Мутация войны: два способа победить терроризм

Военный теоретик Мартин ван Кревельд называет два способа победить терроризм. Первый требует нечеловеческого спокойствия, второй – нечеловеческой жестокости.

Мартин ван Кревельд – один из крупнейших в мире специалистов в области военной теории. Профессор истории Еврейского университета в Иерусалиме, он считается среди своих коллег «экстремистом» и «еретиком». Автор 15 книг, посвященных военной истории и стратегии. Один из крупнейших в мире военных теоретиков. По его мнению, страны Запада способны создать эффективные массовые армии, просто сейчас у них нет для этого острой необходимости.

НАТО – неэффективная организация

– Господин, ван Кревельд, на ваш взгляд, какие последствия (социальные и психологические) могут ждать американское общество от поражения в Ираке?

– Как это уже было в Советском Союзе после Афганистана, США захлестнут многочисленные «душеспасительные» размышления о том, что пошло не так и как избежать этого в последствии. Когда войска вернутся домой, и расходы, связанные с военной кампанией, снизятся, может произойти небольшой экономический кризис. К тому времени Конгресс наберет силу и укрепит власть за счет президентства, и американская внешняя политика станет более осторожной. Однако США – это стабильная демократия, в отличие от позднего СССР. Америка переживет поражение так же, как пережила Вьетнам, и пойдет дальше своей дорогой.

– Некоторые европейские страны не хотят посылать свои войска в Афганистан. Означает ли это кризис в НАТО?

– Если европейцы покинут Афганистан, их влияние на НАТО будет ограничено. С политической и военной точки зрения НАТО всегда было довольно неэффективной организацией, и в будущем ничего в этом смысле не изменится. Однако альянс продолжит существовать. Во-первых, он обеспечивает европейцев хоть и слабой, но все же гарантией безопасности. Во-вторых, американцы больше всего боятся ситуации, при которой целый евроазиатский регион создаст блок против них.

Неизбежная победа оптимистов

– Можно ли говорить, что мы наблюдаем кризис американской гегемонии?

– Кризис вообще? Конечно! Кризис Соединенных Штатов? Это вряд ли. Президент Теодор Рузвельт в 1908 году впервые поднял вопрос об упадке США. Это было сто лет назад. С тех пор страна пережила несколько периодов, которые многие люди называли упадком: «великая депрессия» 1930-х, «потерянные» 1950-е, «соломенный великан» 1970-х… Я лично присутствовал на Всемирном экономическом форуме в Давосе в январе 1995 года, когда г-н Карло ди Бенедетти, глава итальянской компании «Оливетти», осчастливил многих мировых лидеров своим заявлением о том, что США пребывают в упадке. Ровно через год все аплодировали экономическому чуду администрации Клинтона, «Оливетти» была объявлена банкротом, а г-н Бенедетти вообще исчез. Америка – это истинная демократия, и она притягивает бессчетное количество людей со всего мира. Эта особенность дает стране исключительную возможность обновления без кровопролития. Так что, когда дело касается предсказания будущего США, оптимисты бывают правы гораздо чаще, чем неправы.

– О каком кризисе вы тогда говорите?

– На самом деле это очень масштабный вопрос. Ясно, что США с населением менее 5% от общемирового и снижением доли в мировом ВВП не могут все время доминировать в мире – ни в экономике, ни в военной сфере. Я считаю, что политическая карта будущего будет состоять из 5 больших блоков: США, Евросоюз, Китай, Индия и Россия. Но позволю себе к этому добавить, что если из этих пяти надо будет выбрать самого слабого участника, не дотягивающего до стандарта остальных, то это будут не США.

Всепобеждающее чувство вины

– Мы были свидетелями многих случаев, когда вооруженные силы великих держав терпели поражение в локальных конфликтах, как это произошло в Ираке, Вьетнаме, Афганистане и Сомали. Каковы причины этих поражений?

– Я полагаю, что, упомянув Афганистан, вы имеете в виду не только американцев, но и Советский Союз. События всегда развиваются одинаково. Ваша сильная армия вторгается в какую-то страну, причем часто делает это с самыми лучшими намерениями. А местные почему-то не хотят становиться коммунистами или второй Калифорнией. Причем не хотят они этого настолько сильно, что начинают партизанскую войну.

Довольно скоро оккупанты оказываются в конфронтации с оккупируемыми, которые изначально были действительно слабым противником. Однако позиция слабого дает тем, на кого напали, по крайней мере одно явное преимущество. Необходимость не знает границ – им разрешено делать все что угодно за правое дело. И наоборот, поведение сильного противника, воюющего против слабого, квалифицируется как совершение преступления. Ведь если ты сильный и бьешь слабого – ты негодяй, но если ты позволишь ему убить себя – ты идиот. Эта дилемма, которая стоит перед вами, и избежать ее не удастся. Рано или поздно ситуация становится невыносимой для вас, и наступает деморализация. Ничего не может более деморализовать войска, чем преступное поведение и чувство вины на протяжении длительного времени. В конце концов войска, командование, СМИ, общественное мнение и политики просто сдаются.

