Русские дворяне смогут претендовать на реституцию?

Вера Оболенская стояла и разглядывала богато украшенный особняк кремового цвета, построенный в XIX веке, который находится на Мытнинской набережной Невы.

"Я хочу здесь жить", – сказала она, улыбаясь.

Если бы история пошла по другому пути, так бы и было. Без малого сто лет тому назад этим особняком владела семья Оболенской. Из особняка открывается вид на Государственный Эрмитаж – музей, находящийся в Зимнем дворце, а также потрясающая панорама Санкт-Петербурга.

Оболенская тут же отвела глаза, кусая губы. Теперь, – сказала она, – квартиры в этом завидном объекте недвижимости принадлежат чиновникам.

Исторический центр Санкт-Петербурга изобилует дворцами, которые когда-то принадлежали русским дворянам. Дворец Меньшикова был воздвигнут в начале XVIII века одним из сподвижников Петра Великого. Теперь его помещения используются Эрмитажем.

Оболенская – элегантная дама миниатюрного сложения – происходит из дворянского семейства, имущество которого после революции 1917 года было конфисковано большевиками. По ее собственным подсчетам, она принадлежит к 34-му поколению рода князей Оболенских – потомков династии Рюриковичей, которая правила Россией до конца XVI века и, как считается, основала российское государство.

В августе Оболенская поедет в Москву на съезд русских дворян и попытается поднять перед российским правительством непростой вопрос о реституции.

Инициатива, касающаяся реституции, стала реакцией на недавние предложения снести в Санкт-Петербурге много ветшающих исторических зданий, чтобы освободить место под бизнес-центры.

Часть земель, на которых находятся эти особняки, с благословения губернатора Валентины Матвиенко перешла в частные руки. В результате этой политики, возмущающей тысячи жителей Санкт-Петербурга независимо от их социального происхождения, город уже утратил многие десятки очаровательных старинных особняков.

Для нескольких семей, которые, как и Оболенские, уцелели после большевистского террора, эта история имеет привкус личной драмы.

Многочисленные жертвы

"До сих пор живы потомки некоторых бывших владельцев этих зданий, и, естественно, все они не имеют ни гроша, поскольку большевики полностью их ограбили, – говорит Оболенская, гневно передернув плечами. – Крайняя несправедливость – вынуждать их соперничать с новыми русскими на аукционах за право вернуть в свою собственность то, что у них было несправедливо отнято".

Однако в России мнение Оболенской мало кто разделяет, так как в этой стране государство несправедливо обошлось со многими поколениями.

"В России реституция не удастся по одной простой причине: почти каждая семья в стране в той или иной форме пострадала от государства, – говорит Михаил Амосов, член либеральной партии "Яблоко" и бывший глава комиссии по городскому хозяйству, градостроительству и земельным вопросам Санкт-Петербургского законодательного собрания. – После большевистской революции страна пережила войну, массовые репрессии, этническую дискриминацию и многое другое. Если нельзя дать компенсации всем, то было бы несправедливо восстановить справедливость в отношении всего одной категории людей".

Опыт посткоммунистических государств Восточной Европы и Балтии показывает, что реституция может выражаться в различных формах и необязательно включает в себя возвращение самой утраченной собственности как таковой. Жертвам тоталитарных режимов может предоставляться денежная компенсация, земельные участки или облигации.

Российское правительство по сей день не предложило вообще ничего и даже не извинилось.

Галина Архипенко, начальник сектора недвижимости комитета по культуре администрации Санкт-Петербурга, перечислила ряд дворцов и особняков, где находятся музеи и театры, и заявила, что возврат этих зданий бывшим владельцам стал бы катастрофой.

"Память о бывших владельцах сохраняется в названиях зданий, – сказала она. – Например, Шуваловский дворец или Шереметьевский дворец. Это знак уважения".

Но мало кто из аристократов ощущает это уважение.

"Уважать человека – значит, как минимум, с ним разговаривать, но власти говорят об этом так, словно нас не существует, – отмечает Оболенская. – Из их слов следует, будто коммунисты сами построили множество дворцов и усадеб, и теперь этих зданий слишком много, так что государство хочет разделить с кем-то бремя по их содержанию. Но все это коммунисты не построили, а экспроприировали. Разница колоссальная, не так ли?"

Оболенская признает, что шансов на реституцию почти нет. Но больше всего аристократку возмущает тот момент, что бывших владельцев даже не приглашают для участия в решении судьбы их особняков.

