотным человеком. Боялась, небезосновательно, конечно, всякой заразы и инфекции. Вернувшись домой из больницы, многократно мыла и перемывала руки и всех заставляла делать то же самое. В период эпидемии детей не выпускали из дома, а на порог всегда стелилась тряпка, пропитанная карболкой. В тот дом мог прийти за медицинской помощью днем и ночью абсолютно любой человек, живущий по соседству, богатый или бедный, больной простудой или чахоткой. По тем рассказам, которые я слышала в семье, пациентов бывало довольно много, и тряпка была для микробов сомнительным препятствием, однако прабабушка считала это мероприятие совершенно достаточным для безопасности своих близких. Хотелось бы и мне постелить на пороге подобную тряпку, пропитанную волшебным составом, который бы защитил меня и мою семью от ужасов российского здравоохранения.

У нас в стране традиционно сложилось несколько видов медицинских страшилок. Пьяные хирурги под Новый год: «Спирт, спирт, скальпель, огурец». Оставленные в животе ножницы и тампоны. Терапевты, торгующие пищевыми добавками, грубые акушерки, роняющие детей, неумелые сестры, сумасшедшие деньги, которые кто-то кому-то заплатил за операцию. И самое страшное, что так оно и есть и все это происходит с нами.

Я работаю кардиологом в большой больнице, которая круглосуточно семь дней в неделю оказывает терапевтическую экстренную помощь практически половине города. Мне страшно работать. Врач ничем не защищен, юридически и финансово бесправен. Моя профессия утратила уважение, рейтинг, как сейчас говорят.

С одной стороны, у российской медицины есть давние глубокие традиции: Пирогов, Мечников, Боткин, земство. Филипп Филиппыч Преображенский, который утром оперирует, днем режет кроликов, вечером едет слушать «Аиду» и небрежным жестом скидывает в ящик стола честно заработанные червонцы. У нас есть и другие традиции, советских еще времен, когда любой мелочи было не достать. И с тех пор вся наша медицина очень частная, очень камерная, личная — ты мне, я тебе. В любой больнице нужно иметь знакомых, лучше повыше рангом, чтобы к тебе отнеслись, как положено. Через знакомых устроиться куда-то, кого-то, наоборот, устроить, договориться о консультации. В идеале твой знакомый врач должен иметь, в свою очередь, знакомого педиатра, гинеколога и профессора-терапевта. И лучше всего в стационаре, так как традиционно же сложилось мнение, что в поликлинике лечатся только бабушки, которым не с кем поговорить. Востребованность врача у нас как раз и определяется его способностью что-нибудь устроить, протолкнуть без очереди к лучшему специалисту. Бесплатно сдать анализы и записать на сегментарный массаж в закрытый профилакторий ветеранов Куликовского сражения, где, кстати, еще есть какая-то суперсовременная аппаратура и принимает психотерапевт.

В традиции советского и российского государства — платить врачам ничтожно мало, а требовать за это все. Наша страна богатеет и развивается, улицы полны машин, как грибы растут дорогие дома, потребительская корзина трещит и лопается, из телевизора мощным потоком льется глянец. Бюджетники же остаются в стороне от этого праздника жизни.

А мы тоже хотим зарабатывать деньги. Нет, не так. Мы тоже хотим получать деньги за свой труд. Товар, которым мы торгуем — жизнь и здоровье людей, на самом деле бесценен, только не каждый осознает это.

Сколько надо вложить сил, чтобы вырастить одного врача, способного автономно и качественно работать, принимать решения — правильные решения? Считал ли кто-нибудь эти средства? Мы шесть лет учимся в институте, затем два года ординатуры или один интернатуры. Затем начало работы, врачебный стаж, год, три года — это только начало. Пять-шесть лет активной, заинтересованной работы в крупном стационаре, при условии постоянной учебы, я считаю, достаточно, чтобы стать врачом. Но в эти пять-шесть лет плюс почти восемь обучения мы обречены на нищенство. Любая уборщица в супермаркете за неквалифицированный труд получает в два раза больше. Любая подработка убавляет силы и время, которые должны быть потрачены на овладение профессией.

В ноябре прошлого года я вместе с группой молодых писателей побывала в Кремле на встрече с Владиславом Сурковым. Встреча широко обсуждалась, и нам всем запомнилась тем, что разговор шел далеко не о литературе, а о проблемах, касающихся различных областей жизни. Я не удержалась и задала наболевший вопрос о своей зарплате, какой она, интересно, видится из Кремля, в пяти часах езды от Нижнего Новгорода? Владислав Юрьевич думал, что дела обстоят несколько лучше, чем есть на самом деле. Оно и понятно: сейчас действительно трудно вообразить себе зарплату в три с половиной тысячи рублей.

А под моими окнами висит объявление и глаза мозолит: «Требуются водители мусоровозов, з/п от 15 000 рублей». Является ли тогда то, что я получаю, «з/п»?