-И никаких шансов на победу?

– Почему? Шанс есть всегда. Во всех войнах нового типа – с террористами, партизанами, повстанцами – с кем угодно, время работает против сильного, ибо рано или поздно он будет деморализован. Поэтому ему необходимо помешать времени работать против него. Для этого есть два пути: британский и сирийский.

Первый Великобритания применила в Северной Ирландии. Совершив за первые три года войны с Ирландской республиканской армией все ошибки, какие только было возможно, применяя артиллерию, танки, вертолеты, британцы одумались и перешли к новой тактике. Их войска стали действовать исключительно в рамках закона, их операции приобрели строго полицейский характер. И главное британцы никогда не позволяли себя провоцировать и срываться на масштабные войсковые операции. Но для того, чтобы так поступить, нужно быть именно британцем.

Второй путь использовал президент Сирии Хафез Асад в 1982 году, когда появилась реальная угроза захвата власти в Сирии исламистами. Тогда он окружил город Хама, где находилась основная часть исламистов, артиллерией и танками и уничтожил 20 тыс. человек одним ударом. Асад не убил разом всех исламистов, но он уничтожил достаточно, чтобы испугать оставшихся в живых. Он показал, что готов идти до конца и тем сломил дух исламистов. Это и есть два способа, два метода воздействия на мораль противника в войне нового типа.

– На ваш взгляд, выявила ли Иракская кампания серьезные недостатки профессиональной армии?

– В общем, нет. Во времена Вьетнама армия США базировалась на воинской повинности. То же самое можно сказать и о СССР времен Афганской кампании. Так что я бы сказал, что способ, которым армия пополняет свои человеческие резервы, имеет ограниченное влияние на результат.

– Тогда может ли современное общество, состоящее из клерков и офис-менеджеров, вообще сформировать эффективную армию?

– Конечно, может. Вопрос в том, зачем его люди должны драться. После того как появилось ядерное оружие, безопасность государственной власти не подвергалась серьезной опасности. А когда страна не испытывает серьезной опасности, нет причин, по которым офис-менеджеры, клерки или кто-то еще стал бы рисковать жизнью. Право слово, они были бы дураками, если бы стали это делать. В случае же реальной угрозы своей безопасности западные страны, думаю, смогут создать довольно эффективные армии.

Терроризм как продолжение политики

-Чем же в этом случае будут войны будущего?

– Я уже ответил на этот вопрос еще в 1991 году в моей книге The Transformation of War («Трансформация войны»). С моей точки зрения, крупномасштабные военные действия с применением обычных видов вооружения – вроде тех, которые СССР предпринял в 1941–1945 годах против немецко-фашистских захватчиков – после распространения атомного оружия ушли в прошлое. В результате вооруженные конфликты будущего – это по большей части терроризм, партизанские войны, а также восстания и попытки их сдерживания.

– И тем не менее возможна ли крупномасштабная война в мире атомного оружия?

– Безусловно. Однако важность войн, ведущихся друг против друга с применением обычных видов оружия, будет снижаться. Будет уменьшаться и масштабность таких конфликтов.

– В каких формах они могут проводиться?

– Последняя крупная война между крупными странами уже состоялась – это вооруженный конфликт между Ираном и Ираком 1980–1888 годов. Однако та война больше была похожа на Вторую, или даже на Первую мировую, чем на «современную» войну. Следовательно, у нас нет готовой модели, демонстрирующей, как могла бы выглядеть война современности, поскольку прошло много времени с тех пор, как где-либо в мире друг против друга сражались две «современные» армии, обладающие более или менее равными возможностями. По моему мнению, если такая война и случится, у ее участников быстро закончатся боеприпасы, и им останется только продолжать громить друг друга с помощью палок и камней.

Оружие настоящего и будущего

– Насколько в этом случае вообще эффективно использовать дорогое высокотехнологичное оружие?

– Зависит от ситуации. Это эффективно, если воюют традиционные армии. Но если мы говорим о терроризме, партизанских войнах и восстаниях, в этих случаях опыт показывает, что такое вооружение оказывается почти бесполезным.

– А если говорить об использовании новейших военных разработок, например, тех же роботов?

– Чем проще обстановка, тем легче использовать роботов. И наоборот, с усложнением диспозиции возрастает сложность их использования. Если террористы, партизаны и повстанцы встретятся с роботами в открытом бою, я буду последним, кто им позавидует.

– Подобное высокотехнологичное оружие очень дорого. Располагают ли правительства мощных индустриальных стран достаточными средствами для его производства?

– Безусловно. Во-первых, они производят такое оружие, но в небольшом количестве. Во-вторых, они его не используют. В противном случае национальный долг вырастает астрономически.