"Новое российское государство проявляет не больше уважения к человеку, чем советская власть", – говорит она.

Дорога домой

Дед и бабушка Оболенской бежали из России вскоре после революции.

"Моих бабушку и дедушку спасли их собственные крестьяне, предупредившие, что большевики готовят налет на их поместье, – говорит она. – Переодевшись в крестьянскую одежду, члены моей семьи скрылись, а позднее бежали за границу".

При побеге семье не удалось вывезти свое богатство во Францию, и отец Оболенской зарабатывал на жизнь как редактор эмигрантской газеты в Париже. Оболенская до сих пор носит старинные жемчужные украшения, унаследованные от бабушки.

57-летняя Оболенская впервые приехала в СССР в возрасте 26 лет в командировку.

"Все было мрачное и серое: здания, магазины, одежда, лица людей, – если не считать кроваво-красных плакатов, рекламировавших сомнительные преимущества советского образа жизни", – говорит она.

"Когда я вспоминаю прошлое, в голове всплывают ужасные гостиницы и шокированные туристы. Я не получала от этих поездок настоящего удовольствия, так как они осуществлялись под слишком строгим надзором; я почти не была вольна выбирать, куда поехать, что посмотреть. Изредка я тайно сбегала, звонила друзьям из телефонной будки на улице – только не из гостиницы – и встречалась с ними".

Во время одной из поездок в Россию Оболенская познакомилась со своим мужем, санкт-петербургским скрипачом и художником Валентином Афанасьевым, который тоже дворянского происхождения. Они впервые увидели друг друга на первом заседании Российского дворянского собрания в Москве в 1992 году.

Спустя год они обвенчались в Санкт-Петербурге, в Преображенском соборе. То была первая официальная свадьба представителей дворянства в городе со времен большевистской революции.

"Даже если в советское время и были такие свадьбы, они праздновались тайно, поскольку люди были вынуждены скрывать свое происхождение", – поясняет Оболенская.

В 1997 году Оболенская и Афанасьев переехали в Санкт-Петербург, где французское турагентство CGTT Voyages предложило ей руководить своим местным отделением. У них было много резонов для переезда: Афанасьев комфортнее чувствует себя в родном городе, предки Оболенской тоже отсюда, к тому же Оболенская заинтересовалась сложной задачей по руководству фирмой в России в переходный период.

Кодекс чести

По-русски Оболенская говорит свободно, но с легким французским акцентом. Она изъясняется, тщательно подбирая выражения, избегая сленга. Она высоко ценит изящество в стиле жизни и изобразительное искусство, но в разговоре избегает говорить о самой себе.

Оболенская никогда не повышает голос, предпочитает спокойным тоном высказывать свои предположения вместо того, чтобы безапелляционно аргументировать свою позицию, и всегда обращается к людям по имени. Выступая на "круглых столах" или телевизионных дискуссиях, она уходит от конфронтации, даже если оппоненты осмеивают ее как обломок прошлого, и прибегает к тонкой иронии.

"Обнадеживающая картина – видеть, как политик-коммунист сожалеет об утрате исторической застройки и выступает против безудержного строительства в сердце города /.../, особенно если вспомнить, сколько таких зданий было снесено большевиками", – сказала она в июне в прямом эфире ток-шоу на санкт-петербургском телеканале 100TV.

"Вера очень обаятельна, и ее всегда окружают самые интересные люди, – говорит Ирина Арсентьева, менеджер из агентства Оболенской. – Она тщательно, почти как художник обустраивает то, что окружает ее на работе и дома".

В слегка богемной квартире Оболенской и Афанасьева, окна которой выходят на тихую улицу в центре Санкт-Петербурга, безошибочно ощущается французское влияние – делается особый упор на еду и элегантность. Квартира не отличается роскошью, но она обставлена резной деревянной мебелью, а стол сервирован изящными серебряными приборами и фарфоровой посудой. Имеются также старинный рояль, на стенах висят абстрактные картины Афанасьева и множество фотографий предков.

"Она, в сущности, никогда не подчеркивает свой титул, и я никогда не наблюдала, чтобы она кому-то о нем сообщала, – говорит Арсентьева, пять лет знакомая со своей начальницей. – Но в итоге о титуле стало известно всему офису. Когда мы ее расспрашиваем о ее семье или жизни в Париже, Вера очень охотно рассказывает".

"Я никогда не скрываю своего происхождения: это неотъемлемая часть моей индивидуальности", – говорит Оболенская.