В наших условиях получается, что человек с радостью тратит деньги на одежду и обувь, на бытовую технику и отпуск в Турции. Он стремится к повышению качества жизни, но за самое ценное, это качество определяющее, — здоровье, он платить не готов. То есть готов, конечно, но порядок этой оплаты у нас носит самые нелепые, трагикомичные формы. Для того чтобы купить хлеб или пылесос, человек приходит в магазин, вынимает на кассе деньги из кошелька, отдает кассиру, получает чек и товар. То же самое в парикмахерской, бане, прачечной. Деньги — чек — услуга. С услугой медицинской у пациента дело обстоит куда сложнее, если это не стоматология и не частная клиника, которых сейчас очень много развелось. Чаще всего они предлагают повышенную комфортность пребывания и много обследований, кроме того, они предпочитают иметь дело с больными не слишком тяжелыми.

Больные с экстренными и запущенными, тяжелыми, осложненными случаями едут в госучреждения. Туда же обращаются пациенты, не нашедшие помощи у частников. Как только исчезает касса, начинаются неловкие для всех ситуации. Нет, большинство пациентов понимает, что врачу за консультацию что-то полагается, но для всех эта сумма разная, взятая с потолка, совершенно незаконная, и сама ситуация оплаты в конвертиках, украдкой в карман халата, конфетами-шампанским — постыдна для обеих сторон. Кроме того, врачу вроде как еще и зарплату платят…

Самые стыдливые или необеспеченные больные заваливают нас шоколадом, кофе, коньяком и водкой, чаем, тортами. Количество тортов в праздники на каждого доктора в отделении доходит до трех-четырех штук. Да и купюры, которые нам с оглядкой суют в ординаторской, нередко сопровождаются словами: «Купите себе конфет, каких хочется». Как будто врач — это такое чудесное существо, питающееся нектаром и сладеньким.

Есть и другая категория больных, которые, наоборот, знают, что врачу надо дать именно денег — иначе хорошего не жди. Здесь верхней планкой может служить самооценка врача, а главное — его совесть.

Наверное, многие мои коллеги смеются сейчас, глядя на мои смешные финансовые выкладки, или усмехаются цинично. Возможно. Но я глубоко убеждена, что там, где начинаются неформальные, дикие, нерегулируемы отношения врача и пациента, заканчивается настоящая медицина и начинается медицинский бизнес. Возрастает количество встреч с больным, а также обследований, и «покапайте мне что-нибудь от головы». И капают, и я капаю, а как же! Кто платит, должен получить ту услугу, которую хочет. Этим же грешат и официально платные, и частные лечебные учреждения. Сколько мы навидались справок с описью проведенных лабораторных и инструментальных обследований, которые к исходному диагнозу и жалобам при обращении не имеют уже никакого отношения.

Государство вдруг обнаружило, что врачебные зарплаты ничтожно малы, и сделало решительный шаг вперед. Зарплаты участковых поднялись-таки до уровня зарплат пресловутых мусорщиков. Более абсурдного решения трудно было представить. Мы до сих пор в растерянности. Представьте себе анестезиолога-реаниматолога высшей категории, который десять лет имеет дело с терминальными больными. Может быть, обслуживать участок сложнее? Или легче быть хирургом, стоять по пять-шесть часов в день у операционного стола? Мы в стационаре обижаемся: им дали денег, вот пусть теперь и отрабатывают. И в поликлиниках рассуждают похоже: они там лопатой гребут деньги с пациентов, бесплатно пальцем не шевельнут, вот пусть и разбираются. А посередине наш несчастный пациент, который ни в чем не виноват, и этот искусственный антагонизм ему ни к чему, он хочет быть здоровым! И между больницами не меньше противоречий. Кто с какой патологией берет, нашего района, другого района, по месту происшествия, по месту прописки, вообще без всякой прописки, просто с улицы, без сознания, без денег, без родственников, бомж…

Все наши противоестественные условности, циркуляры и формуляры и самые абсурдные административные решения сегодня может регулировать только одна-единственная вещь — опять же наша совесть. Не отказать в помощи, никому никогда не отказывать в помощи, иначе через год, через день, через час и минуту может быть поздно. Настоящий врач в моем понимании — это человек, у которого хватает моральных сил до конца осознать, с чем он имеет дело, какой бесценный материал он держит в своих руках.

И не об этом я хотела писать! Я хотела сказать, как я люблю своих пациентов, отчасти даже тех, кто пишет кляузы. Старых и молодых, тяжелых и сложных, богатых и бедных. Как я переживаю за них, как поздно я ухожу с работы. Я хотела написать, что, несмотря ни на что, я люблю свою больницу, запах обшарпанных лестниц, коридоров, жареного минтая из пищеблока, стерильности и кварца из хирургического корпуса. Я люблю свою работу и стараюсь делать ее на совесть. Так все время говорит моя заведующая: есть инструкция, есть соображения личной выгоды, но есть еще наш диплом, есть клятва, в конце концов.

Мы действительно произносим клятву Гиппократа на выпускном вечере. В 1995 году, когда я оканчивала институт, это называлось «Клятва советского врача». В большом зале, торжественно, одетые в белые халаты новоиспеченные «советские врачи», мы хором повторяли ее по пунктам. А потом нам выдали дипломы, синие и красные корочки, где в графе специальность записано: «Лечебное дело». Дайте нам заниматься лечебным делом! Делом. Мы не имеем права бастовать, мы не должны ходить на демонстрации. Но мы не должны думать, чем завтра накормить детей. Мы должны лечить.