Оболенская и Афанасьев – преподаватель Санкт-Петербургской государственной консерватории – тратят много свободного времени на прогулки по улицам в историческом центре и посещение концертов классической музыки. Больше всего они любят Санкт-Петербургскую филармонию, занимающую бывшее здание Русского дворянского собрания.

Называя реформы в стране хаотичными и неслаженными, Оболенская в то же самое время видит много перемен к лучшему и оптимистично смотрит в будущее.

"Очень приятно видеть, что в России до сих пор много сильных, умных и добросердечных людей, несмотря на все потрясения, которые перенесла страна, – говорит она. – Но, конечно, все это хамство и эгоизм – я считаю, что это наследие 80 лет коммунистического режима – никуда не девается. Водители, не задумываясь, переезжают людей, нувориши ведут себя так, словно их деньги дают им право поступать как заблагорассудится".

Она скучает по французской учтивости: на берегах Невы соседи редко здороваются друг с другом, расходясь с равнодушным видом; по ее словам, во Франции такое было бы немыслимо.

"Конечно, нельзя сравнивать французское общество с русским уже потому, что в России гражданское общество пока не сформировалось, – продолжает она. – Но чего можно ожидать после 80 лет постоянного разрушения демократических ценностей?"

По словам Оболенской, в начале XX века России требовалась не революция, а реформы. "Монархия себя изжила, и умелые либеральные реформы помогли бы России перейти к демократическим ценностям и институтам – например, создать сильный и независимый парламент, – говорит она. – Вместо этого страну ввергли в пучину кровопролития. Есть более эффективные способы достичь социального равенства, чем убийство миллионов человек".

После переезда в Россию Оболенская с печалью обнаружила, что понятие noblesse oblige исчезло вместе с дворянством.

"Революция разрушила традицию семейного воспитания в определенных принципах: уважения к себе, самостоятельного мышления, добросердечности. Эти качества чрезвычайно важны, например, для политика, – поясняет она. – Некоторые аристократы, оставшиеся в стране, были напуганы репрессиями и старались, чтобы их дети ради собственной безопасности полностью позабыли о своем происхождении. В результате эта культура исчезла, испарилась. К моему большому сожалению, у новой политической элиты, которая сейчас правит Россией, эти качества тоже отсутствуют. В политике господствуют алчность и неутолимая жажда личного обогащения".

Возвращение назад означало, что Оболенская столкнулась с застарелым отношением россиян к дворянству, сохранившимся с советских времен.

"Меня по-настоящему удручает то, в какой форме некоторые люди – а это, увы, случается очень часто – спрашивают меня, услышав мою фамилию: "А вы что, из этих, как их там, князьев?"

Оболенская и ее муж с трудом пытаются дать объяснение тому, что называют "массовой трусостью народа".

"В своем кругу многие люди крайне критически отзываются о властях, но ни за что не соглашаются действовать – например, устроить демонстрацию протеста, забастовку, прибегнуть к сопротивлению в любой другой форме. Видно, что за десятки лет трусость въелась в гены людей, – сказал Афанасьев, сидя в квартире супругов. – Должны смениться несколько поколений, прежде чем страх начнет выветриваться".

Кроме того, людям следует лучше разобраться в истории собственной страны, отметил он.

Оболенская сказала: "Общаясь с людьми, я вижу, что они ничего не знают [о жестокости большевиков]. На меня смотрят с ужасом и недоверием, когда я говорю, что при царизме члены семей мятежников не подвергались преследованиям, а вот большевики убивали даже дальних родственников дворян".

При власти большевиков родство с лицами, не принадлежавшими к пролетариату, считалось преступлением, говорит Ирина Флиге из исторического отдела "Мемориала", санкт-петербургской правозащитной организации. Но при царизме семьи диссидентов не подвергались несправедливому обращению, отметила она.

"После 1825 года, когда группа офицеров из дворянских семей подняла восстание, намереваясь покончить с властью царя и убить всех членов семьи Романовых, пять вождей были казнены, а группа других отправлена в ссылку, но ни один член семей мятежников не подвергся преследованиям", – сказала она.

Брат Ленина Дмитрий Ульянов был казнен за планирование убийства царя Александра III, но члены его семьи не были наказаны.

Оболенская полагает, что реституция и принесение извинений за преступления большевиков необходимы для стабильности России в будущем. Она убеждена, что народу следует поддержать эту идею хотя бы ради безопасности себя и своих детей. Иначе всегда есть риск, что новый президент или новая Дума начнут новую, необратимую кампанию экспроприации, – утверждает она.